дискуссия с враждебно настроенной толпой - не с коллективом, а с толпой.
Хорошая практика. Такой редкий случай мы упускать не имеем права. И так
далее.
Я встал и поднял вопрос о его, Г.А., безопасности. В конце концов
главная злоба города направлена не против нас, не против лицея, а против
Г.А. лично. К моему огромному изумлению, Г.А. тут же согласился, чтобы его
при выходе в город сопровождал эскорт. Однако при этом он тут же добавил:
мы должны знать и помнить, что не только он, Г.А., но и наш лицей как
учреждение определенного типа давно уже является бельмом на глазу у
некоторой части городского чиновничества. Поэтому в будущих дискуссиях мы
должны быть готовы защищать и отстаивать право и обязанность нашего лицея
на существование. "То, что под ударом сейчас оказался я, - это полбеды, а
самая беда в том, что кое-кто использует ситуацию, чтобы поставить под
удар наш лицей и всю систему лицеев вообще".
(ПОЗДНЕЕ ПРИМЕЧАНИЕ. Напоминаю: действие происходит в самом начале
тридцатых. Вот-вот появится печально знаменитое постановление Академии
педнаук о слиянии системы лицеев с системой ППУ, в результате чего
долгосрочная правительственная программа создания современной базы
подготовки педагогических кадров высшей квалификации окажется подорванной.
Глухая подспудная борьба, имевшая целью уничтожение системы лицеев, шла с
конца двадцатых годов. Основное обвинение против лицеев: они противоречат
социалистической демократии, ибо готовят преподавательскую элиту. По сути
дела, антидемократическим объявлялся сам принцип зачисления в лицеи -
принцип отбора детей с достаточно ярко выраженными задатками, обещающими -
с известной долей вероятности - развернуться в педагогический талант.
Ташлинский лицей оказался только первой жертвой тогдашней АПН.)
Потом разговор перекинулся на статью. Выяснилось, что все мы
восприняли ее по-разному. Но самым разным оказался, как всегда, наш
Аскольдик. Он объявил, что эта статья есть большая ошибка Г.А. Ни в какой
мере не затрагивая основных положений этой статьи, с коими он вполне
согласен, он тем не менее хочет подчеркнуть, что Г.А. выступил здесь как
поэт и социолог, в то время как от него (по мнению Аскольдика) требовалось
выступление педагога и политика. В результате вместо того, чтобы
утихомирить взбушевавшуюся стихию, он возбудил ее еще больше.
Г.А. возразил, что у него и в мыслях не было кого бы то ни было
утихомиривать, он ставил перед собой совсем другую задачу - заставить
задуматься тех людей, которые способны задуматься.
В ответ на это вконец распоясавшийся Аскольд объявил, что и эту свою
задачу Г.А. не выполнил. Своей статьей он ухитрился оскорбить весь город,
чуть ли не каждого доброго гражданина, так что десять человек в городе,
может быть, и задумались, но зато десять тысяч только вконец
остервенились.
Г.А. не стал с ним спорить. "Десять задумавшихся - это совсем не так
мало, - сказал он примирительно. - Дай бот каждому из вас на протяжении
всей жизни заставить задуматься десять человек. Не к народу ты должен
говорить, - продолжал он, возвысив голос с иронической торжественностью, -
но к спутникам. Многих и многих отманить от стада - вот для чего пришел
ты... Откуда?" Никто не знал, и Г.А. сказал: "Ницше. Это был большой поэт.
Однако ему весьма не повезло с поклонниками".
И велел всем идти спать.
ДНЕВНИК. 20 ИЮЛЯ. 11 УТРА
Мы в осаде.
В семь утра нас поднял на ноги дикий рев, лязг, гром, одним словом,
оглушительная какофония. Я бросился к окну. Вдоль всего фасада растянулась
толпа прилично одетых павианов. Добры молодцы. Человек цвести, наверное.
