начинают тихие мужские голоса. Если бы ее исполняли иначе, я бы, наверное,
ее не любил. Терпеть не могу, когда орут, словно их распирает:
...Солнцу и ветру навстречу.
На битву и радостный труд...
Так и видишь этих холеных бодрячков в концертных костюмах. Энтузиазм их
распирает, солнцу и ветру навстречу они шагают, тряся сочными телесами.
Расправляют упрямые жирные плечи. Я не верю таким песням. А вот таким, как
эта, верю. Чувствуется, что поют настоящие ребята. Не надо литавр, хватит с
нас и гитары.
В ТОТ ВЕЧЕР УЛЬВИ наконец согласилась пойти со мной погулять. Я повел
ее на берег. Тучи покрывали все небо, но на горизонте была протянута широкая
желтая полоса. Она освещала море. Волны перекатывались гладкие, словно
какие-то юркие туши под целлофаном. Было похоже на картину Рокуэлла Кента.
Мы с Ульви сели на перевернутую лодку. Ульви попросила у меня сигарету.
Ишь ты, она курит. Колени у Ульви были круглые, очень красивые. Когда она
докурила, я полез к ней.
-- Ты меня любишь? -- спросила она чрезвычайно строго.
О, еще бы! Конечно, я ее люблю. Я ведь человек современный, люблю всех
красивых девушек. В Эстонии я люблю Ульви, а попаду на Украину, полюблю
Оксану, а в Грузии какую-нибудь Сулико, в Париже найду себе Жанну, в
Нью-Йорке влопаюсь в Мэри, в Буэнос-Айресе приударю за Лолитой. Вкусы у меня
разносторонние, я человек современный.
Сейчас я люблю Ульви, но почему-то молчу, как дурак.
Она вскочила с лодки и отбежала на несколько шагов.
-- А я тебя люблю! -- с отчаянием крикнула она. -- Почему? Не знаю.
Увидела тебя и люблю. -- И что-то еще по-эстонски. И побежала прочь. Я ее не
догонял.
В общем, в таких вот делишках мы и проводили время в колхозе
"Прожектор", когда наконец началась путина и мы вышли в море.
МЫ ВЫХОДИЛИ РАННИМ УТРОМ, в сущности, еще ночью. В чернильном небе
болтался желтый фонарь. Наши ребята ходили по палубе и разговаривали
почему-то шепотом. И капитан отдавал приказания очень тихо.
-- Петер, запускай машинку.
-- Дима, прими швартовы.
Я принял швартовы и обмотал их вокруг кнехтов. Дальше я не знал, что
делать, и стоял, как истукан. А ребята тихо топали по палубе и натыкались на
меня. Но не ругались. Мимо нас прошел черный контур Юркиного "СТБ-1793".
Алькин "СТБ-1780" отвалил позже нас. Капитан ушел в рубку, а я все не знал,
что мне делать. Вдруг я заметил, что стою на палубе один. Я спустился в
кубрик и увидел, что ребята укладываются на койки.
-- Занимай, Дима, горизонтальное положение, -- сказал Стебельков. Он
был уже в одних кальсонах. Мне это показалось диким -- спать, когда судно
выходит в море, но, чтобы не выделяться, я тоже лег.
Конечно, я не спал. Я слушал стук мотора, и мне хотелось наверх. Через
полтора часа надо мной закачались грязные ноги с обломанными ногтями.
Качались они долго. Меня чуть не вывернуло от этого зрелища. Потом вниз
сполз помощник капитана Ильвар Валлман. Он поковырялся а банке с мясными
консервами, достал из-под стола бутылку, хлебнул, натянул штаны, сапоги и
гаркнул:
-- Подъем!
Я сразу же вскочил и полез наверх. Было совершенно светло. Наш сейнер
шел к какому-то длинному острову, на конце которого белел одинокий домик. За
стеклом рубки я увидел задумчивое лицо Баулина. Он что-то насвистывал.
Сейнер шел ровно. Море было спокойное, чуть-чуть рябое. Оно было серое и
словно снежное. Далеко-далеко, пробивая тучи, в море упиралась тренога
солнечных лучей. Я прошел на самый нос и задохнулся от ветра. Вот это
воздух! Чем мы дышим там, в Москве? Я взялся за какую-то железяку (я еще не
знал толком, как тут все называется) и широко расставил ноги. В лицо и на
одежду попадали брызги. Слизнул одну со щеки -- соленая! Я поразился, как
все сбывается! Душным вечером в "Барселоне" я представил себе этот день, и
вот он настал. Если бы в жизни все сбывалось, если бы все шло без
неожиданностей! Впрочем нет, скучно будет.
