столом тебе начинают гудеть про его успехи, так сказать, воспитывают тебя на
его положительном примере, это уж противно. И так из года в год. Ты уже стал
взрослым человеком, а тебе все еще гудят про твоего старшего брата. А он
себе сидит с научным журналом, посмеивается. Ему-то все это до лампочки. А
потом, когда ты становишься ростом с брата и тебе еще расти и расти, ты уже
начинаешь на него по-другому смотреть, наступает, так сказать, переоценка
ценностей. И ты видишь, что это, конечно, не твой идеал. Плевать тебе
хочется на все и вся положительные примеры. Тебя уже многое не устраивает в
твоем старшем брате. Это же надо -- отказался от поездки на соревнования в
Прагу из-за своей диссертации! Совсем бросил спорт из-за той же дурацкой
диссертации! И вообще, что это за жизнь? Двадцать восемь лет человек
слушается ро дителей. Иронически улыбается, а сам делает только то, что им
хочется. И однажды ты выкладываешь брату все, что о нем думаешь. И брат
поражен. Он ведь привык к твоему обожанию. А ты идешь, и все в тебе бурлит.
И начинаешь откалывать одну за другой разные штучки, чтобы что-то кому- то
доказать. А когда через несколько месяцев ты снова видишь своего старшего
брата, понимаешь, что нет у тебя человека ближе. И снова начинаешь жалеть
ребят, у которых нет старших братьев.
-- "Пятнадцать человек на сундук мертвеца, ио-хо-хо, и бутылка рома",--
поет Виктор, поглядывая на меня. -- Между прочим, я люблю, когда он меня
заводит. Делаю вид, что злюсь, но на самом деле мне это приятно.
Мы идем по шоссе к автобусу. Я подровнял свою бородку и зачесал волосы
на лоб. Нестоящий пират. Рыбак. Дурак. Ну и что?
А Виктор выглядит сейчас, как четыре года назад, когда он только что
окончил институт. Он очень элегантный и веселый, даже какой-то
легкомысленный. Оказалось, что он три дня жил в нашем колхозе и ждал моего
возвращения из экспедиции.
-- Ну, как тебе наш колхоз? -- спрашиваю я. А он все поет.
-- Ты теперь в основном поешь? -- спрашиваю я.
-- Конечно, в отпуске я только пою. "А-а-а, -- голосит он, -- поехал на
свиданье парень на осле..."
-- "Прелестное созданье ждал он на селе", -- подхватываю я.
И так мы доходим до остановки автобуса. Мне дали отгул на два дня, и мы
едем со старшим братом в Таллин. В автобусе я его спрашиваю:
-- Ты, видно, диссертацию защитил? Что-то очень веселый. Он хохочет.
-- Лопнула моя диссертация. Бум! И готово!
-- Это, видно, страшно весело, когда лопается диссертация?
-- Безумно смешно. До колик. В автобусе я засыпаю и просыпаюсь через
два часа, как будто специально для того, чтобы снова взглянуть на те
курортные места, где мы отдыхали после экзаменов. Справа мелькают сосны, за
ними стоит серое море. Слева проносятся поселки под красными черепичными
крышами и лес за поселками темной стеной. Справа внизу стояла Галя, вся
обтянутая платьем, а слева я брел в Меривялья с ружьем в руках. Справа
мелькает аллея, ведущая к пляжу, потом кинотеатр и ресторан, а слева
разваляны монастыря и лес, а там, в лесу, домик Янсонса. Справа я лежал с
Галей ночью на пляже и танцевал с ней в ресторане, а слева мы беседовали с
призраками и жрали кукурузу. Вот яхт- клуб и полузатопленный барк в устье
реки. И дальше вперед. По этой дороге мы догоняли "Волгу". Я был тогда
несколько взвинчен. А теперь я спокоен, в кармане куртки у меня две тысячи,
я знаю цену любви и никогда больше не попадусь на ее удочку. Я настоящий
мужчина, современный человек. Я еду в автобусе со старшим братом. Качу
имеете с ним на равных началах.
В городе я купил себе пальто и сразу же отдал его в мастерскую
укоротить и сузить, где полагается. Потом я купил для папы типично эстонский
свитер, а для мамы типично эстонский платок и брошку. Потом я повел Виктора
в кафе и угостил его "Ереванским". Девочка Хелля мне очень обрадовалась, и я
потрогал ее за подбородок и получил по рукам. Ока кокетничала с Виктором, и
ему, кажется, не хотелось отсюда уходить, но я должен был показать ему этот
город, полный башен, Я протянул Хелле сотню, а сдачу, не считая, сунул в
карман. Швейцару я дал "на чай" пятерку. На улице я взял такси.
