Вы спрашиваете:
Что считаю
Я наивысшим счастьем на земле?
Две вещи:
Менять вот так же состоянье духа,
Как пенни выменял бы я на шиллинг,
И юной девушки услышать пенье
Вне моего пути, но вслед за тем,
Как у меня дорогу разузнала.
- Ничего не понял, - сказал Роман. - Дайте я прочту глазами.
Редькин отдал ему записную книжку и пояснил:
- Это Кристофер Лог. С английского.
- Отличные стихи, - сказал Роман.
Магнус Федорович вздохнул.
- Одни одно говорят, другие - другое.
- Тяжело, - сказал я сочувственно.
- Правда ведь? Ну как тут все увяжешь? Девушки услышать пенье... Ведь
не всякое пенье какое-нибудь, а чтобы девушка была юная, находилась вне
его пути, да еще только после того, как у него про дорогу спросит... Разве
же так можно? Разве такие вещи алгоритмизируются?
- Вряд ли, - сказал я. - Я бы не взялся.
- Вот видите! - подхватил Магнус Федорович. - А вы у нас заведующий
вычислительным центром! Кому же тогда?
- А может, его вообще нет? - сказал Роман голосом кинопровокатора.
- Чего?
- Счастья.
Магнус Федорович сразу обиделся.
- Как же его нет, - с достоинством сказал он, - когда я сам его
неоднократно испытывал?
- Выменяв пенни на шиллинг? - спросил Роман.
Магнус Федорович обиделся еще больше и вырвал у него записную книжку.
- Вы еще молодой... - начал он.
Но тут раздался грохот, треск, сверкнуло пламя и запахло серой.
Посередине приемной возник Мерлин. Магнус Федорович, шарахнувшийся от
неожиданности к окну, сказал: "Тьфу на вас!" - и выбежал вон.
- Good God! - сказал Ойра-Ойра, протирая запорошенные глаза. - Canst
thou not come in by usually way as decent people do? Sir... <Ужель обычный
путь тебе заказан - путь достойного человека? Сэр... - (англ.)> - добавил
он.
- Beg thy pardon <Прошу прощения... - (англ.>, - сказал Мерлин
самодовольно и с удовольствием посмотрел на меня. Наверное, я был бледен,
потому что очень испугался самовозгорания.
Мерлин оправил на себе побитую молью мантию, швырнул на стол связку
ключей и произнес:
- Вы заметили, сэры, какие стоят погоды?
- Предсказанные, - сказал Роман.
- Именно, сэр Ойра-Ойра! Именно предсказанные!
- Полезная вещь - радио, - сказал Роман.
- Я радио не слушаю, - сказал Мерлин. - У меня свои методы.
Он потряс подолом мантии и поднялся на метр над полом.
- Люстра, - сказал я, - осторожнее.
Мерлин посмотрел на люстру и ни с того ни с сего начал:
- Не могу не вспомнить, дорогие сэры, как в прошлом году мы с сэром
председателем райсовета товарищем Переяславльским...
Ойра-Ойра душераздирающе зевнул, мне тоже стало тоскливо. Мерлин был
бы, вероятно, еще хуже, чем Выбегалло, если бы не был столь архаичен и
самонадеян. По чьей-то рассеянности ему удалось продвинуться в заведующие
отделом Предсказаний и Пророчеств, потому что во всех анкетах он писал о
своей непримиримой борьбе против империализма янки еще в раннем
средневековье, прилагая к анкетам нотариально заверенные машинописные
копии соответствующих страниц из Марка Твена. В последствии он был вновь
переведен на свое место заведующего бюро погоды и теперь, как и тысячу лет
назад, занимался предсказаниями атмосферных явлений - и с помощью
магических средств, и на основании поведения тарантулов, усиления
ревматических болей и стремления соловецких свиней залечь в грязь или
выйти из оной. Впрочем, основным поставщиком его прогнозов был самый
вульгарный радиоперехват, осуществлявшийся детекторным приемником, по
слухам, похищенным еще в двадцатые годы с Соловецкой выставки юных
техников. Он был в большой дружбе с Наиной Киевной Горыныч и вместе с ней
занимался коллекционированием и распространением слухов о появлении в
лесах гигантской волосатой женщины и пленении одной студентки снежным
человеком с Эльбруса. Говорили также, что время от времени он принимает
участие в ночных бдениях на Лысой горе с Ха Эм Вием, Хомой Брутом и
другими хулиганами.
