лабораторные салфетки, и вдруг я понял, и через секунду она сказала это
сама: она виделась с ним вчера. Как раз в то самое время, когда я звонил
ей и беседовал с конопатым Тойво, и когда я дозванивался до Ядвиги, и
когда я разговаривал с Экселенцем, и когда я валялся дома, изучая отчет об
операции "мертвый мир", - все это время она была с ним, смотрела на него,
слушала его, и что-то там у них происходило, из-за чего она сейчас
плакалась в жилетку незнакомому человеку.
2 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. МАЙЯ ГЛУМОВА И ЖУРНАЛИСТ КАММЕРЕР
Она замолчала, словно опомнившись, и я тоже опомнился - только на
несколько секунд раньше. Ведь я был на работе. Надо было работать. Долг.
Чувство долга. Каждый обязан исполнять свой долг. Эти затхлые, шершавые
слова. После того, что мне довелось услышать. Плюнуть на долг и сделать
все возможное, чтобы вытащить эту несчастную женщину из трясины ее
непонятного отчаяния. Может быть, это и есть мой настоящий долг?
Но я знал, что это не так. Это не так по многим причинам. Например,
потому, что я не умею вытаскивать людей из трясины отчаяния. Просто не
знаю, как это делается. Не знаю даже, с чего здесь начинать. И поэтому мне
больше всего хотелось сейчас встать, извиниться и уйти. Но и этого я,
конечно, не сделаю, потому что мне надо непременно узнать, где они
встречались и где он сейчас...
Она вдруг снова спросила:
- Кто вы такой?
Она задала этот вопрос голосом надтреснутым и сухим, и глаза у нее
уже были сухие и блестящие, совсем больные глаза.
Пока я не пришел, она сидела здесь одна, хотя вокруг было
полным-полно ее коллег и даже, наверное, друзей, все равно она была одна,
может быть, даже кто-то и подходил к ней и пытался заговорить с нею, но
она все равно оставалась одна, потому что здесь никто ничего не знал и не
мог знать о человеке, переполнившем ее душу этим страшным отчаянием, этим
жгучим, обессиливающим разочарованием и всем прочим, что скопилось в ней
за эту ночь, рвалось наружу и не находило выхода, и вот появился я и
назвал имя Льва Абалкина - словно полоснул скальпелем по невыносимому
нарыву. И тогда ее прорвало, и на какое-то время она ощутила огромное
облегчение, сумела наконец выкричаться, выплакаться, освободиться от боли,
разум ее освободился, и тогда я перестал быть целителем, я стал тем, кем и
был на самом деле - совершенно чужим, посторонним и случайным человеком. И
сейчас ей становилось ясно, что на самом деле я не могу быть совсем уж
случайным человеком, потому что таких случайностей не бывает. Не бывает
так, чтобы расстаться с возлюбленным двадцать лет назад, двадцать лет
ничего не знать о нем, двадцать лет не слышать его имени, а потом,
двадцать лет спустя, снова встретиться с ним и провести с ним ночь,
страшную и горькую, страшнее и горше любой разлуки, и чтобы наутро,
впервые за двадцать лет, услыхать его имя от совершенно случайного,
чужого, постороннего человека...
- Кто вы такой? - спросила она надтреснутым и сухим голосом.
- Меня зовут Максим Каммерер, - ответил я в третий раз, всем видом
своим изображая крайнюю растерянность. - Я в некотором роде журналист...
Но ради бога... Я, видимо, попал не вовремя... Понимаете, я собираю
материал для книги о Льве Абалкине...
- Что он здесь делает?
Она мне не верила. Может быть, она чувствовала, что я ищу не материал
о Льве Абалкине, а самого Льва Абалкина. Мне надо было приспосабливаться.
И побыстрее. И я, разумеется, приспособился.
- В каком смысле? - спросил журналист Каммерер озадаченно и с
некоторой даже тревогой.
- У него здесь задание?
Журналист Каммерер обалдел.
- З-задание? Н-не совсем понимаю... - Журналист Каммерер был жалок.
Без всякого сомнения, он был не готов к такой встрече. Он попал в дурацкое
положение помимо своей воли и совершенно не представлял себе, как из этого
положения выпутаться. Больше всего на свете журналисту Каммереру хотелось
убежать. - Майя Тойвовна, ведь я... Ради бога, вы не подумайте только...