-- Я вижу, денег у тебя целая куча, -- говорит Виктор.
-- Пока не жалуюсь, -- отвечаю я.
-- Рыбка ловится, -- говорю. -- Деньжат, хе-хе , хватает, -- усмехаюсь.
-- Так что же вы тогда торчите в этом колхозе? -- спрашивает Виктор. --
Вы же хотели там только денег подзаработать и двинуться дальше.
-- Видишь ли, нам там пока нравится. Как надоест, так и уйдем. Ну и...
путина сейчас в самом разгаре, и мы должны окончательно обставить 93-й. Мы,
понимаешь ли, соревнуемся...
-- Что-о? Вы, значит, соревнуетесь?
-- Ну да. Кто кого, понимаешь? Довольно увлекательно.
Я не рассказываю ему, за какое звание мы соревнуемся. Какнибудь потом,
когда получим это звание, я ему расскажу,
-- И долго ты собираешься тут пробыть? -- спрашивает Виктор.
-- Не знаю, -- говорю, -- понимаешь, может быть, колхозу удастся
арендовать на следующий год большой сейнер. Для выхода в Атлантику,
понимаешь?
Потом мы смотрели с Вышгорода на город. Таллин был весь рыжий. Над
рвами среди черных мокрых ветвей висели рыжие листья. Мы спускались в темные
улочки. Я водил Виктора по городу так, как когда-то нас водила по нему
Линда. Потом мы спустились в кафе "Старый Тоомас". Двадцать три ступеньки
под землю. Виктор сказал, что это не что иное, как великолепное
бомбоубежище, и что здесь он готов пересидеть все бури эпохи, а когда
летающие тарелочки все-таки опустятся на землю, он встретит марсиан на
пороге кафе "Старый Тоомас". Только пусть они поторопятся, иначе здесь не
хватит напитков, потому что у него чудесное в этом отношении настроение.
Как все эстонцы вокруг, мы заказали кофе и ликер "Валга".
-- Вот так вот и живем, -- говорю я.
-- Красиво живете, -- вздыхает Виктор.
-- А ты как там?
-- Все то же. Серые будни.
-- Творческие будни, полные пафоса созидания?
-- Они самые.
С потолка свисали модернистские абажурчики с круглыми дырочками.
Потолок был весь в круглые пятнышках света. Вокруг тихо разговаривали. Пахло
крепким кофе и табаком. Я чувствовал, что Виктор ко мне присматривается. "Ну
ладно", -- подумал я.
-- Ну ладно, -- говорит Виктор, -- пойдем, что ли?
-- Пойдем.
Мы зашли в мастерскую. Пальто было уже готово. Я надел его и так же,
как Виктор, поднял воротник.
-- Извини меня, старик, -- говорит Виктор, -- мне хочется поговорить с
тобой на серьезные темы. Ты ведь знаешь, какой я, как выпью, сразу тянет к
серьезным темам.
-- Валяй, -- ободряю я его.
-- Чего ты хочешь? -- спрашивает Виктор. -- Погоди, погоди. Я не
спрашиваю тебя, кем ты хочешь стать. Этого ты можешь еще не знать. Но чего
ты хочешь? Это ты все-таки уже должен знать. Я вот смотрю на всех вас и
думаю: вы больны -- это ясно. Вы больны болезнями, типичными для юношей всех
эпох. Но что-то в вас есть особенное, такое, чего не было даже у нас, хотя
разница-какой-нибудь десяток лет. Я чувствую это "особенное", но не могу
сформулировать. Не думай, старик, что я тебе собираюсь мораль читать. Мне
просто самому хочется разобраться.
Виктор бросает сигарету, берет другую. Щелкает пальцами. Смотрит в небо
и под ноги.
-- Это хорошая особенность, она есть и во мне, но я должен за нее
бороться сам с собой, не щадя шкуры, а у тебя это совершенно естественно. Ты
и не мыслишь иначе:
-- Да о чем ты?
-- Не знаю.
-- Вечно ты темнишь, Виктор!
