тебе говорил?
- Я отвечу. Но сначала повтори то главное, что я тебе сказал.
- Хорошо, я повторю. Народ Голованов не вмешивается в дело Абалкина и
отказывает ему в убежище? Так?
- Так. И это главное.
- Теперь отвечай на мой вопрос.
- Отвечаю. Он спросил меня, есть ли разница между ним и другими
людьми, с которыми я работал. Точно такой же вопрос, который задавал мне
ты.
Едва кончив говорить, он повернулся и скользнул в заросли. Ни одна
ветка, ни один лист не шевельнулись, а его уже не было. Он исчез.
Ай да Щекн! "...Я учил его языку и как пользоваться линией доставки.
Я не отходил от него, когда он болел своими страшными болезнями... Я
терпел его дурные манеры, мирился с его бесцеремонными высказываниями,
прощал ему то, чего не прощают никому в мире... Если придется, я буду
драться за него как за землянина, как за самого себя. А он? Не знаю..." Ай
да Щекн-Итрч!
3 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. ЭКСЕЛЕНЦ ДОВОЛЕН
- Очень любопытно! - сказал Экселенц, когда я закончил доклад. - Ты
правильно сделал, Мак, что настоял на визите в этот зверинец.
- Не понимаю, - отозвался я, с раздражением отдирая колючие репья от
мокрой штанины. - Вы видите в этом какой-то смысл?
- Да.
Я вытаращился на него.
- Вы всерьез допускаете, что Лев Абалкин мог просить убежища?
- Нет. Этого я не допускаю.
- Тогда о каком смысле идет речь? Или это снова камень в кусты?
- Может быть. Но дело не в этом. Неважно, что имел в виду Лев
Абалкин. Реакция Голованов - вот что важно. Впрочем, ты не ломай себе над
этим голову. Ты привез мне важную информацию. Спасибо. Я доволен. И ты
будь доволен.
Я снова принялся отдирать репьи. Что и говорить, он, несомненно, был
доволен. Зеленые глазищи его так и горели, даже в сумраке кабинета было
заметно. Вот точно так же смотрел он, когда я, молодой, веселый,
запыхавшийся, доложил ему, что Тихоня Прешт взят наконец с поличным и
сидит внизу в машине с кляпом во рту, совершенно готовый к употреблению.
Это я взял тихоню, но мне тогда было еще невдомек то, что прекрасно
понимал Странник: саботажу теперь конец, и эшелоны с зерном уже завтра
двинутся в Столицу...
Вот и сейчас он тоже понимал нечто такое, что было мне невдомек, но
я-то не испытывал даже самого элементарного удовлетворения. Никого я не
взял, никто не ждал допроса с кляпом во рту, а только метался по огромной
ласковой Земле загадочный человек с изуродованной судьбой, метался, не
находя себе места, метался, как отравленный, и сам отравлял всех, с кем
встречался, отчаянием и обидой, предавал сам и сам становился жертвой
предательства...
- Я тебе еще раз напоминаю, Мак, - сказал вдруг Экселенц негромко. -
Он опасен. И он тем более опасен, что сам об этом не знает.
- Да кто же он такой, черт возьми? - спросил я. - Сумасшедший
андроид?
- У андроида не может быть тайны личности, - сказал Экселенц. - Не
отвлекайся.
Я засунул репьи в карман куртки и сел прямо.
- Сейчас ты можешь идти домой, - сказал Экселенц. - До девятнадцати
ноль-ноль ты свободен. Затем будь поблизости, в черте города, и жди моего
вызова. Возможно, сегодня ночью он попытается проникнуть в Музей. Тогда
будем брать.
- Хорошо, - сказал я без всякого энтузиазма.
Он откровенно оценивающе осмотрел меня.
- Надеюсь, ты в форме, - проговорил он. - Брать будем вдвоем, а я уже
слишком стар для таких упражнений.
4 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. МУЗЕЙ ВНЕЗЕМНЫХ КУЛЬТУР. НОЧЬ
В 01.08 радиобраслет у меня на запястье пискнул, и приглушенный голос
Экселенца пробормотал скороговоркой: "Мак, Музей, главный вход, быстро..."