Быть мне просоленным. Некоторые, те, что меня за человека не считали, в
один прекрасный момент посмотрят, а я просоленный.
-- Эй, Дима! -- заорал сзади Ильвар. -- Давай!
Он сам, Антс и Володя опускали подвешенный к стреле трал. На маленьких
сейнерах все, кто свободен от своих основных обязанностей, возятся с тралом.
Я подключился. Это была моя основная обязанность. Мы сбросили за борт сеть и
осторожно опустили стеклянные шары-кухтыли. Потом сняли и опустили в воду
траловые доски. Я суетился, потому что хотел сделать больше всех. Антс и
Ильвар что-то быстро- быстро говорили по-эстонски и смеялись. На до будет
взяться за эстонский, а то наговорят тут про тебя, а ты и знать не будешь.
Кухтыли удалялись от судна, как команда дружных пловцов. Стебельков
включил механическую лебедку. Готово, трал опущен. Ребята опять поперлись
спать. Баулин тоже спустился в кубрик. За штурвал встал Валлман. Я опять не
знал, что мне делать.
Остров с белым домиком остался за кормой. Он лежал теперь сзади темным
силуэтом, похожий на всплывшую подводную лодку. Слева по борту приближался
другой островок. Там стоял красный осенний лес. А трава под деревьями
зеленая, какая-то очень свежая. Кажется, на этом острове не было ни души.
Хорошо бы здесь немного пожить! Пожить здесь немного с кем-нибудь вдвоем.
Я вытащил на палубу ведро картошки и стал ее чистить. Это тоже было
моей прямой обязанностью -- готовить для всей кодлы обед. Сейнер шел очень
медленно, с тралом он давал всего два узла. Это мне объяснил Валлман. Он
вылез из рубки и разгуливал по палубе. Никогда не думал, что именно так
ловят рыбу: капитан и команда спят, а рулевой разгуливает по палубе.
Наконец мы обогнули лесистый островок. Впереди было открытое море. И
тут я почувствовал качку. Ничего себе, качает немного, и все. Даже приятно.
Ильвар крикнул в кубрик:
-- Подъем!
Стали вылезать заспанные ребята. Появился капитан. Володя пустил
лебедку. Она издавала дикие звуки. Все встали у правого борта. Я тоже встал.
Я был благодарен ребятам за то, что меня никто не учит. Я очень боялся, что
меня все начнут учить, особенно Игорь. Хватит уж, меня учили. Игорь влез в
рубку. Судно стало делать поворот. Все смотрели в воду, я тоже смотрел.
Немного кружилась голова. В бутылочного цвета глубине появились траловые
доски.
-- Аут! -- гаркнул Антс.
-- Аут! -- гаркнул я.
Никто не засмеялся.
Лебедка -- стоп. Дальше пошло вручную. Мы подтянули и закрепили
траловые доски. Всплыли кухтыли. Мы осторожно подняли их и стали тянуть
сеть. Я очень напрягался.
Я не знал, надо ли напрягаться, но на всякий случай напрягался.
Появился траловый мешок. Его прицепили к стреле и подняли в воздух. Это
был сверкающий шар. Там трепетала килька. Взбесившаяся шайка чаек пикировала
на трал и взмывала вверх. Пираты, романтическая банда. Как мы их
идеализируем! Одна чайка пролетела совсем рядом. Она верещала и сгибала
голову. Это был "мессершмитт", объединенный в одно с летчиком.
Рыбу высыпали, и она усеяла всю палубу. Мы стояли по щиколотку в
кильке, а она билась вокруг. Словно серебряная трава под сильным ветром в
степи. Потом мы стали укладывать кильку в открытые ящики. Надо было брать
каждую рыбешку в отдельности для того, чтобы удостовериться, что это именно
килька, а не салака, и не минога, и не кит в конце концов.
Детки там, в Москве, когда вы на Октябрьские праздники полезете с
вилками за килечкой, кто из вас вспомнит о рыбаках?! И не надо, не
вспоминайте.
Я сварил ребятам обед -- щи из консервов и гуляш с картошкой. Впятером
мы сели за стол. Я очень волновался, Валлман опять вытащил бутылку, а
Стебельков сказал, потирая руки:
-- Дух, Дима, от твоего варева чрезвычайный.
