театре или еще о чем-нибудь таком.
-- Согласна? -- спрашиваю я ее.
Ульви поворачивает ко мне свое круглое лицо.
-- Эта девушка... Галя Бодрова... ты ее знаешь?
-- Нет.
-- Ты с ней говорил.
-- Я не говорил. Она меня о чем-то спрашивала. Как, мол, тут у вас? А я
с ней не говорил.
-- А она потом плакала.
-- Ну и на здоровье.
-- Она все время спрашивала о тебе.
-- Значит, я неотразим.
-- Она тебя знает.
-- Мало ли кто меня знает.
АЛИК ОПЯТЬ НАЧАЛ ЧИТАТЬ СТИХИ, читает каждый вечер вслух. На этот раз
зря. Юрка все лезет ко мне с кроссвордами.
-- Животное из пяти букв на "п". Ну-ка, Димка, прояви эрудицию.
-- Попов.
Юрка хохочет, как будто я сказал что-то ужасно остроумное.
ПИНГ-ПОНГ -- ПРЕКРАСНАЯ ИГРА для неврастеников. Каждый вечер в коридоре
мы играем в пинг-понг. Я научился крутить. Бью и справа и слева. Скоро буду
непобедим. Неотразим и непобедим.
ОФИЦИАНТКА РОЗА СПРАШИВАЕТ;
-- Что с вами, Дима?
Все плывет у меня в глазах: темные окна с мещанскими шторками, морские
картинки на стене, буфет и красные лица вокруг, колышется официантка Роза.
-- Вам сколько лет, Роза?
-- Двадцать шесть.
-- А мне скоро двадцать. Давайте поженимся?
-- Хорошо-хорошо. Идите домой.
ГОЛЫЕ СУЧЬЯ в лесу штрихуют небо. Это как рисунок сумасшедшего.
Абстрактная живопись. Поймет все тот, кто откажется понимать. Я отказываюсь
что-нибудь понимать, но я не понимаю.
КАЖДЫЙ ВЕЧЕР вижу ее. Она смотрит на меня из дверей склада. Иногда
сталкиваемся в столовой. Однажды ночью я увидел, как она прошла по опушке
леса. Однажды в клубе были танцы. Я знал, что она там будет. Заглянул в
окно. Она сидела у стены, сложив руки на коленях. Смирная девочка. Она была
в синем платье. Подошел какой-то бравый парнишка, взял ее за плечо. Она
покачала головой, потом вырвалась от него и убежала. Я бросился в кусты.
Скорей бы снова уйти в экспедицию.
РАБОТАЮ КАК БЕШЕНЫЙ. На сейнере у меня все блестит. Мало работы для
меня на сейнере. Хоть бы случился какой-нибудь приличный штормик, что ли!
КИЛЬКА БОЛЬШЕ НЕ СНИТСЯ. Снится девочка в синем платье. Печальная
золотистая голова. Милая, я тебя люблю. Несмотря ни не что. Больше всего
боюсь высказаться во сне. Как бы не услышали ребята.
СНОВА ВОЗЛЕ КЛУБА. Я вижу, как идет Галя. Она в дешевом прорезиненном
пальто. Ей, наверное, холодно, но телогрейку по вечерам она не надевает. Из
клуба выходят Алик и Юрка. Галя взбегает на крыльцо и сталкивается с ними.
-- Мальчики!
-- Девочки! -- орет Юрка, как солдафон.
-- О мисс, -- юродствует Алька, -- вы у нас проездом в Голливуд? Они
проходят вперед.
-- Мальчики, -- тихо с крыльца говорит Галя.
-- Девочки, -- передразнивает Алька.
-- Были когда-то девочками, -- басит Юрка.
Мерзавцы, что вы с ней поговорить не можете по-человечески?! Вам-то что
она сделала? Солидарность проявляют, черти бородатые!
УЛЬВИ подзывает меня:
-- Дима, возьми, -- и протягивает записку. Галка смотрит на нас из-за
бочек круглыми глазами. Я пытаюсь обнять Ульви. Она убегает. Разворачиваю
записку.
"Дима, если ты сегодня не придешь ко мне в общежитие, мне будет
очень-очень плохо. Г. Б.".
Я ПРИХОЖУ в общежитие. Стучусь.
-- Войдите!
Высокий ломкий голос, в нем словно слезы. Галя стоит у окна. Она в
брюках и в белой накрахмаленной блузке. Такая блузка вроде мужской рубашки.
Галя причесана (волосы соответствующим образом спутаны), и губы намазаны.
Пальцы сцеплены так, что побелели кончики.
По комнате ходит толстая, похожая на борца женщина. Больше никого нет.
