Аркадий СТРУГАЦКИЙ
Борис СТРУГАЦКИЙ
ДАЛЕКАЯ РАДУГА
1
Танина ладонь, теплая и немного шершавая, лежала у него на глазах, и
больше ему ни до чего не было дела. Он чувствовал горько-соленый запах
пыли, скрипели спросонок степные птицы, и сухая трава колола и щекотала
затылок. Лежать было жестко и неудобно, шея чесалась нестерпимо, но он не
двигался, слушая тихое, ровное дыхание Тани. Он улыбался и радовался
темноте, потому что улыбка была, наверное, до неприличия глупой и
довольной.
Потом не к месту и не ко времени в лаборатории на вышке заверещал
сигнал вызова. Пусть! Не первый раз. В этот вечер все вызовы не к месту и
не ко времени.
- Робик, - шепотом сказала Таня. - Слышишь?
- Совершенно ничего не слышу, - пробормотал Роберт.
Он помигал, чтобы пощекотать Танину ладонь ресницами. Все было
далеко-далеко и совершенно не нужно. Патрик, вечно обалделый от
недосыпания, был далеко. Маляев со своими манерами ледяного сфинкса был
далеко. Весь их мир постоянной спешки, постоянных заумных разговоров,
вечного недовольства и озабоченности, весь этот внечувственный мир, где
презирают ясное, где радуются только непонятному, где люди забыли, что они
мужчины и женщины, - все это было далеко-далеко... Здесь была только
ночная степь, на сотни километров одна только пустая степь, поглотившая
жаркий день, теплая, полная темных, возбуждающих запахов.
Снова заверещал сигнал.
- Опять, - сказала Таня.
- Пускай. Меня нет. Я помер. Меня съели землеройки. Мне и так хорошо.
Я тебя люблю. Никуда не хочу идти. С какой стати? А ты бы пошла?
- Не знаю.
- Это потому, что ты любишь недостаточно. Человек, который любит
достаточно, никогда никуда не ходит.
- Теоретик, - сказала Таня.
- Я не теоретик. Я практик. И, как практик, я тебя спрашиваю: с какой
стати я вдруг куда-то пойду? Любить надо уметь. А вы не умеете. Вы только
рассуждаете о любви. Вы не любите любовь. Вы любите о ней рассуждать. Я
много болтаю?
- Да. Ужасно!
Он снял ее руку с глаз и положил себе на губы. Теперь он видел небо,
затянутое облаками, и красные опознавательные огоньки на фермах вышки на
двадцатиметровой высоте. Сигнал верещал непрерывно, и Роберт представил
себе сердитого Патрика, как он нажимает на клавишу вызова, обиженно
выпятив добрые толстые губы.
- А вот я тебя сейчас выключу, - сказал Роберт невнятно. - Танек,
хочешь, он у меня замолчит навеки? Пусть уж все будет навеки. У нас будет
любовь навеки, а он замолчит навеки.
В темноте он видел ее лицо - светлое, с огромными блестящими глазами.
Она отняла руку и сказала:
- Давай я с ним поговорю. Я скажу, что я галлюцинация. Ночью всегда
бывают галлюцинации.
- У него никогда не бывает галлюцинаций. Такой уж это человек,
Танечка. Он никогда себя не обманывает.
- Хочешь, я скажу тебе, какой он? Я очень люблю угадывать характеры
по видеофонным звонкам. Он человек упрямый, злой и бестактный. И он ни за
какие коврижки не станет сидеть с женщиной ночью в степи. Вот он какой -
как на ладони. И про ночь он знает только, что ночью темно.
- Нет, - сказал справедливый Роберт. - Насчет коврижек верно. Но зато
он добрый, мягкий и рохля.
- Не верю, - сказала Таня. - Ты только послушай. - Они послушали. -
Разве это рохля? Это явный "tenacem propositi virum" <"Муж, упорный в
своих намерениях" (Гораций)>.
- Правда? Я ему скажу.
- Скажи. Пойди и скажи.
- Сейчас?
- Немедленно.
Роберт встал, а она осталась сидеть, обхватив руками колени.
- Только поцелуй меня сначала, - попросила она.
