подробно и связно изложить события утра двадцать первого июля. Почему мы
все оказались рядом с Г.А. около его автомобиля в холодных предрассветных
сумерках? Как ухитрились подняться в такую рань после треволнений
предыдущего пня? Может быть, мы и вовсе не ложились? Может быть, мы
догадывались, какое решение примет Г.А., и всю ночь дежурили, чтобы не
упустить его одного? Не помню.
Помню, что сразу же сел за руль.
Помню, как Г.А. непривычно грозным и повелительным голосом объявляет,
что девочки не поедут никуда.
Помню, как Зойка без кровинки в лице кусает себе пальцы, запустив их
кончики в рот, - словно в какой-то старинной мелодраме, ей-богу.
Помню, как Иришка рвется в машину, заливаясь громким плачем, и слезы
у нее летят во все стороны, будто у ревущего младенца.
И очень хорошо помню Аскольдика - как он решительно выдвигается,
крепко берет Иришку сзади за локти и успокаивающе сообщает Г.А.: "Не
беспокойтесь, поезжайте, я ее придержу".
На всю жизнь я запомнил это: ВЫ ПОЕЗЖАЙТЕ СЕБЕ, А Я ЕЕ ЗДЕСЬ
ПРИДЕРЖУ.
(Понимаю и догадываюсь, Аскольд Павлович, наверное, тебе очень
неприятно читать сейчас эти твои слова. Допускаю даже, что ты за сорок лет
успел совсем позабыть их. Допускаю даже, что ты в то время вообще не
припал им значения: слова как слова, не хуже других. Однако в свете того,
что произошло потом, они звучат сейчас, согласись, достаточно одиозно. Что
делать? Из песни слова не выкинешь. Да и кому это нужно - выкидывать слово
из песни?)
Почти совсем не помню проезда нашего по городу. Смутно брезжит только
в моей памяти ощущение недоумения по поводу того, что в такую рань на
улицах так много народу.
Помню скотомогильник в предрассветных сумерках. Мне показалось тогда,
что кости шевелятся, а черепа провожают нас пустыми глазницами.
Флора не спала. Множество костров догорало, и бродили между
кострищами понурые зябкие фигуры. Воняло пригорелой кашей, аптекой,
волглым тряпьем. Запахи почему-то запомнились. Вот странно!
Г.А. подошел к самому большому костру и сел у огня. Рядом с нуси.
Рядом со своим сыном. И сейчас же все вокруг заговорили. Ни одной фразы я
не запомнил, тем более что говорили в общем-то на жаргоне, помню только,
что это были жалобы и проклятья. Они проклинали Г.А. за ту беду, которую
он на них накликал, и жаловались ему, как им страшно сейчас и обреченно.
Г.А. молчал, он только обводил взглядом кричавших, плакавших, задыхавшихся
в истерике.
Потом все куда-то исчезли, и у костра нас осталось только трое, и
нуси принялся уговаривать отца уйти, пока не поздно. Он говорил что-то о
смысле и бессмыслице, что-то о судьбах и жертвах, что-то о надежде и
отчаянии. Нормальным, я бы сказал даже - нормированным русским языком,
безукоризненно чисто и правильно. Г.А. ответил ему: "У тебя свои ученики,
у меня - свои. У вас своя правда, у нас - своя", - и нуси ушел.
Помню, как мне было страшно. Зуб на зуб не попадал. Наверное, так
чувствуют себя перед казнью. Ни одной жилки не было спокойной в моем теле.
Г.А. обнял меня за плечи и прижал к себе. Он был горячий, надежный,
твердый и в то же время такой маленький, такой щуплый, такой незащищенный,
и я впервые обнаружил, что я ведь на целую голову длиннее его и вдвое шире
в плечах.
И тут у костра оказался этот толстенький, лысоватый, в дурацком
костюмчике с дурацким разбухшим портфелем под мышкой.
(Я ведь и сейчас толком не понимаю, кто он такой, - то ли в самом
деле выплыл из прошлого, то ли все-таки соскочил со страниц этой странной
рукописи. Ощущаю я в нем какое-то беспощадное чудо, если только не
примерещился он мне тогда у костра, потому что в то утро мне могло
примерещиться и не такое. Тогда же, помнится, ни о какой рукописи я и не
подумал, - был он для меня просто раздражающе чудаковатый и неуместный
тип, не к месту и не ко времени прицепившийся к моему Г.А.)
Они поговорили о чем-то. Коротко и невнятно. Деталей не помню
никаких. Помню только, что чудаковатый тип говорил голосом и тоном, совсем
не подходящим ему ни по виду его, ни по ситуации. Ах, как жалею я сейчас,
что не прислушался я тогда к их разговору. А запомнились мне лишь
последние слова Г.А. - видимо, я тут же отнес их к самому себе: "Да
перестаньте вы, в самом деле. Ну какой я вам терапевт? Я самый
обыкновенный пациент..."
Солнце уже высунулось из-за холмов, и я увидел на западе, там, где
проходила дорога, ярко и весело освещенную, желтую клубящуюся стену. Это
была пыль. Колонна свернула с шоссе и двигалась к нам.
ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є ЭТОТ ТЕКСТ СДЕЛАН HARRYFAN SF&F OCR LABORATORY є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є HARRY FAN STATION SYSOP HARRY ZAGUMENNOV FIDO 2:463/2.5 є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є ОДНО ИЗ САМЫХ БОЛЬШИХ СОБРАНИЙ ТЕКСТОВ (ОСОБЕННО ФАНТАСТИКИ) є
є НА ТЕРРИТОРИИ EX-USSR є
МНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН№
є Если у вас есть тексты фантастики в файловом виде - є
є присылайте на 2:463/2 или на 2:5020/286 є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј
