что-то стала слабеть. Сорока еще нет, понимаешь ли, а вот... Ты в каком
жанре трудишься?
-- Почти во всех, -- ответил Алик и с ужасом взглянул на
Иванова-Петрова. -- В основном сценарии. Думаю стать киносценаристом.
-- Тяжело, -- вздохнула знаменитость.
-- Можно вам показать? -- Алик независимо усмехнулся. -- В порядке
шефства посмотрите мои работы?
-- Давай, брат, -- снова вздохнул Иванов-Петров.
ЮРКА ПЛЫЛ ПОД ВОДОЙ. Он дышал через трубку и смотрел вниз -- песчаное и
словно гофрированное дно. По дну скользила его тень, похожая на самолет.
Перед самым носом, блестя, точно металлическая пыль, прошла стайка мелюзги.
Внизу шмыгнула стайка мелочи покрупнее.
"Тюлька, -- подумал Юрка. -- Четыре рубля килограмм".
Дно было совершенно чистое: ни кустика, ни камушка. Черта с два
подстрелишь на таком дне! Все равно, что охотиться в парке культуры. Тоже
мне Янсонс, знаток природы, куда привез! Ага, кажется, начинается! Внизу
появились валуны и лужайки темно-зеленого мха, потом пошли какие-то кустики.
Юрка посмотрел наверх. Там все сияло ярко и вызывающе. Здесь был другой,
мягкий и вкрадчивый, мир. Юрка чувствовал все свое тело, легко проникшее с
этот чужой мир. Он чувствовал себя гордым и мощным, как никогда,
представителем воздуха и земли в этой иной стихии. Честно говоря, он ни разу
в жизни не охотился под водой и, если уж совсем начистоту, впервые плавал с
ластами и в маске. Но с детства он был страшно уверен в себе, считал, что
любое дело ему по плечу. В пятом классе на уроке физкультуры он забрался на
большой трамплин, как будто это было для него самое привычное дело. На
баскетбольной площадке он чаще всех бросал по кольцу из любого положения. Он
был самым высоким в классе, самым сильным, и он был кандидатом в сборную
молодежную.
"Покупайте свежемороженую камбалу. Вкусно, питательно", -- вспомнил
Юрка плакат в магазине на их улице, когда увидел внизу несколько круглых и
плоских рыб. Он нырнул, поднял ружье и выстрелил в самую крупную. Рыбы
трепыхнулись и исчезли. Гарпун тоже пропал. А тут еще ахнул с моторки Димка.
Он нырнул до самого дна, толкнул Юрку в плечо и, выпуская пузырьки, вознесся
вверх. Наловишь с ними рыбы, с этими типами, Янсонсом и Димкой! Но где же
гарпун?
ДИМКА ЛЕЖАЛ НА СПИНЕ. Волны поднимали его, и тогда слева он видел
желто-зеленую полоску берега, а справа-силуэт танкера, волны опускали его, и
тогда он оставался наедине с небом. Вдруг он вспомнил стихи. Виктор на юге
часто повторял это:
С этих пор я бродил
В полуночном пространстве,
В первозданной поэме,
Сложенной почти наобум,
Пожирал эту прорву,
Проглатывал прозелень странствий,
Где ныряет утопленник,
Полный таинственных дум.
Вот жизнь у этих утопленников! Наверное, это здорово -- качаться все
время на волнах и быть полным таинственных дум! Но еще лучше быть живым и
вспоминать разные стихи про море. Алик знает целую прорву стихов и много о
море. Виктор знает стихи, а Галка -- наизусть "Ромео и Джульетту". Галка,
Галка, какой ты молодец, что дала мне по шеке! Как это хорошо получилось!
Как здорово все -- я в море, а она на берегу.
Волна подбросила Димку. Танкер лез в гору, а две яхты ползли вниз.
Пикировала здоровенная, похожая на гидроплан чайка. Совсем рядом подпрыгнула
корма моторки. Две чаечки косо перерезали всю эту вихляющуюся картину и сели
на воду.
-- "И летит кувырком и касается чайками дна", -- снова вспомнил Димка
стихи и даже испугался: "Что это сегодня со мной?" Он перевернулся и поплыл.
Вот жизнь!
ЧАЙКА, ПОХОЖАЯ НА ГИДРОПЛАН, прилетела с моря, изящно сделала вираж и
ушла обратно. Галя отбросила книжку и перевернулась на спину. Над головой
прошли ботинки Иванова-Петрова и голые ступни Алика.