В кабине лифта он прислонился лбом к холодной стене и некоторое время
стоял так, с закрытыми глазами, смеясь и трогая языком губы. В голове не
было ни единой мысли, только какой-то торжествующий голос бессвязно вопил:
"Любит!.. Меня!.. Меня любит!.. Вот вам, вы!.. Меня!.." Потом он
обнаружил, что кабина давно остановилась, и попытался открыть дверь. Дверь
нашлась не сразу, а в лаборатории оказалось множество лишней мебели: он
ронял стулья, сдвигал столы и ударялся о шкафы до тех пор, пока не
сообразил, что забыл включить свет. Заливаясь смехом, он нащупал
выключатель, поднял кресло и присел к видеофону.
Когда на экране появился сонный Патрик, Роберт приветствовал его
по-дружески:
- Добрый вечер, поросеночек! И чего это тебе не спится, синичка ты
моя, трясогузочка?
Патрик озадаченно глядел на него, часто помаргивая воспаленными
веками.
- Что же ты смотришь, песик? Верещал-верещал, оторвал меня от важных
занятий, а теперь молчишь!
Патрик, наконец, открыл рот.
- У тебя... ты... - он постучал себя по лбу, и на лице его появилось
вопросительное выражение. - А?..
- Еще как! - воскликнул Роберт. - Одиночество! Тоска! Предчувствия! И
мало того - галлюцинации! Чуть не забыл!
- Ты не шутишь? - серьезно спросил Патрик.
- Нет! На посту не шутят. Но ты не обращай внимания и приступай.
Патрик неуверенно моргал.
- Не понимаю, - признался он.
- Да где уж тебе, - злорадно сказал Роберт. - Это эмоции, Патрик!
Знаешь?.. Как бы это тебе попроще, попонятнее?.. Ну, не вполне
алгоритмируемые возмущения в сверхсложных логических комплексах.
Воспринял?
- Ага, - сказал Патрик. Он поскреб пальцами подбородок,
сосредотачиваясь. - Почему я тебе звоню, Роб? Вот в чем дело: опять где-то
утечка. Может быть, это и не утечка, но, может быть, утечка. На всякий
случай проверь ульмотроны. Какая-то странная сегодня Волна...
Роберт растерянно посмотрел в распахнутое окно. Он совсем забыл про
извержение. Оказывается, я сижу здесь ради извержений. Не потому, что
здесь Таня, а потому что где-то там - Волна.
- Что ты молчишь? - терпеливо спросил Патрик.
- Смотрю, как там Волна, - сердито сказал Роберт.
Патрик вытаращил глаза.
- Ты видишь Волну?
- Я? С чего ты взял?
- Ты только что сказал, что смотришь.
- Да, смотрю!
- Ну?
- И все. Что тебе от меня надо?
Глаза у Патрика опять посоловели.
- Я тебя не понял, - сказал он. - О чем это мы говорили? Да! Так ты
непременно проверь ульмотроны.
- Ты понимаешь, что говоришь? Как я могу проверить ульмотроны?
- Как-нибудь, - сказал Патрик. - Хотя бы подключения... Мы совсем
потерялись. Я тебе объясню сейчас. Сегодня в институте послали к Земле
массу... впрочем, это ты все знаешь. - Патрик помахал перед лицом
растопыренными пальцами. - Мы ждали Волну большой мощности, а
регистрируется какой-то жиденький фонтанчик. Понимаешь, в чем соль?
Жиденький такой фонтанчик... фонтанчик... - Он придвинулся к своему
видеофону вплотную, так что на экране остался только огромный, тусклый от
бессонницы глаз. Глаз часто мигал. - Понял? - оглушительно загремело в
репродукторе. - Аппаратура у нас регистрирует квази-нуль поле. Счетчик
Юнга дает минимум... можно пренебречь. Поля ульмотронов перекрываются так,
что резонирующая поверхность лежит в фокальной гиперплоскости,
представляешь? Квази-нуль поле двенадцатикомпонентное, и приемник
свертывает его по шести четным компонентам. Так что фокус
шестикомпонентный.