Мы с Романом молчали и ждали, когда он исчезнет. Но он, упаковавшись
в мантию, удобно расположился под люстрой и затянул длинный, всем давно
уже осточертевший рассказ о том, как он, Мерлин, и председатель
Соловецкого райсовета товарищ Переяславльский совершали инспекторский вояж
по району. Вся эта история была чистейшим враньем, бездарным и
конъюнктурным переложением Марка Твена. О себе он говорил в третьем лице,
а председателя иногда, сбиваясь, называл королем Артуром.
- Итак, председатель райсовета и Мерлин отправились в путь и приехали
к пасечнику, Герою Труда сэру Отшельниченко, который был добрым рыцарем и
знатным медосборцем. И сэр Отшельниченко доложил о своих трудовых успехах
и полечил сэра Артура от радикулита пчелиным ядом. И сэр председатель
прожил там три дня, и радикулит его успокоился, и они двинулись в путь, и
в пути сэр Ар... председатель сказал: "У меня нет меча". - "Не беда, -
сказал ему Мерлин, - я добуду тебе меч". И они доехали до большого озера,
и видит Артур: из озера поднялась рука...
Тут раздался телефонный звонок, и я с радостью схватил трубку.
- Алло, - сказал я. - Алло, вас слушают.
В трубке что-то бормотали, и гнусаво тянул Мерлин: "И возле Лежнева
они встретили сэра Пеллинора, однако Мерлин сделал так, что Пеллинор не
заметил председателя..."
- Сэр гражданин Мерлин, - сказал я. - Нельзя ли чуть потише? Я ничего
не слышу.
Мерлин замолчал с видом человека, готового продолжать в любой момент.
- Алло, - сказал я в трубку.
- Кто у аппарата?
- А вам кого нужно? - сказал я по старой привычке.
- Вы мне это прекратите. Вы не в балагане, Привалов.
- Виноват, Модест Матвеевич. Дежурный Привалов слушает.
- Вот так. Докладывайте.
- Что докладывать?
- Слушайте, Привалов. Вы опять ведете себя, как я не знаю кто. С кем
вы там разговаривали? Почему не посту посторонние? Почему в институте
после окончания рабочего дня находятся люди?
- Это Мерлин, - сказал я.
- Гоните его в шею!
- С удовольствием, сказал я. (Мерлин, несомненно подслушивавший,
покрылся пятнами, сказал: "Гр-рубиян!" - и растаял в воздухе.)
- С удовольствием или без удовольствия - это меня не касается. А вот
тут поступил сигнал, что вверенные вам ключи вы сваливаете кучей на столе,
вместо того чтобы запирать их в ящик.
Выбегалло донес, подумал я.
- Вы почему молчите?
- Будет исполнено.
- В таком вот аксепте, - сказал Модест Матвеевич. - Бдительность
должна быть на высоте. Доступно?
- Доступно.
Модест Матвеевич сказал: "У меня все", - и дал отбой.
- Ну ладно, - сказал Ойра-Ойра, застегивая зеленое пальто. - Пойду
вскрывать консервы и откупоривать бутылки. Будь здоров, Саша, я еще забегу
попозже.
2
Я шел, спускаясь в темные коридоры и потом
опять поднимаясь наверх. Я был один; я кричал,
мне не отвечали; я был один в этом обширном, в
запутанном, как лабиринт доме.
