знаю, она абсолютно неправильно представляет себе мою работу. Например,
она убеждена, что моя работа опасна. Но некоторые азы она усвоила прочно.
В частности, если я вдруг оказываюсь занят, то это не означает, что на
меня накатило вдохновение или что меня вдруг осенила ослепительная идея, -
это означает просто, что возникла какая-то срочная задача, которую нужно
действительно срочно решить.
Я дернул ее за ухо и затворился в кабинете, оставив ее прибирать в
гостиной.
Откуда он узнал мой номер? Это просто. Номер я оставлял учителю.
Кроме того, ему могла рассказать обо мне Майя Глумова. Значит, либо он еще
раз общался с Майей Тойвовной, либо решил все-таки повидаться с Учителем.
Несмотря ни на что. Двадцать лет не давал о себе знать, а сейчас вот вдруг
решил повидаться. Зачем?
С какой целью он мне звонил? Например, из сентиментальных побуждений.
Воспоминания о первой настоящей работе. Молодость, самое счастливое время
в жизни. Гм. Сомнительно... Альтруистическое желание помочь журналисту
(первооткрывателю возлюбленных Голованов) в его работе, сдобренное,
скажем, здоровым честолюбием. Чушь. Зачем он в этом случае дает мне
фальшивый адрес? А может быть, не фальшивый? Но если не фальшивый, значит,
он не скрывается, значит, Экселенц что-то путает... В самом деле, откуда
следует, что Лев Абалкин скрывается?
Я быстренько вызвал информаторий, узнал номер и позвонил в
"Осинушку", коттедж номер шесть. Никто не отозвался. Как и следовало
ожидать.
Ладно, оставим пока это. Далее. Что было главным в нашем разговоре?
Кстати, один раз я чуть на проболтался. Язык себе за это откусить мало.
"Вы-то должны понимать, что такое десант группы флотов "Ц"!" "Интересно,
откуда вы знаете, Мак, о группе флотов "Ц" и, главное, почему вы,
собственно, решили, что я об этом что-нибудь знаю?" Разумеется, ничего
этого он бы не сказал, но он бы подумал и все понял. И после такого
позорного прокола мне оставалось бы только в самом деле уйти в
журналистику... Ладно, будем надеяться, что он ничего не заметил. У него
тоже было не так уж много времени, чтобы анализировать и оценивать каждое
мое слово. Он явно добивался какой-то своей цели, а все прочее, к цели не
относящееся, надо думать, пропускал мимо ушей...
Но чего же он добивался? Зачем это он попытался приписать мне свои
заслуги и заслуги Комова вдобавок? И главное, вот так, в лоб, едва успев
поздороваться... Можно подумать, что я действительно распространяю легенды
о своем приоритете, будто бы именно мне принадлежат все фундаментальные
идеи относительно Голованов, что я все это себе присвоил, а он об этом
узнал и дает мне понять, что я - дерьмо. Во всяком случае усмешка у него
была двусмысленная... Но это же вздор! О том, что именно я открыл
Голованов, знают сейчас только самые узкие специалисты, да и те, наверное,
забыли об этом за ненадобностью...
Чушь и ерунда, конечно. Но факт остается фактом: мне только что
позвонил Лев Абалкин и сообщил, что, по его мнению, основоположником и
корифеем современной науки о Голованах являюсь я, журналист Каммерер.
Больше наш разговор не содержал ничего существенного. Все остальное -
светская шелуха. Ну, правда, еще фальшивый (скорее всего) адрес в конце...
Конечно, напрашивается еще одна версия. Ему было все равно, о чем
говорить. Он мог позволить себе говорить любую чушь, потому что он
позвонил только для того, чтобы увидеть меня. Учитель или Майя Глумова
говорят ему: тобой интересуется некий Максим Каммерер. "Вот как? - думает
скрывающийся Лев. - Очень странно! Стоило мне прибыть на Землю, как мною
интересуется Максим Каммерер. А ведь я знавал Максима Каммерера. Что это?
Совпадение? Лев Абалкин не верит в совпадения. Дай-ка я позвоню этому
человеку и посмотрю, точно ли это Максим Каммерер, в прошлом Мак Сим... А
если это действительно он, то посмотрим, как он будет себя вести..."