Роберт подумал о Тане, как она терпеливо сидит внизу и ждет. Патрик
все бубнил, придвигаясь и отодвигаясь, голос его то громыхал, то
становился еле слышен, и Роберт, как всегда, очень скоро потерял нить его
рассуждений. Он кивал, он картинно морщил лоб, подымал и опускал брови, но
он решительно ничего не понимал и с невыносимым стыдом думал, что Таня
сидит там, внизу, уткнув подбородок в колени, и ждет, пока он закончит
свой важный и непостижимый для непосвященных разговор с ведущими
нуль-физиками планеты, пока он не выскажет ведущим нуль-физикам свою,
совершенно оригинальную точку зрения по вопросу, из-за которого его
беспокоят так поздно ночью, и пока ведущие нуль-физики, удивляясь и
покачивая головами, не занесут эту точку зрения в свои блокноты.
Тут Патрик замолчал и поглядел на него со странным выражением. Роберт
хорошо знал это выражение, оно преследовало его всю жизнь. Разные люди - и
мужчины и женщины - смотрели на него так. Сначала смотрели равнодушно или
ласково, затем выжидающе, потом с любопытством, но рано или поздно
наступал момент, когда на него начинали смотреть вот _т_а_к. И каждый раз
он не знал, что ему делать, что говорить и как держать себя. И как жить
дальше.
Он рискнул.
- Пожалуй, ты прав, - озабоченно заявил он. - Однако все это следует
тщательно продумать.
Патрик опустил глаза.
- Продумай, - сказал он, неловко улыбаясь. - И не забудь, пожалуйста,
проверить ульмотроны.
Экран погас, и наступила тишина. Роберт сидел сгорбившись, вцепившись
обеими руками в холодные шероховатые подлокотники. Кто-то когда-то сказал,
что дурак, понимающий, что он дурак, уже тем самым не дурак. Может быть,
когда-нибудь так оно и было. Но сказанная глупость - всегда глупость, а я
никак по-другому не могу. Я очень интересный человек: все, что я говорю,
старо, все, о чем я думаю, банально, все, что мне удалось сделать, сделано
в позапрошлом веке. Я не просто дубина, я дубина редкостная, музейная, как
гетманская булава. Он вспомнил, как старый Ничепоренко поглядел однажды с
задумчивостью в его, Роберта, преданные глаза и промолвил: "Милый Скляров,
вы сложены как античный бог. И, как всякий бог, простите меня, вы
совершенно не совместимы с наукой..."
Что-то треснуло. Роберт перевел дух и с изумлением уставился на
обломок подлокотника, зажатый в белом кулаке.
- Да, - сказал он вслух. - Это я могу. Патрик не может. Ничепоренко
тоже не может. Один я могу.
Он положил обломок на стол, встал и подошел к окну. За окном было
темно и жарко. Может быть, мне уйти, пока не выгнали? Да, только как я
буду без них? И без этого удивительного чувства по утрам, что, может быть,
сегодня лопнет, наконец, эта невидимая и непроницаемая оболочка в мозгу,
из-за которой я не такой, как они, и я тоже начну понимать их с полуслова
и вдруг увижу в каше логико-математических символов нечто совершенно
новое, и Патрик похлопает меня по плечу и скажет радостно: "Эт-то эдорово!
Как это ты?", а Маляев нехотя выдавит: "Умело, умело... Не лежит на
поверхности..." И я начну уважать себя.
- Урод, - пробормотал он.
Надо было проверять ульмотроны, а Таня пусть посидит и посмотрит, как
это делается. Хорошо еще, что она не видела моей физиономии, когда погас
экран.
- Танюша, - позвал он в окно.
- Ау?
- Танек, ты знаешь, что в прошлом году Роджер ваял с меня "Юность
Мира"?
Таня, помолчав, негромко сказала:
- Подожди, я поднимусь к тебе.
Роберт знал, что ульмотроны в порядке, он это чувствовал. Но все же
он решил проверить все, что можно было проверить в лабораторных условиях,
во-первых, для того, чтобы отдышаться после разговора с Патриком, а
во-вторых, потому, что он умел и любил работать руками. Это всегда
развлекало его и на какое-то время давало ему то радостное ощущение
собственной значительности и полезности, без которого совершенно
невозможно жить в наше время.
Таня - милый, деликатный человек - сначала молча сидела поодаль, а
потом так же молча принялась помогать ему. В три часа ночи снова позвонил
Патрик, и Роберт сказал ему, что никакой утечки нет. Патрик был
обескуражен. Некоторое время он сопел перед экраном, подсчитывая что-то на