"Мальчики ловят рыбу, -- улыбнулась Галя. -- Посмотрим, что вы
поймаете. А я? Поймаю ли я золотую рыбку? И где она плавает, моя? Море такое
громадное. А может быть, она сама приплывет ко мне и скажет: "Чего тебе
надобно, Галя?" "Я хочу, чтоб было душно, и пахло цветами, и чтобы я стояла
на балконе и смотрела на слабые огоньки Вероны". А потом послышится шорох, и
появится Ромео. Он подойдет ко мне и скажет: "Кончай, детка, свои закидоны
глазками и прочие шуры-муры". Он скажет это так же, как сказал сегодня, но
на этот раз мы будем одни. А дальше уже все пойдет по Шекспиру. Но конец
будет ненастоящий, так будет только на сцене. Вспыхнут все лампы, и мы
встанем как ни в чем не бывало. Аплодисменты! Букеты! А в первом ряду
аплодирует седой человек из кино. На самом деле это будет только начало".
К КОНЦУ ДНЯ друзья подстрелили одну тощую камбалу. Они стыдливо
завернули ее в газету и отнесли в палатку. Почистившись, пошли на автобусную
остановку.
Галя и Алик долго и противно смеялись. Юрка и Димка не ответили ни на
один вопрос. Не станешь ведь рассказывать, как они без конца ныряли и,
посинев от напряжения, пытались вытащить застрявший гарпун. И про улыбочки
Янсонса тоже не расскажешь. Ведь не рассказывать же, ей-богу, про эту
несчастную рыбешку, которую с грозным ревом и омерзительным сопением пожрал
один из котов Янсонса. Абсолютно ни о чем нельзя было рассказать. Ведь если
Галка начнет хихикать, ее не уймешь.
За спинами ребят гигантским веером колыхался закат. А прямо перед ними
стояли красные сосны. А вот показался огромный венгерский "Икарус". Краски
заката раскрасили его лобовое стекло. Замолчали Галка и Алик, Все четверо
смотрели, как приближается автобус, и чувствовали себя счастливыми. Вот это
жизнь! Горячий песок. Сосны. Чайки. Море. Автобус идет. Куда хочу, туда еду.
Могу на автобусе, а могу и в такси. И пешком можно. И никто тебе не кричит:
иди, учи язык! И никто, понимаете ли, не давит на твою психику. И унижаться,
выпрашивать пятерку на кино не надо. А впереди ве черний Таллин. Город,
полный старых башен и кафе.
Они вошли в кафе. В зале были свободные столики, но они подождали, пока
освободятся места у стойки. Места освободились, и они сели на высокие
табуреты к стойке. Положили руки на стойку. Вынули сигареты и положили их
рядом с собой. На стойку. Поверхность стойки была полированной и отражала
потолок. Потолок весь в звездах. Асимметричные такие звезды.
Буфетчица занималась с кем-то в конце стойки, а ребята пока
оглядывались, сидя у стойки. Кафе было замечательное.
-- А вон наши красавцы с пляжа, -- сказал Алик.
В дверях появились трое парней.
-- Ишь ты, напыжились! -- засмеялся Юрка.
-- А как же! -- усмехнулся Димка. -- Смотрите, смотрите, мы идем в
элегантных вечерних костюмах. Все трое в черных костюмах.
-- Дешевые пижоны,-- сказал Алик.
-- Они не пижоны, а рабочие, -- возразила Галя.
-- Рабочие! Знаем мы таких рабочих!
Пижоны-рабочие вежливо поклонились Гале. Брижит Бардо сделала салют
ручкой и сказала первое эстонское слово, которое выучила:
-- Тере -- здрасте!..
Димка только покосился на нее. Те трое уселись на высокие табуреты, как
будто им в зале мало места. Везде им места не хватает. Тот пижончик, в
которого Димка сегодня бил, оказался рядом. Ладно, лишь бы сидел тихо.
Только бы перестал возиться и напевать. И пусть только попробует пя лить
глаза на Галку!
-- Палун? -- обратилась буфетчица к Димке.
-- Коньяк, -- сквозь зубы, резко так сказал он. -- Налейте коньяку.
Четыре по сто. Вот как надо заказывать коньяк. Только так.
-- Смотри, что она наливает, -- зашевелился Юрка. -- "Ереванский"!
17.50 сто граммов! Эй, девушка, нам не...
Димка толкнул его локтем.
-- Заткнись!
Юрка и Димка выпили свои рюмки. Алик не выносил спиртного. Он лизнул и
что-то записал в блокнот. Юрка разлил его рюмку пополам с Димкой. Галя не
допила, и Димка хлопнул и ее рюмку.