Я почувствовал, что попал в точку. Он звонит и на всякий случай
отключает изображение. На тот самый случай, если я НЕ Максим Каммерер. Он
видит меня. Не без удивления, наверное, но зато с явным облегчением. Это
самый обыкновенный Максим Каммерер, у него вечеринка, развеселое шумство,
абсолютно ничего подозрительного. Что ж, можно обменяться десятком ничего
не значащих фраз, назначить свидание и сгинуть...
Но! Это не вся правда и не только правда. Есть здесь две
шероховатости. Во-первых. Зачем ему вообще понадобилось тогда вступать в
разговор? Посмотрел бы, послушал, убедился, что я есть я, и благополучно
отключился бы. Ошибочное совпадение, кто-то не туда попал. И все.
А во-вторых, я ведь тоже не вчера родился. Я же видел, что он не
просто разговаривает со мной. Он еще и наблюдает за моей реакцией. Он
хотел убедиться, что я есть я и что я определенным образом отреагирую на
какие-то его слова. Он говорит заведомо чушь и внимательно следит, как я
на эту чушь реагирую... Опять-таки странно. На заведомую чушь все люди
реагируют одинаково. Следовательно, либо я рассуждаю неправильно, либо...
Либо, с точки зрения Абалкина, эта чушь вовсе не чушь. Например: по
каким-то совершенно неведомым мне причинам Абалкин действительно
допускает, что моя роль в исследовании Голованов чрезвычайно велика. Он
звонит мне, чтобы проверить это допущение, и по моей реакции убеждается,
что это допущение неверно.
Вполне логично, но как-то странно. Причем здесь Голованы? Вообще-то
говоря, в жизни Льва Абалкина Голованы сыграли роль, прямо скажем,
фундаментальную. Стоп!
Если бы мне сейчас предложили изложить вкратце самую суть биографии
этого человека, я бы, наверное, сказал так: ему нравилось работать с
Голованами, он больше всего на свете хотел работать с Голованами, он уже
весьма успешно работал с Голованами, но работать с Голованами ему
почему-то не дали... Черт побери, а что тут было бы удивительного, если бы
у него наконец лопнуло бы терпение и он плюнул на этот свой штаб "Ц", на
КОМКОН, на дисциплину, плюнул на все и вернулся на Землю, чтобы, черт
возьми, раз и навсегда выяснить, почему ему не дают заниматься любимым
делом, кто - персонально - мешает ему всю жизнь, с кого он может спросить
за крушение взлелеянных планов, за горькое свое непонимание происходящего,
за пятнадцать лет, потраченных на безмерно тяжкую и нелюбимую работу...
Вот он и вернулся!
Вернулся и сразу наткнулся на мое имя. И вспомнил, что я был, по
сути, куратором его первой работы с Голованами, и захотелось ему знать, не
принимал ли я участия в этом беспрецедентном отчуждении человека от
любимого дела, и он узнал (с помощью нехитрого приема), что нет, не
участвовал - занимался, оказывается, отражением десантов и вообще был не в
курсе.
Вот как, например, можно было бы объяснить давешний разговор. Но
только этот разговор и ничего больше. Ни темную историю с Тристаном, ни
темную историю с Майей Глумовой, ни, тем более, причину, по которой Льву
Абалкину понадобилось скрываться, объяснить этой гипотезой было нельзя.
Да, елки-палки, если бы эта моя гипотеза была правильной, Лев Абалкин
должен был бы сейчас ходить по КОМКОНу и лупить своих обидчиков направо и
налево как человек несдержанный и с артистической нервной организацией...
Впрочем, что-то здравое в этой моей гипотезе все-таки было, и возникали
кое-какие практические вопросы. Я решил задать их Экселенцу, но сначала
следовало позвонить Сергею Павловичу Федосееву.
Я взглянул на часы: 21.51. Будем надеяться, что старик еще не лег.
Действительно, оказалось, что старик еще не лег. С некоторым
недоумением, словно бы не узнавая, он смотрел с экрана на журналиста
Каммерера. Журналист Каммерер рассыпался в извинениях за неурочный звонок.