Вечно он темнит, и все становится таким сложным, что голова начинает
болеть. Что же это во мне такого особенного? И чего я хочу? А под этим
кроется: и для чего я живу? И дальше: смотришь на город, на суету и разные
фокусы цивилизации -- а для чего все это? Так бывает, когда втемяшится тебе
в голову какое-нибудь слово. Любое, ну, скажем, "живот". И ты все думаешь: а
почему именно живот? Ну, почему, почему, почему? Обычно ты его произносишь,
как тысячи других, ничего не замечая, но вдруг -- стоп! -- застрянет в
мозгах и стучит: почему, почему?
Чего я хочу? Если бы я сам знал. Узнаю когда-нибудь. А сейчас дайте мне
спокойно ловить рыбку. Дайте мне почувствовать себя сильным и грубым. Дайте
мне стоять в рубке над темным морем и слушать симфонию. И пусть брызги летят
в лицо. Дайте мне все это переварить. Поругаться с капитаном, поржать с
ребятами. Не задавайте мне таких вопросов. Я хочу, чтобы кожа на моих руках
стала от троса такой, как подошва ваших ботинок. Я хочу, засыпая, видеть
только кильку, кильку, кильку. Я хочу, я хочу... Хочу окончательно обставить
93-й. По всем статьям. И хочу на следующий год выйти в Атлантику.
Виктор что-то бубнит о смелости, о риске, про "орла и решку", что он в
конечном счете за это, но только во имя чего? А Борька, мол, все-таки в
чем-то прав относительно нас.
Я начинаю злиться.
-- Знаешь, чего я хочу? -- говорю я.-- Хочу жениться на одной нашей
девчонке, на Ульви. Колхоз нам построит дом, такой симпатичный, типично
эстонский дом. Купим корову, телевизор и мотоцикл. Я поступлю на заочный в
рыбный институт. Напишу диссертацию о кильке. Или роман из жизни кильки. Я
буду научно смелым, как ты.
Виктор смеется и хлопает меня по спине. Кажется, он обиделся.
Серьезного разговора у нас не получается.
-- Ну, а ты-то знаешь, чего ты хочешь? -- спрашиваю я.
Он останавливается, как вкопанный, и смотрит на меня. Говорит тихо:
-- Да. Кажется, знаю.
Мы идем теперь по улице Виру. Ее запирает огромный черный силуэт
устремленной в зеленое небо ратуши. "Старый Тоомас" повернут лицом к нам. Он
держит свой флаг по ветру. Виктор смотрит куда-то туда и говорит уже
совершенно непонятно что- то насчет звезд. Удивительно, как его развезло...
Неожиданно мы заходим в драматический театр. Там идет какая-то пьеса из
жизни актеров. В антракте в фойе мы вдруг видим Юрку с Линдой. Они
прогуливаются под руку и никого не замечают. Я толкаю Юрку.
-- Лажовый спектакль, -- говорит он. Линда наступает ему на ногу, и он
поправляется: -- Не производит впечатления этот спектакль.
Вот так и гибнут лучшие люди.
После театра мы идем в ресторан. Весь вечер танцуем по очереди с
Линдой. Юрка танцует подчеркнуто равнодушно, словно это не его девочка. Еще
недавно все танцевали по очереди с Галей, а я танцевал с ней подчеркнуто
равнодушно. После ресторана мы идем с Виктором в гостиницу, На улицах
гогочут матросы-"загранщики" и наш брат-рыбак. Шмыгают такси.
-- Ты знаешь, -- говорит Виктор, -- я ведь женился. Вот тебе раз, он
женился. И молчал. Наверное, он женился на той блондиночка. Она мне всегда
нравилась.
-- Да, на ней, -- говорит Виктор. -- Так что у тебя теперь есть сестра.
Я согласен на сестру.
-- Больше того, у тебя есть шанс стать дядей. Я согласен и на это. Я
обнимаю старшего брата. Мы приходим в гостиницу. Я еще никогда не жил в
гостиницах. Мне здесь все очень нравится. В номере я захватываю Виктора на
двойной нельсон, но он уходит. Черта с два его положишь, такую массу.
-- Так Галя, говоришь, сейчас в Ленинграде?
-- Да.
-- Поступила она в институт?
-- Наверное.
-- Где же она там живет?
-- Черт ее знает.
-- Может быть, ей дали общежитие?
-- Откуда я знаю? -- злюсь я, ложусь в постель и из-под одеяла: -- У
нее там вроде есть тетка.
Может быть, она действительно живет у тетки?
Виктор гасит свет. Улица отпечатывается на стенах.
