слишком сильно было в ней памфлетное начало, слишком усердствовал автор,
сдирая романтические покровы с этой действительно страшной истории, и
слишком много места уделил он подробностям дискуссии о политических
принципах подхода к опасным экспериментам, дискуссии, которой я в то время
нисколько не интересовался.
В определенных кругах, впрочем, имя Бромберга было известно и
пользовалось достаточным уважением. Его можно было бы назвать "крайним
левым" известного движения дзюиистов, основанного еще Ламондуа и
провозглашавшего право науки на развитие без ограничений.
Экстремисты этого движения исповедуют принципы, которые на первый
взгляд представляются совершенно естественными, а на практике сплошь да
рядом оказываются неисполнимыми при каждом заданном уровне развития
человеческой цивилизации (помню огромный шок, который я испытал,
ознакомившись с историей цивилизации Тагоры, где эти принципы соблюдались
неукоснительно с незапамятных времен их Первой Промышленной Революции).
Каждое научное открытие, которое может быть реализовано, обязательно
будет реализовано. С этим принципом трудно спорить, хотя и здесь возникает
целый ряд оговорок. А вот как поступать с открытием, когда оно уже
реализовано? Ответ: держать его последствия под контролем. Очень мило. А
если мы не предвидим всех последствий? А если мы переоцениваем одни
последствия и недооцениваем другие? Если, наконец, совершенно ясно, что мы
просто не в состоянии держать под контролем даже самые очевидные и
неприятные последствия? Если для этого требуются совершенно невообразимые
энергетические ресурсы и моральное напряжение? (Как это, кстати, и
случилось с Массачусетской машиной, когда на глазах у ошеломленных
исследователей зародилась и стала набирать силу новая нечеловеческая
цивилизация Земли.)
Прекратить исследование! - приказывает обычно в таких случаях Мировой
Совет.
Ни в коем случае! - провозглашают в ответ экстремисты. - Усилить
контроль? Да. Бросить необходимые мощности? Да. Рискнуть? Да! В конце
концов, "кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет" (из выступления
патриарха экстремистов Дж._Гр._Пренсона). Но никаких запретов!
Морально-этические запреты в науке страшнее любых этических потрясений,
которые возникали или могут возникнуть в результате самых рискованных
поворотов научного прогресса. Точка зрения, безусловно, импонирующая своей
динамикой, находящая безотказных апологетов среди научной молодежи, но
чертовски опасная, когда подобные принципы исповедует крупный и
талантливый специалист, сосредоточивший под своим влиянием динамичный
талантливый коллектив и значительные энергетические мощности.
Именно такие экстремисты-практики и были основными клиентами нашего
КОМКОНа-2. Старикан же Бромберг был экстремистом-теоретиком, и именно по
этой причине, вероятно, он ни разу не попал в поле моего зрения. Зато у
Экселенца, как я теперь видел, он всю жизнь просидел в почках, печени и в
желчном пузыре.
По роду своей деятельности мы в КОМКОНе-2 никогда никому и ничего не
запрещаем. Для этого мы просто недостаточно разбираемся в современной
науке. Запрещает Мировой Совет. А наша задача сводится к тому, чтобы
реализовать эти запрещения и преграждать путь утечке информации, ибо
именно утечка информации в таких случаях сплошь и рядом приводит к самым
жутким последствиям.
Очевидно, Бромберг либо не хотел, либо не мог понять этого. Борьба за
уничтожение всех и всяческих барьеров на пути распространения научной
информации сделалась буквально его идеей-фикс. Он обладал фантастическим
темпераментом и неиссякаемой энергией. Связи его в научном мире были
неисчислимы, и стоило ему прослышать, что где-то результаты многообещающих
исследований сданы на консервацию, как он приходил в зоологическое
неистовство и рвался разоблачать, обличать и срывать покровы.
Ничего решительно невозможно было с ним сделать. Он не признавал
компромиссов, поэтому договориться с ним было невозможно, он не признавал
поражений, поэтому его невозможно было победить. Он был неуправляем, как
космический катаклизм.
Но, по-видимому, даже самая высокая и абстрактная идея нуждается в
достаточно конкретной точке приложения. И такой точкой, конкретным
олицетворением сил мрака и зла, против которых он сражался, стал для него
КОМКОН-2 вообще и наш Экселенц в особенности. "КОМКОН-2! - ядовито шипел
он, подскакивая к Экселенцу и тут же отскакивая назад. - О, ваше
иезуитство!.. Взять всем известную аббревиатуру - Комиссия по Контактам с
иными цивилизациями! Благородно, повышенно! Прославлено! И спрятать за нее
вашу зловонную контору! Комиссия по Контролю, видите ли! Команда
Консерваторов, а не Комиссия по Контролю! Компания Конспираторов!.."
Экселенцу он за эти полвека надоел безмерно. Причем, насколько я
понял, именно надоел - как надоедает кусачая муха или назойливый комар.
Разумеется, он был не в состоянии нанести нашему делу сколько-нибудь
существенный вред. Это было просто не в его силах. Но зато в его силах
было постоянно гундеть и бубнить, галдеть и трещать, отрывать от дела, не
давать покоя, запускать ядовитые шпильки, требовать неукоснительного
выполнения всех формальностей, возбуждать общественное мнение против
засилья формалитета, одним словом - утомлять до изнеможения. Я не удивился
бы, если бы оказалось, что двадцать лет назад Экселенц нырнул в кровавую
кашу на Саракше главным образом для того, чтобы хоть немножко отдохнуть от
Бромберга. Мне было особенно обидно за Экселенца еще и потому, что
Экселенц, человек не только принципиальный, но и в высшей степени
справедливый, полностью, видимо, отдавал себе отчет в том, что
деятельность Бромберга, если отвлечься от формы ее, несет и некую
положительную социальную функцию: это был тоже вид социального контроля -
контроль над контролем.