Извинения были приняты, однако выражение недоумения не исчезло.
- У меня к вам буквально один-два вопроса. Сергей Павлович, - сказал
журналист Каммерер озабоченно. - Вы ведь встречались с Абалкиным?
- Да. Я дал ему ваш номер.
- Вы меня простите, Сергей Павлович... Он только что позвонил мне...
И он разговаривал со мною как-то странно... - Журналист Каммерер с трудом
подбирал слова. - У меня возникло впечатление... Я понимаю, что это,
скорее всего, ерунда, но ведь всякое может случиться... В конце концов он
мог вас неправильно понять...
Старик насторожился.
- В чем дело? - спросил он.
- Вы ведь рассказали ему обо мне... Н-ну, о нашем с вами разговоре...
- Естественно. Я не понимаю вас. Разве я не должен был рассказывать?
- Да нет, дело не в этом. Видимо, он все-таки неверно вас понял.
Представьте себе, мы не виделись с ним пятнадцать лет. И вот, едва
поздоровавшись, он с каким-то болезненным сарказмом принимается восхвалять
меня за то... Короче говоря, он фактически обвинил меня в том, что я
претендую на его приоритет в работе с Голованами! Уверяю вас, без всяких,
без малейших на то оснований... Поймите, я в этом вопросе выступаю только
как журналист, как популяризатор, и никак не более того...
- Позвольте, позвольте, молодой человек! - Старик поднял руку. -
Успокойтесь, пожалуйста. Разумеется, ничего подобного я ему не говорил.
Хотя бы уже просто потому, что я в этом совсем не разбираюсь...
- Ну... может быть... вы как-то недостаточно точно сформулировали...
- Позвольте, я вообще ему ничего такого не формулировал! Я ему
сказал, что некий журналист Каммерер пишет о нем книгу и обратился ко мне
за материалом. Номер у журналиста такой-то. Позвони ему. Все. Вот все, что
я ему сказал.
- Ну тогда я не понимаю, - сказал журналист Каммерер почти в
отчаянии. - Я поначалу решил, что он как-то неверно вас понял, но если это
не так... тогда я не знаю... Тогда это что-то болезненное. Мания какая-то.
Вообще эти Прогрессоры, может быть, и ведут себя вполне достойно у себя на
работе, но на Земле они иногда совершенно распускаются... Нервы у них
сдают, что ли...
Старик завесил глаза бровями.
- Н-ну, знаете ли... В конце концов не исключено, что Лева
действительно меня недопонял... а точнее сказать, недослышал... Разговор у
нас получился мимолетный, я спешил, был сильный ветер, очень шумели сосны,
а вспомнил я о вас в самый последний момент...
- Да нет, я ничего такого не хочу сказать... - попятился журналист
Каммерер. - Возможно, что это именно я недопонял Льва... Меня, знаете ли,
кроме прочего, потряс его вид... Он сильно изменился, сделался каким-то
недобрым... Вам не показалось, Сергей Павлович?
Да, Сергею Павловичу это тоже показалось. Понуждаемый и
подталкиваемый не слишком скрываемой обидой простодушно-общительного
журналиста Каммерера, он постепенно и очень сбивчиво, стыдясь за своего
ученика и за какие-то свои мысли, рассказал, как это все у них произошло.
Примерно в 17.00 С. П. Федосеев покинул на глайдере свою усадьбу
"Комарики" и взял курс на Свердловск, где у него было назначено некое
заседание некоего клуба. Через пятнадцать минут его буквально атаковал и
заставил приземлиться в диком сосновом бору невесть откуда взявшийся
глайдер, водителем которого оказался Лев Абалкин. На поляне, среди шумящих
сосен, между ними состоялся краткий разговор, построенный Львом Абалкиным
по уже известной мне схеме.
Едва поздоровавшись, фактически не давши старому учителю раскрыть рта
и не тратя времени на объятия, он обрушился на старика с саркастическими
благодарностями. Он язвительно благодарил несчастного Сергея Павловича за
те неимоверные усилия, которые тот якобы приложил, чтобы убедить комиссию
по распределению направить абитуриента Абалкина не в Институт
