Так может мотаться игрушечная винтовка - деревянная, пластмассовая. У
этого "доброго человека" винтовка не настоящая...
Я не успеваю додумать до конца все. Игрушечная винтовка у аборигена.
Аборигены стреляют снайперски. Может быть, игрушечная винтовка - из этого
игрушечного павильона... Погаси в этом павильоне свет и расстреляй его из
пушки... Это ведь точно такой же павильон... Нет, ничего я не успел
додумать до конца.
Слева сыплются кирпичи, с хрустом раскалывается о тротуар деревянная
рама. По уродливому фасаду шестиэтажного дома, третьего от угла, сверху
вниз, наискосок, через черные провалы окон скользит широкая желтая тень -
скользит так легко, так невесомо, не верится, что это после нее рушатся с
фасада пласты штукатурки и обломки кирпичей. Что-то кричит Вандерхузе,
ужасно, в два голоса визжат на площади дети, а тень уже на асфальте -
такая же невесомая, полупрозрачная, огромная. Бешеное движение десятков
ног почти неразличимо, и в этом мелькании темнеет, вспучиваясь и опадая,
длинное членистое тело, несущее перед собой высоко задранные хватательные
клешни, на которых лежит неподвижный лаковый блик...
Скорчер оказывается у меня в руке сам. Я превращаюсь в автоматический
дальномер, занятый только тем, чтобы измерять расстояние между ракопауком
и детскими фигурками, улепетывающими наискосок через площадь. (Где-то там
еще абориген со своей фальшивой винтовкой, он тоже бежит изо всех сил,
чуть отставая от детей, но за ним я не слежу). Расстояние стремительно
сокращается, все совершенно ясно, и когда ракопаук оказывается у меня на
траверзе, я стреляю.
В этот момент до него двадцать метров. Мне не так уж часто
приходилось стрелять из скорчера, и я потрясен результатом. От
красно-лиловой вспышки я на мгновение слепну, но успеваю увидеть, что
ракопаук словно бы взрывается. Сразу. Весь целиком, от клешней до кончика
задней ноги. Как перегретый паровой котел. Гремит короткий гром, эхо пошло
отражаться и перекатываться по площади, а на месте чудовища вспухает
плотная, на вид даже как бы твердая туча белого пара.
Все кончено. Облако пара расползается с тихим шипением, панические
визги и топот затихают в глубине темного переулка, а драгоценная шкатулка
павильона как ни в чем не бывало сияет посередине площади прежним своим
варварским великолепием...
- Черт знает, какая дрянь страшная, - бормочу я. - Откуда они здесь
взялись - за сто парсеков от Пандоры?.. А ты что, опять его не учуял?
Щекн не успевает ответить. Гремит винтовочный выстрел, эхом
прокатывается по площади, и сразу же за ним - второй. Где-то совсем
близко. Как будто за углом. Ну, ясно, из того переулка, куда они все
убежали...
- Щекн, держись слева, не высовывайся! - командую я уже на бегу.
Я не понимаю, что там происходит, в этом переулке. Скорее всего, на
детей напал еще один ракопаук... Значит, винтовка все-таки не игрушечная?
И тут из темноты переулка выходят и останавливаются, преграждая нам
дорогу, трое. И двое из них вооружены настоящими магазинными винтовками, и
два ствола направлены прямо на меня.
Все очень хорошо видно в голубовато-белом свете: рослый седой старик
в сером мундире с блестящими пуговицами, а по сторонам его и чуть позади -
двое крепких парней с винтовками наизготовку, тоже в серых мундирах,
опоясанных ремнями с патронными сумками.
- Очень опасно... - щелкает Щекн на языке Голованов. - Повторяю:
очень!
Я перехожу на шаг и с некоторым усилием заставляю себя спрятать
скорчер в кобуру. Я останавливаюсь перед стариком и спрашиваю:
- Что с детьми?
Дула винтовок направлены мне прямо в живот. В брюхо. Лица у парней
угрюмые и совершенно безжалостные.
- С детьми все в порядке, - отвечает старик.