Я стою у дверей. Галя у окна. Женщина хватает утюг, груду белья и уходит.
Галя отрывается от окна.
-- Садись, Дима.
Сажусь.
-- Хочешь чаю?
-- Ужасно хочу чаю.
Она сервирует мне стол. Блюдечки, вареньице, сахарочек, тьфу ты, черт
побери!
-- Дима, я понимаю, что ты не можешь меня простить. Я втоптала в грязь
то, что у нас было. Я не могу сейчас вспомнить обо всем этом без ужаса. Ты
прав, что презираешь меня, и ребята правы, но скажи: могу ли я надеяться,
что когда-то ты меня простишь?
Тьфу ты! Хоть бы помолчала. Хоть бы села рядом и помолчала часа два.
Тараторит, как заученное: "Втоптала в грязь", "Могу ли надеяться?".
Я встаю и делаю трагический жест.
-- Нет! -- сурово ору я. -- Нет, ты не можешь надеяться. Ты втоптала в
грязь! О несчастная! Все разбито! Разбитого не склеишь! Ха! Ха! Ха! -- И иду
к двери.
Она обгоняет меня и встает в дверях.
-- Не уходи. Останься, пожалуйста. Издевайся надо мной, ругайся, делай,
что хочешь, но только не уходи.
-- Ну-ка пусти, -- говорю я.
-- Нет, мы должны поговорить.
-- О чем нам говорить?
-- Разве не о чем? Разве мы с тобой чужие? Смотрит на меня совершенно
кинематографически. Глазками работает, дурища. Я усмехаюсь и басом произношу
так страстно:
-- Бери меня, срывай нейлоны, в груди моей страстей мильены.
Смотрит на меня и плачет. Дурацкое положение. Я не могу уйти, она стоит
в дверях. И не знаю, что мне делать. Обнять ее хочется. А в следующий момент
хочется дать ей по шее.
-- Если ты уйдешь...
-- Что тогда?
-- Мне будет очень плохо.
И вдруг бросается мне на шею. Целует. Бормочет:
-- Люблю, люблю. Только тебя. Прости меня, Димка.
Ничего не соображая, я обнимаю ее и целую со всей своей злостью, со
всей ненавистью и презрением. Она оборачивается в моих руках и щелкает
замком. Я ничего не соображаю...
НА СТЕНЕ покачивается тень елочки. Галина голова лежит на моей руке.
Другой рукой я глажу ее волосы. Она плачет и бормочет:
-- Но ты понимаешь, что это не просто так? Да не молчи ты. Ты
понимаешь, что сейчас это не просто так? Если ты будешь молчать, значит, ты
подлец.
-- Понимаю, -- говорю я и снова молчу. Как она не понимает, что нужно
именно молчать? Ведь все эти слова -- блеф. Нет, она этого не понимает.
-- Тебе нужно уходить, -- говорит она, -- скоро придут девочки из кино.
На крыльце она целует меня и говорит:
-- Только ты мне нужен и больше никто. И ничто. Ты не знаешь, как мне
трудно было сюда приехать! И сейчас эти бочки, килька... Но я привыкну, вот
увидишь. Я не могла иначе поступить, когда поняла, что только ты мой
любимый.
Она стоит растрепанная, теплая, красавица, любимая... Девочка,
предназначенная мне с самого детства.
Я УХОЖУ по дорожке, не оборачиваясь, а когда сворачиваю, пускаюсь
бегом. Бегу в кромешной темноте по дорожке и по лужам, спотыкаюсь и снова
бегу мимо изгородей и слабых огоньков туда, где слышен грохот моря. Ветер на
берегу страшный. Наверное, мы завтра не сможем выйти. Ветер пронизывает
меня. Я хожу по песку и спотыкаюсь о камни. С грохотом идут в кромешной тьме
белые волны, бесконечные, белые, грохочущие цепи. Словно лед плывет из
какой-то черной смертельной бездны. Эх, если бы к утру стало немного потише!
Эх, если бы завтра уйти к Синему острову! Я снова попался. Я снова попал в
плен. И неожиданно я начинаю сочинять стихи:
Вот так настигает тебя врасплох
Случайный взгляд, нечаянный вздох.
Они преграды городят,
Они, как целый полк палят,
В тебя, и нет спасенья.
Попробуй снова в мир ребят,
В просторный мир простых ребят
Уйти из окруженья.
Хоть разорвись на части,
Ты окружен и...
Окружен и... И что же? "Счастлив" -- просится рифма. Окружен и
счастлив. Счастлив? Черт с ним, пускай это будет для рифмы. Счастлив я?