Я захлопнул колпак кабины, чтобы не ударило воздухом, и включил
двигатель на форсаж с места. Глайдер свечкой взмыл в звездное небо. Три
секунды на торможение. Двадцать две секунды на планирование и
ориентировку. На Площади Звезды пусто. Перед главным входом тоже никого.
Странно... Ага. Из кабины нуль-Т на углу музея появляется черная тощая
фигура. Скользит к главному входу. Экселенц.
Глайдер бесшумно сел перед главным входом. Немедленно на пульте
вспыхнула сигнальная лампочка, и мягкий голос киберинспектора произнес с
укоризной: "Посадка глайдеров на Площади Звезды не разрешается..." Я
откинул колпак и выскочил на мостовую. Экселенц уже возился у дверей,
орудуя магнитной отмычкой. "Посадка глайдеров на Площади Звезды..." -
проникновенно вещал киберинспектор.
- Заткни его... - не оборачиваясь, проворчал Экселенц сквозь зубы.
Я захлопнул колпак. В ту же секунду главный вход распахнулся.
- За мной! - бросил Экселенц и нырнул во тьму.
Я нырнул следом. Совсем как в старые времена.
Он несся передо мной огромными неслышными скачками, длинный, тощий,
угловатый, снова легкий и ловкий, обтянутый черным, похожий на тень
средневекового демона, и я мельком подумал, что уж такого Экселенца
наверняка не видывал ни один из наших сопляков, а видывал разве что
старина Слон, да Петр Ангелов, да еще я - полтора десятка лет назад.
Он вел меня по сложной извилистой кривой из зала в зал, из коридора в
коридор, безошибочно ориентируясь между стендами и витринами, среди статуй
и макетов, похожих на безобразные механизмы, и среди механизмов и
автоматов, похожих на безобразные статуи. Нигде не было света, - видимо,
автоматика была заранее отключена, - но он ни разу не ошибся и не сбился с
пути, хотя я знал, что ночное зрение у него много хуже моего. Он здорово
подготовился к этому ночному броску, наш Экселенц, и все получалось у него
пока очень и очень неплохо, если не считать дыхания. Дышал он слишком
громко, но тут уж ничего нельзя было поделать. Возраст. Проклятые годы.
Внезапно он остановился и, едва я встал рядом, сжал пальцы на моем
плече. В первый момент я испугался, что у него схватило сердце, но тут же
понял: мы прибыли на место, и он просто пережидает одышку.
Я огляделся. Пустые столы. Стеллажи вдоль стен, уставленные
инопланетными диковинами. Ксенографические проекторы у дальней стены. Все
это я уже видел. Я уже был здесь. Это была мастерская Майи Тойвовны
Глумовой. Вот это ее стол, а в этом вот кресле сидел журналист Каммерер...
Экселенц отпустил мое плечо, шагнул к стеллажам, согнулся и пошел
вдоль стеллажей, не разгибаясь, - он что-то высматривал. Потом
остановился, с натугой поднял что-то и направился к столу, расположенному
прямо перед входом. Слегка откинувшись корпусом назад, он нес на опущенных
руках длинный предмет - какой-то плоский брусок с закругленными углами.
Осторожно, без малейшего стука он поставил этот предмет на стол, на
мгновение замер, прислушиваясь, а потом вдруг, как фокусник, потянул из
нагрудного кармана длиннющую шаль с бахромой. Ловким движением он
расправил ее и набросил поверх этого своего бруска. Потом он повернулся ко
мне, нагнулся к моему уху и едва слышно прошептал:
- Когда он прикоснется к платку - бери его. Если он прежде заметит
нас - бери его. Встань здесь.
Я встал по одну сторону двери, Экселенц - по другую.
Сначала я ничего не слышал. Я стоял, прижавшись спиной к стене,
механически прикидывал различные варианты развития событий и глядел на
платок, расстеленный на столе. Интересно, чего это ради Лев Абалкин станет
к нему прикасаться. Если ему так уж нужен этот брусок, то как он узнает,
что брусок спрятан под платком? И что это за брусок? Похож на футляр для
переносного интравизора. Или для какого-то музыкального инструмента.
Впрочем, вряд ли. Тяжеловат. Ничего не понимаю. Это явно приманка, но если
это приманка, то не для человека...