Глаза у него светлые и как будто даже веселые. В лице его нет той
тяжеловесной мрачности, как у вооруженных парней. Обыкновенное морщинистое
лицо старого человека, не лишенное даже известного благообразия. Впрочем,
может быть, мне это только кажется, может быть, все дело в том, что вместо
винтовки у него в руке блестящая отполированная трость, которой он
легонько и небрежно похлопывает себя по голенищу высокого сапога.
- В кого стреляли? - спрашиваю я.
- В нехорошего человека, - переводит транслятор ответ.
- Вы, наверное, и есть те самые добрые люди с винтовками? - спрашиваю
я.
Старик задирает брови.
- Добрые люди? Что это значит?
Я объясняю ему то, что мне объяснил Иядрудан. Старик кивает.
- Понятно. Да, мы - те самые добрые люди. - Он разглядывает меня с
головы до ног. - А у вас дела, я вижу, идут неплохо... Переводящая машинка
за спиной... У нас тоже такие были когда-то, но огромные, на целые
комнаты... А такого ручного оружия у нас и вовсе никогда не было. Ловко вы
этого нехорошего человека срезали! Как из пушки. Давно прилетели?
- Вчера, - говорю я.
- А вот мы свои летающие машины так и не наладили. Некому налаживать.
- Он снова откровенно разглядывает меня. - Да, вы молодцы. А у нас тут,
как видите, полный развал. Как вам удалось? Отбились? Или средства
какие-нибудь нашли?
- Развал у вас, действительно, полный, - говорю я осторожно. - Целые
сутки я у вас здесь, и все равно ничего не понимаю...
Мне ясно, что он принимает меня за кого-то другого. На первых порах
это может быть даже и к лучшему. Только надо осторожно, очень осторожно...
- Я знаю, что вы ничего не понимаете, - говорит старик. - И это по
меньшей мере странно... Неужели у вас всего этого не было?
- Нет, - отвечаю я. - Такого у нас не было.
Старик вдруг разражается длинной фразой, на которую транслятор
немедленно откликается: "Язык не кодируется".
- Не понимаю, - говорю я.
- Не понимаете... А мне казалось, что я неплохо владею языком
Загорья.
- Я не оттуда, - возражаю я. - И никогда там не был.
- Откуда же вы?
Я принимаю решение.
- Это сейчас неважно, - говорю я. - Не будем говорить о нас. У нас
все в порядке. Мы не нуждаемся в помощи. Будем говорить о вас. Я мало что
понял, но одно очевидно: вы в помощи нуждаетесь. В какой именно? Что нужно
в первую очередь? Вообще, что у вас здесь происходит? Вот о чем мы сейчас
будем говорить. И давайте сядем, я весь день на ногах. У вас найдется, где
можно было бы посидеть и спокойно поговорить?
Некоторое время он молча шарит взглядом по моему лицу.
- Не хотите говорить, откуда вы... - произносит он наконец. - Что ж,
это ваше право. Вы сильнее. Только это глупо. Я и так знаю: вы с Северного
Архипелага. Вас не тронули только потому, что не заметили. Ваше счастье.
Но хочется спросить, где вы были эти последние сорок лет, пока нас здесь
гноили заживо? Жили в свое удовольствие, будьте вы прокляты!
- Не вы одни терпите бедствие, - возражаю я вполне искренне. - Теперь
вот очередь дошла до вас.
- Мы очень рады, - говорит он. - Пойдемте сядем и побеседуем.
Мы входим в подъезд дома напротив, поднимаемся на второй этаж и
оказываемся в грязноватой комнате, где всего-то и есть - стол посередине,
огромный диван у стены да два табурета у окна. Окна выходят на площадь, и
комната озарена бело-голубым светом павильона. На диване кто-то спит,
завернувшись с головой в глянцевитый плащ. На столе - консервные банки и
большая металлическая фляга.
Едва войдя в комнату, старик принимается наводить порядок. Он
поднимает на ноги спящего и гонит его куда-то из дому. Один из угрюмых
парней получает приказ занять пост и усаживается на табурет у окна, где и
сидит потом все время, не отрывая глаз от площади. Второй угрюмый парень
принимается ловко вскрывать банки с консервами, а потом встает у дверей,
прислонившись плечом к притолоке.