Кажется, да. И так все дальше и пойдет, как было совсем недавно: встречи в
темноте и Галкин лепет, птичий разговор. Так все это и будет, а нам еще нет
восемнадцати. Поцелуи и эти мгновения, когда исчезаешь. Счастье такое, что
даже страшно. Где мы будем --здесь или в Москве? Или где- нибудь еще? А
потом снова появится какая-нибудь сложная личность, и снова все прахом.
Сейчас она драит пол и катает бочки. Засольщица -- вот ее должность. Димка с
88-го крутит любовь с Галкой-засольщицей. Меня это устраивает, а ее? Она
привыкнет. Ой ли? Нет уж, простите, я теперь стреляный воробей, я больше не
попадусь. Хватит с меня. Я человек современный.
Ночью я написал записку:
"Дорогая мисс! Благодарю вас за волшебный вечер, проведенный в вашем
обществе. Я согласен к вам иногда захаживать, если девочки будут вовремя
уходить в кино. Далеко в море под рокот волн и ветра свист, как сказал поэт,
я буду иногда наряду с другими вспоминать и вас. Примите за верения в
совершеннейшем к вам почтении. Д. Д."
К утру стало немного потише. Волнение было пять баллов. Прогноз на
неделю хороший. Мы вышли на пять дней в экспедиционный лов к Синему острову.
За час до ухода я опустил записку в почтовый ящик на дверях Галиного
общежития.
Глава тринадцатая
Я ХОТЕЛ ШТОРМИКА -- вот он! Мы попали к черту в зубы. Это случилось на
третий день. Два дня мы болтались в десяти милях к северо-западу от Синего
острова. Секла ледяная крупа, мы были мокрыми до последней нитки, но лов шел
хорошо -- трал распирало от рыбы. И вот на третий день мы попали к черту в
зубы.
Чудовищный грохот. Нас поднимает в небо. Море тянет нас вверх, видно,
для того, чтобы вытряхнуть из сейнера наш улов и нас вместе с ним. А может,
для того, чтобы вышвырнуть вон с этой планеты? Я не могу больше быть в
кубрике. Здесь чувствуешь себя, как в чемодане, который без конца швыряют
пьяные грузчики. Лезу вверх и высовываюсь по грудь. Мы где-то очень высоко.
Серое небо близко, а растрепанные, как ведьмы, тучи несутся совсем рядом.
Куда они мчатся? Не знаю, как старых моряков, но меня шторм поражает своей
бессмыслен ностью. По палубе бегают два пустых ящика. Мелькают за стеклом
рубки лица Игоря и Ильвара. Игорь грозит мне кулаком и показывает вниз. Ох!
Мы падаем вниз. Падаем-падаем-падаем... Что с нами хотят сделать? Шмякнуть о
дно? Я вижу, как серо-зеленая стена вырастает над нами, качаясь. Скорее
закрыть люк! Вниз! Не успеваю. Нас накрывает. Вода мощным штопором
ввинчивается в люк, и я оказываюсь внутри этого штопора. Считаю ступеньки,
бьюсь головой о переборки. Неужели все? Нет, надо мной снова безумные тучи.
В кубрике матерится по моему адресу Стебельков. Напустил воды, уникум. Я
лезу вверх. Ящиков на палубе как не было. Выскакиваю на палубу, захлопываю
люк и бегу в рубку. Дело двух секунд. На секунду больше, и я бы уже был там,
в этих пенных водоворотах. Нас снова накрыло. Потом потащило вверх.
-- Ты что, чокнулся? -- орет Игорь. -- Зачем сюда пришел?
-- Так просто.
-- Идиот!
Игорь держит штурвал. Глаза у него блестят, фуражка съехала на затылок.
Мы снова ухаем вниз, нас накрывает, и мы взлетаем на новый бугор. На палубе
кипит вода. Игорь улыбается показывая все зубы. У него сейчас совершенно
необычный, какой то разбойничий вид. По-моему, он счастлив. А Ильвар
спокойно потягивает замусленную сигаретку. Вынимает из кармана флягу,
протягивает ее мне. Спирт сразу согревает. Мы идем под защиту острова. Иначе
нам конец. Иначе конец нам всем, и мне в том числе. И у Виктора не будет
брата, а у его сына дяди, а у мамы и папы не будет беспутного сына Димки.
Проблема "выбора жизненного пути" уже не будет для меня существовать. У
Джульетты не будет Ромео, а у Гали останется от меня только подлая пижонская
записка. Черти морские, высеките меня и выверните наизнанку, но только
оставьте в живых! Нельзя, чтобы у Гали осталась от меня только эта
чудовищная записка.
-- Ильвар, дай-ка еще раз хлебнуть.
И вот наш сейнер пляшет под защитой лесистого мыса. Видно, как гнутся