Все кривляются, все размахивают конечностями и неслышно орут на нас. У
каждого функен, включенный на полную мощность, и, кроме того, они
приволокли еще десяток стационарных _з_в_у_ч_к_о_в_, каждый ватт на сто, и
эти звучки тоже работают вовсю. Надо же - не поленились! Не поленились
притащить звучки, не поленились подняться в такую рань, не поленились
намалевать плакаты. На плакатах: "Носов, убирайся из города!", "Долой
дворянское гнездо!", "Лицеисты, стыдно! Вы должны быть с нами!" Морды
потные, налитые, волосы дыбом, как у диких, пасти разинуты, но что орут -
ничего не слышно за музыкой.
Между ними и лицеем вдоль тротуара стоят редкой цепочкой спиною к нам
ребята из городского патруля. (Не без удовольствия узнал я среди них
Сережку Сенько, Рената Гияттулина, Рейнгарта Хансена с биологического и -
с особенным удовольствием - Ивана моего родимого Дроздова.) Не знаю, как
уж они там договорились с добрыми молодцами, но те ближе, чем на два шага,
к ним не приближаются. Не сразу заметил я в сторонке два "лунохода" и
кучку милиционеров. Угрюмых. Происходящее им явно не нравится. Издержки
демократии.
Сначала все это показалось мне скорее забавным. Потом, когда я
познакомился с лозунгами, я испытал сильнейший приступ естественного
раздражения. Но страха вначале не было совсем, это я помню точно.
Однако пять минут спустя мне пришлось принять участие в нелегкой
процедуре обуздания и остужения нашего Аскольда. Будучи настоящим
суперменом и чемпионом города по субаксу, он побелел лицом, выпятил
челюсть и танком двинулся вниз по лестнице к выходу - наводить порядок.
Исполненный железной твердости, беспощадной последовательности и
абсолютной непримиримости. Девчонки с визгом повисли на нем с двух сторон,
но он их даже и не заметил. Пришлось тут уж и мне тряхнуть стариной, и
только втроем мы сначала притормозили, а в вестибюле и остановили его
неудержимое движение. Румянец вернулся ему на щеки, он принес нам
извинения за свою горячность, и мы все направились к Г.А.
И вот тут на меня накатило. Воображение мое ни с того ни с сего
нарисовало мне картину, как Аскольдик вырывается от нас, врезается в
толпу, и что тогда начинается? Лишь в этот момент я понял, что ничего
забавного у нас тут не происходит, что все держится на волоске, и стоит
этому волоску лопнуть, как волна зверства захлестнет и нас, и ребят из
патруля, и милицию, - не только в том смысле, что зверье растерзает нас,
но и в том смысле, что мы все сами сделаемся зверьми.
(Страшная штука - неуправляемое воображение. Я уверен, что и
Аскольдика подвело именно оно. Выглянул он в окошко, увидел это кишение
зверья и испытан страх - но, будучи суперменом, бросился выбивать клин
клином, с каждым шагом к выходу сам все более превращаясь в зверя.)
Пока мы шли к Г.А., мне объяснили, что лицей, оказывается, пуст.
Кроме нас в здании никого нет. Ни повара, ни библиотекаря, ни дежурного
преподавателя - никого. Только Серафима Петровна не испугалась. Даже
ночной вахтер таинственно исчез. Видимо, драпанул через хозяйственный
выход.
Г.А. спустился нам навстречу. Он был совершенно такой, как всегда.
Последовали распоряжения. Зойке и Аскольду - отправиться на кухню,
готовить завтрак, а заодно и обед. Серафима Петровна уже там, будете на
подхвате. Остальным заниматься своими делами. Кстати, где наш де Сааведра?
Де Сааведра тут же появился. Оказывается, все это время он торчал на
крыше и снимал осаду на видеопленку, правда, к сожалению, без акустики.
Смешной он был - встрепанный, в одних трусах, и аппарат на ремне, как
автомат. Г.А. посмотрел на него с одобрением и продолжал: к окнам
желательно не подходить. То есть если очень интересно, то подходить,
разумеется. можно, но при этом языки не показывать, козу не делать и
вообще не совершать аллегорических телодвижений. Стекол жалко.
Мы разошлись по постам.