Мне предлагается сесть на диван, после чего меня задвигают столом и
обставляют банками с консервами. Во фляге оказывается обыкновенная вода,
довольно чистая, хотя и с железистым привкусом. Щекн тоже не забыт.
Солдат, которого согнали с дивана, ставит перед ним на пол открытую банку
консервов. Щекн не возражает. Правда, он не ест консервов, а отходит к
двери и предусмотрительно устраивается рядом с постовым. При этом он
старательно чешется, фыркает и облизывается, изо всех сил притворяясь
обыкновенной собакой.
Между тем старик берет второй табурет, усаживается напротив меня, и
переговоры начинаются.
Прежде всего старик представляется. Разумеется, он оказывается
гаттаухом и притом не просто гаттаухом, но и гаттаух-окамбомоном, что
следует, по-видимому, переводить, как "правитель всей территории и
прилегающих районов". Под его правлением находится весь город, порт и
дюжина племен, обитающих в радиусе до пятидесяти километров. Что
происходит за пределами этого радиуса, он представляет себе плохо, но
полагает, что там примерно то же самое. Общая численность населения его
области составляет сейчас не более пяти тысяч человек. Ни промышленности,
ни сколько-нибудь правильно организованного сельского хозяйства в области
не существует. Есть, правда, лаборатория в пригороде. Хорошая лаборатория,
в свое время одна из лучших в мире, и руководит ею по сей день сам Драудан
("странно, что вы никогда о нем не слышали... ему тоже повезло - он
оказался долгожителем, как и я..."), но ничего они там так и не добились
за все эти сорок лет. И, видимо, не добьются.
- А поэтому, - заключает старик, - давайте не будем ходить вокруг да
около и торговаться давайте не будем. У меня условие только одно: если
лечить, то всех. Без исключения. Если это условие вам годится, все
остальные можете ставить сами. Любые. Принимаю безоговорочно. Если же нет,
тогда вы лучше к нам не суйтесь. Мы, конечно, все здесь погибнем, но и вам
житья не будет, пока хоть один из нас еще жив.
Я молчу. Я все жду, что штаб хоть что-нибудь мне подскажет. Ну хоть
что-нибудь! Но там, похоже, тоже ничего не понимают.
- Я хотел бы вам напомнить, - говорю я наконец, - что я по-прежнему
ничего не понимаю в ваших делах.
- Так задавайте вопросы! - говорит старик резко.
- Вы сказали: лечить. У вас эпидемия?
Утомленно облокачивается на стол и трет пальцами лоб.
- Я же вас предупредил: не надо ходить вокруг да около. Мы же не
собираемся торговаться. Скажите ясно и просто: есть у вас всеобщее
лекарство? Если есть, диктуйте условия. Если нет, нам не о чем
разговаривать.
- Так мы с вами не сдвинемся с мертвой точки, - говорю я. - Давайте
исходить из того, что я абсолютно ничего о вас не знаю. Проспал я эти
сорок лет, например. Не знаю, какая у вас болезнь, не знаю, какое вам
нужно лекарство...
- И про Нашествие ничего не знаете? - говорит старик, не открывая
глаз.
- Почти ничего.
- И про Всеобщий Угон ничего не знаете?
- Почти ничего. Знаю, что все ушли. Знаю, что в этом как-то замешаны
пришельцы из Космоса. Больше ничего.
- При-шерь-зы... из Коз-мо-за... - с трудом повторяет старик
по-русски.
- Люди с луны... Люди с неба... - говорю я.
Он оскаливает желтые крепкие зубы.
- Не с неба и не с луны. Из-под земли! - говорит он. - Значит,
кое-что вы все-таки знаете...
- Я прошел через город. И многое видел.
- А у вас там не было совсем ничего? Совсем?
- Ничего подобного не было, - говорю я твердо.
- И вы ничего не заметили? Не заметили гибели человечества?
Перестаньте врать! Чего вы хотите добиться этим враньем?
- Лев! - шелестит у меня под шлемом голос Комова. - Разыгрывайте
вариант "Кретин"!
- Я - лицо подчиненное, - объявляю я строго. - Я знаю только то, что