Он проглотил первую ложку, вылупил глаза и даже посинел.
-- Что такое, Володя? -- спросил я. -- Обжегся?
-- Зараза ты, -- ласково сказал он и стал есть.
Ребята-эстонцы после первых глотков засмеялись, а Антс хлопнул меня по
спине и сказал:
-- Силен.
-- Что такое, ребята? -- спросил я. -- Соли, что ли, мало?
-- Кто она? В кого ты влюбился?
Я попробовал щи и тоже поперхнулся. Пересолил. Ребята все-таки
подчистили свои тарелки. Они пили водку, и вскоре им стало все равно, много
соли или мало. Может быть, поэтому они сказали, что гуляш вполне сносный. Но
я не стал есть щи, не притронулся к гуляшу и даже боялся взглянуть на водку.
Случилось то, чего я больше всего боялся, -- меня мутило. Снизу что-то
напирало, а потом проваливалось. Рот у меня был полон слюны. Вонючий пар от
щей, запах водки, красные лица ребят... Потом они еще закурили.
-- Отнеси гуляша капитану, -- сказал Стебельков.
Я схватил тарелку и бросился вверх по трапу. Увидел над собой небо,
перечеркнутое антенной. Мачта падала вбок, потом остановилась и полезла
обратно. Мелькнула бесстрастная физиономия Баулина. Он смотрел на меня. Я
сделал шаг по палубе и понял, что это произойдет сейчас. Бросился бегом,
сунул тарелку в рубку и сразу же к борту. Меня вырвало.
Я травил за борт, и меня всего трясло. Меня выворачивало, черт знает
как. Потом стало холодно и очень легко, как после болезни. Я лежал животом
на борту и представлял себе, как усмехнется Баулин, когда я обернусь, А черт
с ним, в конце концов. Я выпрямился и обернулся. Дверь рубки была открыта и
моталась из стороны в сторону. Баулин ел гуляш, придерживая штурвал локтем.
-- Готово, Дима? -- спросил он. -- Иди сюда, подержи колесо.
Я влез в рубку и взял штурвал.
-- Гуляш вполне сносный, -- сказал Баулин.
Целый час до подъема трала мы стояли вместе в рубке. Он мне объяснил,
что тут к чему, познакомил с компасом, кренометром, показателем давления
масла, барометром, туманным горном. Потом он развернул карту и указал, где
мы находимся. Это оказалось так близко от берега, что я даже заскучал. Что
со мной будет в открытом море?
МЫ ШЛИ ВДОЛЬ ЗАПАДНОЙ БАНКИ.
-- Тут везде мель, -- сказал Игорь, -- нужен глаз да глаз. Bидишь, веха
в воде? Рюмка книзу -- обходим к зюйду, рюмка кверху -- обходим к норду.
Так мы с ним стояли и трепались целый час на разные морские темы. Я
понимал, что он оказывает мне моральную поддержку. Ведь это его обязанность
как капитана оказывать членам своего экипажа моральную поддержку. Но надо
сказать, он здорово умел это делать.
Так мы и ловили рыбку весь день. Поднимали трал и снова опускали.
Перебирали кильку и складывали ее в ящики. Я поливал из шланга и драил
палубу. Устал как черт. К вечеру меня опять стошнило.
В сумерках мы повернули назад. Игорь включил рацию, поговорил
по-эстонски с колхозом, потом вызвал 80-й. Редер сказал, что улов у них
хреновый -- килограммов 400. У нес было от силы 350. Игорь помрачнел и
шепнул мне:
-- Завтра пойдем к Длинному уху.
И вдруг я услышал голос Алика.
-- Димка! -- орал он. -- Как ты там? Прием.
-- Тип-топ, -- сказал я в микрофон.
-- Я просто в восторге! -- кричал Алька. -- У нас отличные парни. А у
вас?
-- Поговорим дома, -- сказал я.
ЗАБАВНО, АЛЬКА ПРОКРИЧАЛ МНЕ ПРИВЕТ через несколько километров темного
моря. Мне стало очень хорошо. Я люблю Альку. И Юрку люблю. Ведь мы друзья с
тех пор, как себя помним. Но Альке я еще благодарен за многое. Например, за
то, что он вечно бубнит стихи. Или вот он научил меня понимать абстрактную
живопись.
-- Понимаешь, -- сказал он, -- поймет тот, кто откажется понимать.
Понимаешь?
-- Отказываюсь понимать, -- буркнул я, разглядывая черный круг,
заляпанный синими и красными каплями.