Ги Де Мопассан
Свалив ключи в карман пиджака, я отправился в первый обход. По
парадной лестнице, которой на моей памяти пользовались всего один раз,
когда институт посетило августейшее лицо из Африки, я спустился в
необозримый вестибюль, украшенный многовековыми наслоениями архитектурных
излишеств, и заглянул в окошечко швейцарской. Там в фосфоресцирующем
тумане маячили два макродемона Максвелла. Демоны играли в самую
стохастическую из игр - в орлянку. Они занимались этим все свободное
время, огромные, вялые, неописуемо нелепые, более всего похожие на колонии
вируса полиомиелита под электронным микроскопом, одетые в поношенные
ливреи. Как и полагается демонам Максвелла, всю свою жизнь они занимались
открыванием и закрыванием дверей. Это были опытные, хорошо
выдрессированные экземпляры, но один из них, тот, что ведал выходом,
достиг уже пенсионного возраста, сравнимого с возрастом Галактики, и время
от времени впадал в детство и начинал барахлить. Тогда кто-нибудь из
отдела Технического Обслуживания надевал скафандр, забирался в
швейцарскую, наполненную сжатым аргоном, и приводил старика в чувство.
Следуя инструкции, я заговорил обоих, то есть перекрыл каналы
информации и замкнул на себя вводно-выводные устройства. Демоны не
отреагировали, им было не до того. Один выигрывал, а другой,
соответственно, проигрывал, и это их беспокоило, потому что нарушало
статистическое равновесие. Я закрыл окошечко щитом и обошел вестибюль. В
вестибюле было сыро, сумрачно и гулко. Здание института было вообще
довольно древнее, но строиться оно начало, по-видимому, с вестибюля. В
заплесневелых углах белесо мерцали кости прикованных скелетов, где-то
мерно капала вода, в нишах между колоннами в неестественных позах торчали
статуи в ржавых латах, справа от входа у стены громоздились обломки
древних идолов, наверху этой кучи торчали гипсовые ноги в сапогах. С
почерневших портретов под потолком строго взирали маститые старцы, в их
лицах усматривались знакомые черты Федора Симеоновича, товарища Жиана
Жиакомо и других мастеров. Весь этот архаический хлам надлежало
давным-давно выбросить, прорубить в стенах окна и установить трубки
дневного света, но все было заприходовано, заинвентаризировано и лично
Модестом Матвеевичем к разбазариванию запрещено.
На капителях колонн и в лабиринтах исполинской люстры, свисающей с
почерневшего потолка, шуршали нетопыри и летучие собаки. С ними Модест
Матвеевич боролся. Он поливал их скипидаром и креозотом, опылял дустом,
опрыскивал гексахлораном, они гибли тысячами, но возрождались десятками
тысяч. Они мутировали, среди них появлялись поющие и разговаривающие
штаммы, потомки наиболее древних родов питались теперь исключительно
пиретрумом, смешанным с хлорофосом, а институтский киномеханик Саня Дрозд
клялся, что своими глазами видел здесь однажды нетопыря, как две капли
воды похожего на товарища завкадрами.
В глубокой нише, из которой тянуло ледяным смрадом, кто-то застонал и
загремел цепями. "Вы это прекратите, - строго сказал я. - Что еще за
мистика! Как не стыдно!.." В нише затихли. Я хозяйственно поправил
сбившийся ковер и поднялся по лестнице.
Как известно, снаружи институт выглядел двухэтажным. На самом деле в
нем было не менее двенадцати этажей. Выше двенадцатого я просто никогда не
поднимался, потому что лифт постоянно чинили, а летать я еще не умел.
Фасад с десятью окнами, как и большинство фасадов, тоже был обманом
зрения. Вправо и влево от вестибюля институт простирался по крайней мере
на километр, и тем не менее решительно все окна выходили на ту же
кривоватую улицу и на тот же самый лабаз. Это поражало меня необычайно.
Первое время я приставал к Ойре-Ойре, чтобы он мне объяснил, как это
совмещается с классическими или хотя бы с релятивистскими представлениями
о свойствах пространства. Из объяснений я ничего не понял, но постепенно
привык и перестал удивляться. Я совершенно убежден, что через
десять-пятнадцать лет любой школьник будет лучше разбираться в общей
теории относительности, чем современный специалист. Для этого вовсе не