Пневмопочта работает. Я просмотрел газеты. Признаюсь, с отвращением.
Все-таки настолько всеобщего взрыва озлобления и неприязни я не ожидал. В
рамках держалась только "Ташлинская правда". Все же прочие наши газеты
шипели и плевались, как ошпаренные коты.
Деятельность, несовместимая с высоким званием народного педагога...
Проповедь ложных утверждений, противоречащих самым высоким идеалам
социализма... Ядовитая проповедь провозглашения (проповедь
провозглашения!) мира между трудом и тунеядством... Претензии на роль
некоего гуру, проповедующего новую религию, проповедь взглядов, идейно
разоружающих строителей коммунизма... Приговоры: запретить
преподавательскую деятельность; выгнать на пенсию; в двадцать четыре часа
выдворить из города - через посредство административной высылки в
установленном порядке...
Более всего неистовствуют, конечно, наши обожаемые хрипуны. Но совсем
ненамного отстают от них господа наробразовцы, молодежные вожди,
заместители деканов и вообще кадровики всех мастей. Несколько рабочих с
"тридцатки", пара мастеров-наставников с крупнопанельного, и даже трое
каких-то неедяк, видимо, насмерть перепуганных размахом происходящего. И
уж совсем ни к селу ни к городу - военный комендант.
Что характерно: Ревекка не выступила. Милиция промолчала. Горсовет
практически промолчал. Такое впечатление, что весь этот рык и рев -
действительно глас народа. Видимо, Г.А. своей статьей попал в самое
больное место, я даже не понимаю, в какое именно. О Флоре - почти ни
слова. Такое впечатление, что про нее забыли совсем. Мне даже в голову
пришло, что Г.А., может быть, нарочно выступил со своей статьей, чтобы
перевести огонь на себя. Чтобы они оставили в покое Флору и разрядились на
него.
В нескольких газетах встретились мне какие-то непонятные намеки.
Можем ли мы доверять подготовку будущих педагогов человеку, который
оказался столь беспомощным в своих собственных, личных делах? Не следует
ли предположить, что трогательная забота о тунеядствующей Флоре вызвана
соображениями, совершенно личными, весьма далекими от философии,
социологии, педагогики? И снова: не следует ли Г.А._Носову разобраться
сперва с собственными, частными делами, а потом уже заниматься
общественными?
Я показал эти места Мишелю. Он странно взглянул из меня и спросил:
"Ты что - не знаешь, что ли?" Я не знал. "Вырастешь, Ига, узнаешь", -
пробурчал Михей, и я вдруг понял, что узнать не хочу. Это какая-то
гадость, ну ее к черту.
Ура! Наконец-то наш Ташлинск попал в центральную прессу. Не могу
отказать себе в удовольствии - цитирую дословно из "Известий":
"Ташлинск, 19 июля. На два месяца раньше срока запущена полностью
автоматизированная линия по производству высококачественных брынз на
Ташлинском молочном комбинате имени Емельяна Пугачева..." и так далее.
А мы-то, дураки, тут переживаем!
Имеет место определенная эволюция звуков, раздающихся снаружи.
Сначала была просто сумасшедшая какофония. Потом им это надоело (сами,
видимо, оглохли), и они принялись развлекаться: громовыми голосами читали
избранные выдержки из сегодняшних газет. Тоже надоело. Принялись
паясничать: "Внимание, внимание! Через пять минут здание лицея будет
взорвано на воздух! Предлагается всем находящимся в здании капитулировать.
Выходить без оружия по одному с интервалом в тридцать секунд, держа руки
за головой. Первым выходит Носов, лично..." На этом месте диктора
окончательно разбирает смех, и окрестности оглашаются громоподобным
фырканьем и хрюканьем. Это им тоже надоело, и сейчас они гоняют
Джихангира. Несколько _с_ц_е_п_о_к_ пустились в пляс.
Аскольд наладил мегафон и предложил Г.А. выступить. "Чтобы они не
думали, будто мы испугались и прячемся". Г.А. резко ответил: "Нет. Мне все
