деле не было, и просто, совсем просто вспомнить о том, что с ней было этой
ночью, тогда нужно покатиться по земле и завыть. Но ведь было же, было и
другое -- стихи, музыка, слова... Она засмеялась. Колокольчики. Похоже на
смех Офелии.
-- Что ты вообразил, Димка? Мы катались на такси, в полвторого я была
уже дома и заснула. Какое у тебя воображение нехорошее. Противно!
"Неужели это так? -- подумал Димка. -- Врет, конечно". -- Он поднял
голову и посмотрел на Галю. -- "Веселая. Врет. Не верю ей, А если
поверить?.."
-- Врешь! -- заорал он и вскочил на ноги.
-- Нет! -- отчаянно закричала Галя.
"Врет".
-- Что с тобой случилось? Ты обалдел!
"Нет, не врет".
-- Ты мне не веришь?
-- Не верю.
-- Как мне тебе доказать?
-- Доказать? Ты собираешься доказывать?
-- Если ты мне не веришь, я отравлюсь.
-- Великолепно! Вы в новой роли, мадемуазель. В клипсах у вас, конечно,
цианистый калий?
-- Вот! -- Галя схватила и показала ему горсточку абрикосовых косточек.
-- Синильная кислота, понял? От ста штук можно умереть. Понял?
-- Дура! -- закричал Дима и отвернулся. "Фу ты, дурища, не врет,
конечно". Другое слово он ей готовил, а крикнул ласковое "дура". Да разве
можно сказать то слово такой? Подняла свою мордочку и гореть слюнявых
косточек показывает. Димка сел спиной к Гале.
"А может быть, все-таки врет? Она ведь актриса. Так сыграет, что и не
разберешься. Ну, что ж,-- играть так играть". Он встал и сказал:
-- Собирай вещи.
-- Что-о?
-- Собирай свои шмотки. Через два часа выходим.
-- Куда?
-- Как куда? Уходим из Таллина дальше. В рыболовецкий колхоз и в
Ленинград.
-- А-а.
-- Торопись. Через час выходим. Ребята в курсе.
-- Сейчас.
Димка вытащил из палатки свой рюкзак и посмотрел на Галю. Она лежала на
спине, положив руки под голову.
-- Дима, -- сказала она,-- подбрось монетку.
-- А ну тебя.
-- Я прошу, подбрось монетку. Димка вынул из кармана пятак и подбросил
его.
-- Что? -- спросила Галя.
Монетка лежала орлом. Димка поднял ее, сунул в карман и сказал:
-- Решка.
Галя села. Они посмотрели друг на друга. -- Дима, я не пойду с вами. Я
остаюсь здесь.
ВСЮ ЖИЗНЬ он будет помнить то, что произошло дальше. Вею жизнь ему
будет противна жизнь при воспоминании об этом. Как он буйствовал, и как
умолял ее, и как крикнул ей в лицо то слово, и как потом просил прощения,
обещал все забыть, и как он заплакал.
Последний раз он плакал четыре года назад в пионерском лагере, когда
его на глазах всего отряда в честном поединке отлупил Игнатьев. Кто мог
знать, что Игнатьев целый год занимался в боксерской секции? Дней через
десять после этой истории он снова плакал. Но вовсе не из-за Игнатьева. Он
лежал в траве и смотрел в голубое небо, куда взлетали стрелы малышей из 4-го
отряда. О чем-то он думал, он сам не понимал, о чем. Может быть, все-таки об
Игнатьеве, о том, что через год он ему покажет, а может быть, о Зое, вожатой
4-го отряда. Было забавно смотреть, как стрелы летели ввысь, исчезали в
солнечном блеске и появлялись вновь, стремительно падая. Малыши для
утяжеления вбивали в наконечники гвозди. Шляпкой вперед, конечно. Он на
мгновение закрыл глаза, и одна такая стрела попала ему прямо в лоб. Бывает
же такое! Малыши испугались и убежали, а он перевернулся на живот, уткнулся
носом в землю и заплакал. Не от боли, конечно. Было не больно. Но все-таки
страшно обидно -- попали прямо в лоб. Как будто мало места на земле. Потом
четыре года он не плакал. И когда его била шпана в Малаховке, молчал. А вот
теперь снова.
Плакал из-за потрясающей обиды и из-за того, что рисовало ему его
нехорошее воображение. Плакал неудержимо, истерика тащила его вниз, как
горная река. Он презирал себя изо всех сил. Разве заплачут ремарковские
парни из-за обманутой любви? Пойдут в бар, надерутся как следует и будут рас
суждать о подлой природе женщин. Почему же он не может послать ее подальше и
уйти, насвистывая рок-н-ролл? Он презирал себя и в то же время чувствовал,
что словно освобождается от чего-то.
Когда он оглянулся, Гали вблизи не было. Он увидел, что она у
янсонсовского крыльца разговаривает с ребятами. Он увидел, что Юрка
замахнулся на нее, а Алик схватил его за руку. Галя взбежала на крыльцо и
скрылась в доме, а ребята вышли со двора и сели на траву возле забора.
ТОЛЬКО МУЖСКАЯ ДРУЖБА и стоит чего-нибудь на этом свете. Ни слова об
этой... Как будто ее и не было.
-- Томас мировой рекорд поставил. Прыгнул на 2.22.
-- Жуть!
-- Пошли, ребята, выкупаемся в этом цивилизованном море?
Море в этот день было похоже на парное молоко. Далеко от берега кто-то
брел по колено в воде. Купаться в общем-то не хотелось. Хотелось есть. Ох,
как хотелось есть!
-- В конце концов, я могу позвонить деду. Он у меня в общем-то
прогрессивный, -- неуверенно сказал Алик.
Димка глянул на него волком.
-- Но жрать-то все-таки мы что-то должны в дороге, -- пробормотал Юрка.
Димка и на него посмотрел. Они замолчали. Они вдруг почувствовали себя
маленькими и беззащитными перед лицом равнодушной, вялой природы. Ведь что
бы с тобой ни случилось, дождишко этот мерзкий будет сыпать и сыпать, и море
не шелохнется, и солнце не выглянет, и не увидишь ты горизонта. Помог Фрам.
Он вылез из воды и крикнул:
-- Чуваки! Вы-то как раз мне и нужны.
Еще вчера Фрам сам сидел на мели и не знал, что делать. Он проигрался в
пух и прах. С очкастым Олегом просто невозможно было играть. Найти
музыкальную халтуру не удалось -- в Таллине хороших-то лабухов было пруд
пруди. Фрам загнал свой кларнет и так расстроился, что пропил все деньги в
первый же вечер. Как раз в то время, когда Димка баловался лимонадом, Фрам
сидел в каком-то скверике и мучительно пытался вспомнить имена тех типчиков,
что подвалились к нему в ресторане и которых он всех угощал. Даже девчонку и
ту он не запомнил. В общем, началась бы самая настоящая "желтая жизнь", если
бы в скверике вдруг не появился знакомый парнишка по имени Матти. Фрам с ним
слегка контактировал в прошлом году на Московском ипподроме. Матти приезжал
в Москву в отпуск на собственном "Москвиче" и интересовался многими вещами.
Ведь надо же, как повезло Фраму: в такой случайный момент встретить Матти.
Матти раньше был официантом, а теперь работал продавцом в мебельном
магазине. Он совершенно небрежно подкинул Фраму целую бумагу и сказал:
-- Можно немножко подработать. Нам нужны грузчики.
Этим он очень больно ударил Фрама по самолюбию.
-- Киндер, -- сказал Фрам, -- неужели ты думаешь, что эти руки... эти
руки... -- Он помахал руками.
Матти усмехнулся.
-- Дам тебе два-три мальчик. Будешь бригадир. Побегал, покричал, вот и
вся работа. Бизнес тип-топ.
-- Мальчиков я сам себе найду, -- задумчиво сказал Фрам.
РЕБЯТА РАБОТАЛИ ГРУЗЧИКАМИ вот уже целую неделю. Таскали на разные
этажи столы и стулья, серванты, шкафы. Эти проклятые польские шкафы, такие
огромные! У Алика на плече появился кровавый рубец. Юрка ушиб ногу. Димка
вывихнул палец. Они скрывали друг от друга свои увечья и говорили, что
работенка в общем-то терпимая, сносная, и интересно, сколько они получат в
день зарплаты. Фрам тоже работал изо всех сил. Он отчаянно матерился и
кричал:
-- Заноси!.. Подай назад!.. Взяли!..
Он суетился, забегал вперед или орал снизу. Хватался за угол шкафа и
багровел, натужно стонал, отбегал и кричал:
-- Стоп, стоп, чуваки! Вправо, влево!
Потом ребята ждали бригадира внизу. Фрам всегда задерживался в
квартирах. Он сбегал по лестнице, оживленный и неутомимый, орал:
-- Бригада-ух! Вперед!
Впрыгивал в кабину грузовика, а ребята влезали в кузов.
Все эти дни они питались консервированной кукурузой. Царица полей
восстанавливала их силы. Болели руки, плечи, ноги. Утром невозможно было
пошевелиться, а после работы дьявольски хотелось пива. Как это быть
грузчиком и не пить пива! Дунуть на пену и залпом выпить всю кружку, так,
как пьют настоящие грузчики в киоске напротив. Настоящие грузчики,
толстоногие, багровые, ели в обеденный перерыв огромные куски мяса.
И что-то все-таки в этом было. Плестись после работы на автобус,
дремать на заднем сиденье и чувствовать все свое тело, совершенно сухое,
усталое и сильное. И думать только о банке с кукурузой. Только о кукурузе и
ни о чем другом. Проходить мимо ресторана (заладили они там эту "Марину",
как будто нет других песен), а ночью лежать возле палатки и вместе с Аликом
ждать возвращения Юрки. И слушать, как Алик читает стихи:
Сколько ни петушись,
В парках пожара
Не потушить.
Не трудись задаром,
Только не злись,
В парках пожары,
И листьев холодных слизь
Осень приносит тебе в подарок,
Только не злись.
-- Алька, отчего ты летом пишешь об осени, а зимой о весне?
И слушать, как Алик объясняет, почему он так делает. И слушать сосны. И
музыку из дома Янсонса. И думать: кто же он все-таки такой, этот Янсонс? И
если зоотехник, то почему болтается весь день без дела, балуется с красками
и смотрит, смотрит на все? (Вот бы научиться этому -- полчаса смотреть на
элементарную собаку и улыбаться.) Хорошо лежать так и слушать голос Алика
(этого не забыть, бородатый черт), и сдерживать ярость, и не смотреть на
окно, в котором теперь всегда темно, и вспоминать ремарковских ребят (разве
станут они?..) А потом увидеть, как мелькает за соснами последний автобус, и
ждать Юрку. И вместе с Аликом притвориться спящими и слушать, как Юрка
раздевается, сдерживая дыхание, так как знает, что они притворяются спящими.
А потом слушать Юркин храп и посапывание Алика. Хорошо, если птица
какаянибудь начинает свистеть над тобой, но иногда это раздра жает. Только
под утро становится холодно, и сигарет не осталось совсем. Пожалуй, лучше
все-таки завернуться в одеяло, но разве уснешь, когда вокруг такой шум? Вея
"Барселона" собралась и смотрит из окон на ринг. Надо выйти из угла, и надо
его избить, бить и бить по его мощной челюсти и по тяжелому телу. Хорошо,
что они решили провести в "Барселоне". Дома и стены помогают. Это известно
каждому, кто читает "Советский спорт". Вон они смотрят из окна, родители и
старший брат Витька. В крайнем случае он за меня заступится. Да я и сам
легко изобью этого паршивого актеришку. А потом перемахну через канат-и
домой! По черной лестнице, через три ступеньки. Но там что-то происходит.
Заноси! Возьми левее! И польский шкаф, эта проклятая махина, падает прямо на
тебя. И ты начинаешь стонать и убеждаешь себя, успокаиваешь: спокойно,
спокойно, в кино еще и не так бывает. Все это кто-то выдумал -- чтоб ему! --
а ты каким был, таким и остался. Такой ты и есть, каким был, когда вы раз
несли вдребезги команду 444-й школы...
-- ШАБАШЬТЕ, РЕБЯТА! -- сказал степенный грузчик Николаев. -- Все равно
всех денег не заработаете.
Ребята пошли за ним в магазин.
Покупателей в магазине уже не было, в зале бродил один Матти. Он был в
синем костюме и нейлоновой рубашке.
-- Суббота, суббота, хороший вечерок! -- напевал он. Он был бывалым
пареньком, этот Матти.
Из конторы вышел Фрам.
-- Получайте башли, чуваки! -- императорским тоном сказал он и, видимо,
поняв, что немного переборщил, ласково подтолкнул Юрку, а Алика похлопал по
спине. -- Бригада-ух!
Ребята расписались в ведомости и получили деньги. Димка -- 354руб.
40коп., Юрка -- 302руб., Алик -- 296руб. 90коп.