Тут я услышал шум. Надо сказать, шум был основательный: где-то в
недрах музея обрушилось что-то обширное, металлическое, разваливающееся в
падении. Я моментально вспомнил гигантский моток колючей проволоки,
который давеча так старательно обрабатывали молекулярными паяльниками
местные девушки. Я глянул на Экселенца. Экселенц тоже прислушался и тоже
недоумевал.
Звон, лязг и дребезг постепенно прекратились, и снова стало тихо.
Странно. Чтобы Прогрессор, профессионал, мастер скрадывания, ниндзя,
вломился сослепу в такое громоздкое сооружение? Невероятно. Конечно, он
мог зацепиться рукавом за одну единственную торчащую колючку... Нет, не
мог. Прогрессор - не мог. Или здесь, на безопасной Земле, Прогрессор уже
успел слегка подразболтаться... Сомнительно. Впрочем, посмотрим. В любом
случае он сейчас застыл на одной ноге и прислушивается, и будет так
прислушиваться минут пять...
Он и не подумал стоять на одной ноге и прислушиваться. Он явно
приближался к нам, причем движение его сопровождалось целой какофонией
шумов, разнообразных и совершенно неуместных для Прогрессора. Он волочил
ноги и звучно шаркал подошвами. Он задевал за притолоки и за стены. Один
раз он налетел на какую-то мебель и разразился серией невнятных
восклицаний с преобладанием шипящих. А когда на экраны проекторов упали
слабые электрические отсветы, мои сомнения превратились в уверенность.
- Это не он, - сказал я Экселенцу почти вслух.
Экселенц кивнул. Вид у него был недоумевающий и угрюмый. Теперь он
стоял боком к стене и лицом ко мне, раздвинув ноги и набычившись, и легко
было представить себе, как через минуту он схватит лже-Прогрессора обеими
руками за грудки и, равномерно его встряхивая, прорычит ему в лицо: "Кто
ты такой и что ты здесь делаешь, мелкий сукин сын?"
И так ясно я представил себе эту картину, что поначалу даже не
удивился, когда он левой рукой оттянул на себя борт черной куртки, а
правой принялся засовывать за пазуху свой любимый "герцог" двадцать
шестого калибра, - он словно бы освобождал руки для предстоящего хватания
и встряхивания.
Но когда до меня дошло, что все это время он стоял с этой
восьмизарядной верной смертью в руке, я попросту обмер. Это могло означать
только одно: Экселенц готов был убить Льва Абалкина. Именно убить, потому
что никогда Экселенц не обнажал оружия для того, чтобы пугать, грозить или
вообще производить впечатление, - только для того, чтобы убивать.
Я был так ошеломлен, что забыл обо всем на свете. Но тут в мастерскую
ворвался толстый столб яркого белого света, и, зацепившись в последний раз
за притолоку, в дверь проследовал лже-Абалкин.
Вообще-то говоря, он был даже чем-то похож на Льва Абалкина:
крепенький, ладный, невысокого роста, с длинными черными волосами до плеч.
Он был в белом просторном плаще и держал перед собой электрический фонарик
"турист", а в другой руке у него был то ли маленький чемоданчик, то ли
большой портфель. Войдя, он остановился, провел лучом фонарика по
стеллажам и произнес:
- Ну, кажется, это здесь.
Голос у него был скрипучий, а тон - нарочито бодрый. Таким тоном
говорят сами с собой люди, когда им страшновато, неловко, немножечко
стыдно, словом, когда они чувствуют себя не в своей тарелке. "Одной ногой
в канаве", как говорят хонтийцы.
Теперь я видел, что это, собственно, старый человек. Может быть, даже
старше Экселенца. У него был длинный острый нос с горбинкой, длинный
острый подбородок, впалые щеки и высокий, очень белый лоб. В общем он был
похож не столько на Льва Абалкина, сколько на Шерлока Холмса. Пока я мог
сказать о нем с совершенной точностью только одно: этого человека я раньше
никогда в жизни не видел.
Бегло оглядевшись, он подошел к столу, поставил на цветастый платок
прямо рядом с нашим бруском свой чемоданчик-портфель, а сам, подсвечивая