Пижоны рядом пили кофе и какое-то кисленькое винцо.
В кафе громко играла музыка, какая-то запись. Это был рояль, но играли
на нем так, словно рояль -- барабан. Вокруг курили и болтали. И симпатичная
буфетчица, которую Димка уже называл "деткой", поставила перед ними
дымящиеся чашки кофе. Стояли рюмки и чашки, валялись сигареты, ломтики
лимона были присыпаны сахарной пудрой. Сверкал итальянский кофейный автомат.
Сверкало нарисованное небо с асимметричными звездами.
Нарисованный мир красивее, чем настоящий. И в нем человек себя лучше
чувствует. Спокойней. Как только освоишься в нарисованном мире, так тебе
становится хорошо-хорошо. И совершенно зря "детка" Хелля говорит, что Димке
уже хватит. Она ведь не понимает, как человеку бывает хорошо под на
рисованными звездами. Она ведь ходит под ними каждый вечер.
-- Пошли в клуб, ребята, -- сказал Густав, этот милый парень с завода
"Вольта", -- пойдемте на танцы.
-- А что у вас тут танцуют? -- спросил Димка
-- Чарлстон и липси.
Вот это жизнь! Черлстон и липси! Вот это да!
НОЧЬЮ В ПАЛАТКЕ казначей Юрка долго возился, шуршал купюрами, светил
себе фонариком. -- Не надо было пить "Ереванский", -- прорычал он.
Но Димка в это время на древней ладье плыл по фиолетовому морю. Качало
страшно. Налетели гидропланы противника. Стрелял в них из автоматического
подводного ружья. Как у Жюля Верна, из-под воды. Небо очистилось, и
проглянули великолепные асимметричные звезды. Все было нарисовано наспех, и
в этом была своя прелесть. "Если уж пить, то только "Ереванский", -- сказала
деточка Хелля. А Галя погладила по затылку снизу вверх.
-- "Асимметрия -- символ современности", -- говорил в это время Алик
Иванову-Петрову.
-- "Тяжело мне, -- стонал кинодеятель, -- темный я, брат!"
"А что вы можете сказать о глазах? Глаза Боярчук -- это вам что?"
"Они у нее симметричные? Старо, брат! Симметричные глаза не выражают
нашу современность. В Каннах этот вопрос решен".
В СТА МЕТРАХ ОТ ПАЛАТКИ на мансарде янсонсовского дома Галя жмурилась
от вспышек блицев и кланялась, кланялась.
"Удивительная пластичность, -- сказал седой человек из кино, -- я еще
не видел ни одной Джульетты, которая бы так великолепно танцевала липси". Он
выхватил шпагу и отсалютовал. И вокруг началось побоище. Шпаги стучали, как
хоккейные клюшки, когда в Лужниках играют с канадцами. Конечно, всех победил
Димка. "Наш лучший нападающий, -- сказал седой человек из кино репортерам.
-- Семнадцать лет, фамилия -- Монтекки, имя -- Ромео".
-- НЕ НАДО БЫЛО ПИТЬ "ЕРЕВАНСКИЙ", -- пробормотал Юрка. вытянулся на
тюфяке и сразу же ринулся в бой с несметными полчищами камбалы.
Глава шестая
ДИМКА сидел на пляже и смотрел в море. Он внимательно следил за одной
точкой, еле видной в расплавленном блеске воды. Она двигалась в хаосе других
точек, но он ни разу не потерял ее из виду, пока она не исчезла совсем. Он
подумал: нырнула Галка, интересно, сколько продержится, где это она так
хорошо научилась плавать? Он увидал: в бледно-зеленом, переливающемся свете
скользит гибкое тело. Он почувствовал: Галя! Галя! Галя! Он почувствовал
страх, когда Галя вышла из воды и направилась к нему с солнечной короной на
голубой голове, со сверкающими плечами и темным лицом. На пляже вдруг всех
точно ветром сдуло. Исчезли все семьи и отдыхающие-одиночки, и кружки
волейболистов, и мелкое жулье, и солидная шпана, и читающие, и курящие,
подозрительные кабинки и спасательная станция, слоны и жирафы с детской
площадки, и сами дети, касса, дирекция, буфет и пикет милиции, все окурки,
яичная скорлупа и бумажные стаканчики, лежаки, мачта, скульптурная группа,
велосипеды и кучки одеж ды. Все. Идет Галя. С короной на голубой голове. С