Считайте, что я ничего здесь не слышал... Я уже все забыл!.. Меня здесь
вообще не было!.. Но если я могу чем-то помочь вам...
Журналист Каммерер лепетал бессвязицу и был багров от смущения. Он
уже не сидел. Он в предупредительной и крайне неудобной позе как бы
нависал над столом и все пытался ободряюще взять Майю Тойвовну за локоть.
Он был, вероятно, довольно противен на вид, но уж наверняка совершенно
безвреден и глуповат.
- ...У меня, видите ли, такая манера работы... - бормотал он в жалкой
попытке как-то оправдаться. - Вероятно, спорная, не знаю, но раньше мне
всегда это удавалось... Я начинаю с периферии: друзья, сотрудники...
учителя, разумеется... наставники... А потом уже - так сказать, во
всеоружии - приступаю к главному объекту исследования... Я справлялся в
КОМКОНе, мне сказали, что Абалкин вот-вот должен вернуться на Землю... С
учителем я уже поговорил... С врачом... Потом решил - с вами... но не
вовремя... Простите и еще раз простите. Я же не слепой, я вижу, что
получилось какое-то крайне неприятное совпадение...
И он-таки успокоил ее, этот неуклюжий и глуповатый журналист
Каммерер. Она откинулась в кресле и прикрыла лицо ладонью. Подозрения
исчезли, проснулся стыд, и навалилась усталость.
- Да, - сказала она. - Это совпадение...
Теперь журналисту Каммереру следовало повернуться и удалиться на
цыпочках. Но не такой он был человек, этот журналист. Не мог он вот так,
попросту, оставить в одиночестве измученную, расстроенную женщину, без
всякого сомнения, нуждающуюся в помощи и поддержке.
- Разумеется, совпадение и не более того... - бормотал он. - И
забудем, и ничего не было... Потом, когда-нибудь, когда вам будет
удобно... угодно... я бы с величайшей благодарностью, разумеется...
Конечно, это не в первый раз случается в моей работе, что я сначала
беседую с главным объектом, а потом уже... Майя Тойвовна, может быть,
позвать кого-нибудь? Я мигом...
Она молчала.
- Ну и не надо, ну и правильно... Зачем? Я посижу здесь с вами... на
всякий случай...
Она наконец отняла руку от глаз.
- Не надо вам со мной сидеть. - Устало сказала она. - Ступайте лучше
к своему главному объекту...
- Нет-нет-нет! - запротестовал журналист Каммерер. - Успею. Объект,
знаете, объектом, а я бы не хотел оставлять вас одну... Времени у меня
сколько угодно... - Он посмотрел на часы с некоторой тревогой. - А объект
теперь никуда не денется! Теперь я его поймаю... Да его и дома-то сейчас,
скорее всего нет. Знаю я этих Прогрессоров в отпуске... Бродит, наверное
по городу и предается сентиментальным воспоминаниям...
- Его нет в городе, - сказала Майя Тойвовна, пока еще сдерживаясь. -
Вам до него два часа лету...
- Два часа лету? - Журналист Каммерер был неприятно поражен. -
Позвольте, но у меня определенно сложилось впечатление...
- Он на Валдае! Курорт "Осинушка"! На озере Велье! И имейте в виду,
что нуль-Т не работает!
- М-м-м! - очень громко произнес журналист Каммерер.
Двухчасовое воздушное путешествие, безусловно, не входило в его план
на сегодняшний день. Можно было даже заподозрить, что он вообще противник
воздушных путешествий.
- Два часа... - забормотал он. - Так-так-так... Я как-то совсем по
другому это себе представил... Прошу извинить меня, Майя Тойвовна, но,
может быть, с ним можно как-то связаться отсюда?
- Наверное, можно, - сказала Майя Тойвовна совсем уже угасшим
голосом. - Я не знаю его номера... Послушайте, Каммерер, дайте мне
остаться одной. Все равно вам сейчас от меня никакого толку.