Но уж что касается ядовитого старикана Бромберга, то он был,
по-видимому, начисто лишен самого элементарного чувства справедливости и
всю нашу работу отметал с порога, считал безусловно вредной и пламенно,
искренне ненавидел. При этом формы, в которые выливалась эта ненависть,
были настолько одиозны, сами манеры этого настырного старика были до такой
степени невыносимы, что Экселенц, при всем своем хладнокровии и
нечеловеческой выдержке, совершенно терял лицо и превращался в склочного,
глупого и злобного крикуна, по-видимому, каждый раз, когда сталкивался вот
так, лицом к лицу, с Бромбергом. "Вы - невежественный мозгляк! - сорванным
голосом хрипел он. - Вы паразитируете на промахах гигантов! Сами вы не
способны изобрести соуса к макаронам, а беретесь судить о будущем науки!
Вы же только дискредитируете дело, которое хватаетесь защищать, вы -
смакователь дешевых анекдотов!.."
Видимо, старики давненько не сталкивались нос к носу и сейчас с
особым остервенением изливали друг на друга накопившиеся запасы яда и
желчи. Зрелище это было во многих отношениях поучительное, хотя оно и
находилось в вопиющем противоречии с широко известными тезисами о том, что
человек по природе добр и что он же звучит гордо. Больше всего они
походили не на человеков, а на двух старых облезлых бойцовых петухов.
Впервые я понял, что Экселенц уже глубокий старик.
Однако при всей своей неэстетичности этот спектакль обрушил на меня
целую лавину поистине бесценной информации. Многих намеков я просто не
понял - речь, видимо, шла о делах, давно уже закрытых и забытых. Некоторые
упоминавшиеся истории были мне хорошо знакомы. Но кое-что я и услышал, и
понял впервые.
Я узнал, например, что такое операция "Зеркало". Оказывается, так
были названы глобальные строго засекреченные маневры по отражению
возможной агрессии извне (предположительно - вторжения Странников),
проведенные четыре десятка лет назад. Об этой операции знали буквально
единицы, и миллионы людей, принимавших в ней участие, даже не подозревали
об этом. Несмотря на все меры предосторожности, как это почти всегда
бывает в делах глобального масштаба, несколько человек погибли. Одним из
руководителей операции и ответственным за сохранение секретности был
Экселенц.
Я узнал, как возникло дело "Урод". Как известно, Ионафан Перейра по
собственной инициативе прекратил свою работу в области теоретической
евгеники. Консервируя всю эту область, Мировой Совет следовал по сути
именно его рекомендациям. Оказывается, это наш дорогой Бромберг разнюхал,
а затем пламенно разболтал детали теории Перейры, в результате чего
пятерка дьявольски талантливых сорвиголов из Швейцеровской лаборатории в
Бамако затеяли и едва не довели до конца свой эксперимент с новым
вариантом хомо супер.
История с андроидами в общих чертах была мне известна и раньше,
главным образом потому, что ее всегда приводят в качестве классического
примера неразрешимой этической проблемы. Однако любопытно было узнать, что
доктор Бромберг отнюдь не считает вопрос с андроидами закрытым. Проблема
"субъект или объект?" в данном случае для него не существует вовсе. На
тайну личности ученых, занимавшихся андроидами, ему наплевать, а право
андроидов на тайну личности он полагает нонсенсом и катахрезой. Все
подробности этой истории должны быть распубликованы в назидание потомству,
а работы с андроидами должны продолжаться...
И так далее.
Среди историй, о которых я никогда ничего не слышал раньше, мое
внимание привлекла одна. Речь шла о каком-то предмете, который они
называли то саркофагом, то инкубатором. С этим саркофагом-инкубатором они
в своем споре каким-то неуловимым образом связывали "детонаторы", -
по-видимому, те самые, за которыми явился Бромберг и которые лежали сейчас
на столе передо мною, накрытые цветастой шалью. О детонаторах, впрочем,
упоминалось вскользь, хотя и неоднократно, а главным образом склока
клубилась вокруг "дымовой завесы отвратительной секретности", поставленной
Экселенцем вокруг саркофага-инкубатора. Именно в результате этой
секретности доктор имярек, получивший уникальные результаты по
антропометрии и физиологии кроманьонцев, (причем здесь кроманьонцы?)
вынужден был держать эти результаты под спудом, тормозя таким образом
развитие палеоантропологии. А другой доктор имярек, разгадавший принцип
работы саркофага-инкубатора, оказался в двусмысленном и стыдном положении
человека, которому научная общественность приписывает открытие этого
принципа, в результате чего он вообще оставил научное поприще и малюет
теперь посредственные пейзажи...
Я насторожился. Детонаторы были связаны с таинственным саркофагом. За
детонаторами явился сюда Бромберг. Детонаторы Экселенц выставил как
приманку для Льва Абалкина. Я стал слушать с удвоенным вниманием, надеясь,
что в пылу свары старики выболтают что-нибудь еще и я наконец узнаю нечто
существенное о Льве Абалкине. Но я услышал это существенное только тогда,
когда они угомонились.
4 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. ЛЕВ АБАЛКИН У ДОКТОРА БРОМБЕРГА
Они угомонились разом, одновременно, как будто у них одновременно
иссякли последние остатки энергии. Замолчали. Перестали сверлить друг
друга огненными взорами. Бромберг, отдуваясь, вытащил старомодный носовой
платок и принялся утирать лицо и шею. Экселенц, не глядя на него, полез за
пазуху (я испугался - не за пистолетом ли), извлек капсулу, выкатил на
ладонь белый шарик и положил его под язык, а капсулу протянул Бромбергу.