И вот только теперь журналист Каммерер осознал всю неловкость своего
положения до конца. Он вскочил и бросился к двери. Спохватился, вернулся к
столу. Пробормотал нечленораздельные извинения. Снова бросился к двери,
опрокинув по дороге кресло. Продолжая бормотать извинения, поднял кресло и
поставил его на место с величайшей осторожностью, словно оно было из
хрусталя и фарфора. Попятился, кланяясь, выдавил задом дверь и вывалился в
коридор.
Я осторожно прикрыл дверь и некоторое время постоял, растирая тыльной
стороной ладони затекшие мускулы лица. От стыда и отвращения к самому себе
меня мутило.
2 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. "ОСИНУШКА". ДОКТОР ГОАННЕК
С восточного берега "Осинушка" выглядела как россыпь белых и красных
крыш, утопающих в красно-зеленых зарослях рябины. Была там еще узкая
полоска пляжа и деревянный на вид причал, к которому приткнулось стадо
разноцветных лодок. На всем озаренном солнцем косогоре не видно было ни
души, и только на причале восседал, свесив босые ноги, некто в белом -
надо полагать, удил рыбу, очень уж был неподвижен.
Я бросил одежду на сиденье и без лишнего шума вошел в воду. Хороша
была вода в озере Велье, чистая и сладкая, плыть было одно удовольствие.
Когда я вскарабкался на причал и, вытряхивая воду из уха, запрыгал на
одной ноге по горячим от солнца доскам, некто в белом отвлекся наконец от
поплавка и, оглядев меня через плечо, осведомился с интересом:
- Так и бредете из Москвы в одних трусах?
Опять это был старикан лет под сто, сухой и тощий, как его бамбуковая
удочка, только не желтый с лица, а скорее коричневый или даже, я бы
сказал, почти черный. Возможно, по контрасту со своими незапятнанно-белыми
одеждами. Впрочем, глаза у него были молодые - маленькие, синенькие и
веселенькие. Ослепительно-белая каскетка с исполинским противосолнечным
козырьком прикрывала его, несомненно, лысую голову и делала его похожим не
то на отставного жокея, не то на марк-твеновского школьника, удравшего из
воскресной школы.
- Говорят, здесь рыбы необыкновенное количество, - сказал я,
опускаясь рядом с ним на корточки.
- Вранье, - сказал он. Кратко сказал. Увесисто.
- Говорят, здесь время можно неплохо провести, - сказал я.
- Смотря кому, - сказал он.
- Модный курорт, говорят, здесь, - сказал я.
- Был, - сказал он.
Я иссяк. Мы помолчали.
- Модный курорт, юноша, - наставительно произнес он, - был здесь три
сезона тому назад. Или, как выражается мой правнук Брячеслав, "тому
обратно". Теперь, видите ли, юноша, мы не мыслим себе отдыха без ледяной
воды, без гнуса, без сыроедения и диких дебрей... "Дикие скалы - вот мой
приют", видите ли... Таймыр и Баффинова Земля, знаете ли... Космонавт? -
спросил он вдруг. - Прогрессор? Этнолог?
- Был, - сказал я не без злорадства.
- А я врач, - сказал он, не моргнув глазом. - Полагаю, вам я не
нужен? Последние три сезона я редко кому здесь был нужен. Впрочем, опыт
показывает, что пациент склонен идти косяком. Например вчера я
понадобился. Спрашивается: почему бы и не сегодня? Вы уверены, что я вам
не нужен?
- Только как приятный собеседник, - сказал я искренне.
- Ну что ж, и на том спасибо, - отозвался он с готовностью, - тогда
пойдемте пить чай.
И мы пошли пить чай.
Доктор Гоаннек обитал в обширной бревенчатой избе при медицинском
павильоне. Изба была оборудована всем необходимым, как-то: крыльцом с
балясинами, резными наличниками, коньковым петухом, русской ультразвуковой
печью с автоматической настройкой, подовой ванной и двуспальной лежанкой,
а также двухэтажным погребом, подключенным, впрочем, к Линии Доставки. На
задах, в зарослях могучей крапивы, имела место кабина нуль-Т, искусно
выполненная в виде деревянного нужника.
Чай у доктора состоял из ледяного свекольника, пшенной каши с тыквой
и шипучего, с изюмом кваса. Собственно чая, чая как такового, не было: по
