- Не хочется мне об этом спорить, - сказал Матвей. - Некогда мне об
этом думать, Леонид. Я под их влиянием не нахожусь.
- Ну давай не будем спорить, - сказал Горбовский. - Давай выпьем
сока. Если хочешь, я даже могу выпить местного вина. Но только если это
действительно тебе поможет.
- Мне сейчас поможет только одно. Ламондуа явится сюда и
разочарованно скажет, что Волна рассеялась.
Некоторое время они молча пили сок, поглядывая друг на друга поверх
бокалов.
- Что-то давно к тебе никто не звонит, - сказал Горбовский. - Даже
как-то странно.
- Волна, - сказал Матвей. - Все заняты. Раздоры забыты. Все удирают.
Дверь в глубине кабинета отворилась, и на пороге появился Этьен
Ламондуа. Лицо у него было задумчивое, и двигался он необычайно медленно и
размеренно. Директор и Горбовский молча смотрели, как он идет, и
Горбовский почувствовал неприятное ощущение под ложечкой. Он еще
представления не имел о том, что происходит или произошло, но уже знал,
что уютно лежать больше не придется. Он выключил проигрыватель.
Подойдя к столу, Ламондуа остановился.
- Кажется, я огорчу вас, - медленно и ровно сказал он. - "Харибды" не
выдержали. - Голова Матвея ушла в плечи. - Фронт прорван на севере и на
юге. Волна распространяется с ускорением десять метров в секунду за
секунду. Связь с контрольными станциями прервана. Я успел отдать приказ об
эвакуации ценного оборудования и архивов. - Он повернулся к Горбовскому. -
Капитан, мы надеемся на вас. Будьте добры, скажите, какая у вас
грузоподъемность?
Горбовский, не отвечая, смотрел на Матвея. Глаза директора были
закрыты. Он бесцельно гладил поверхность стола огромными ладонями.
- Грузоподъемность? - повторил Горбовский и встал. Он подошел к
директорскому пульту, нагнулся к микрофону всеобщего оповещения и сказал:
- Внимание, Радуга! Штурману Валькенштейну и бортинженеру Диксону срочно
явиться на борт звездолета.
Потом он вернулся к Матвею и положил руку ему на плечо.
- Ничего страшного, дружок, - сказал он. - Поместимся. Отдай приказ
эвакуировать Детское. Я займусь яслями. - Он оглянулся на Ламондуа. - А
грузоподъемность у меня маленькая, Этьен, - сказал он.
Глаза у Этьена Ламондуа были черные и спокойные - глаза человека,
знающего, что он всегда прав.
6
Роберт видел, как все это произошло.
Он сидел на корточках на плоской крыше башни дальнего контроля и
осторожно отсоединял антенны-приемники. Их было сорок восемь - тонких
тяжелых стерженьков, вмонтированных в скользящую параболическую раму, и
каждый нужно было аккуратно вывернуть и со всеми предосторожностями
уложить в специальный футляр. Он очень торопился и то и дело поглядывал
через плечо на север.
Над северным горизонтом стояла высокая черная стена. По гребню ее,
там, где она упиралась в тропопаузу, шла ослепительная световая кайма, а
еще выше в пустом небе вспыхивали и гасли бледные сиреневые разряды. Волна
надвигалась неодолимо, но очень медленно. Не верилось, что ее сдерживает
редкая цепь неуклюжих машин, казавшихся отсюда совсем маленькими. Было
как-то особенно тихо и знойно, и солнце казалось особенно ярким, как в
предгрозовые минуты на Земле, когда все затихает и солнце еще светит
вовсю, но полнеба уже закрыто черно-синими тяжелыми тучами. В этой тишине
было что-то особенно зловещее, непривычное, почти потустороннее, потому
что обыкновенно наступающая Волна бросала впереди себя многобалльные
ураганы и рев бесчисленных молний.
А сейчас было совсем тихо. До Роберта отчетливо доносились торопливые
голоса с площади внизу, где в тяжелый вертолет навалом грузили особо
ценное оборудование, дневники наблюдений, записи автоматических приборов.
Было слышно, как Пагава гортанно бранит кого-то за то, что преждевременно
сняли анализаторы, а Маляев неспешно обсуждает с Патриком сугубо
теоретический вопрос о вероятном распределении зарядов в энергетическом
барьере над Волной. Все население Гринфилда собралось сейчас в этой башне
под ногами Роберта и на площади. Взбунтовавшиеся биологи и две компании
туристов, остановившиеся накануне в поселке на ночлег, были отправлены за
полосу посевов. Биологов отправили на птерокаре вместе с лаборантами,
которым Пагава приказал оборудовать за полосой посевов новый
наблюдательный пункт, а за туристами прибыл специальный аэробус из
Столицы. И биологи и туристы были очень недовольны; и когда они улетели, в
Гринфилде остались только довольные.
Роберт работал почти машинально и, как всегда, работая руками, думал
о самых разных вещах. Очень болит плечо. Странно: плечом нигде не
стукался. Живот саднит, ну, живот понятно - когда споткнулся об ульмотрон.
Интересно, как сейчас выглядит этот ульмотрон. И как выглядит мой
птерокар. И как выглядит... Интересно, что здесь будет через три часа.
Цветники жалко... Детишки целое лето трудились, выдумывали самые
фантастические сочетания цветов. И тогда мы познакомились с Таней. Та-ня,
- тихонько позвал он. Как ты там сейчас? Он прикинул расстояние от фронта
Волны до Детского. Безопасно, подумал он с удовлетворением. Они там,
наверное, и не знают о том, что Волна, что взбунтовались биологи, что я
чуть не погиб, что Камилл...
Он выпрямился, вытер лицо тыльной стороной ладони и посмотрел на юг,
на бесконечные зеленые поля хлеба. Он пытался думать о гигантских стадах
мясных коров, которых перегоняют сейчас в глубь континента; о том, как
много придется работать над восстановлением Гринфилда, когда рассеется
Волна; и как неприятно после двухлетнего изобилия снова возвращаться к
синтепище, к искусственным бифштексам, к грушам с привкусом зубной пасты,
к хлорелловым "супам сельским", к котлетам бараньим квазибиотическим и
прочим чудесам синтеза, будь они неладны... Он думал о чем попало, но он
ничего не мог сделать.
Никуда не уйти от удивленных глаз Пагавы, от ледяного тона Маляева,
от преувеличенно-участливого обращения Патрика. Самое страшное, что ничего
нельзя сделать. Что со стороны это должно выглядеть, мягко выражаясь,
странно. А зачем, собственно, выражаться мягко? Это выглядит попросту
однозначно. Испуганный наблюдатель в растерзанном виде прилетает в чужом
флаере и заявляет о гибели товарища. А товарищ, оказывается, был жив.
Товарищ, оказывается, погиб уже после, когда испуганный наблюдатель удирал
на его флаере. Но он же был раздавлен насмерть, в десятый раз повторял про
себя Роберт. А может быть, это был просто бред? Может быть, я перепугался
до бреда? Никогда не слыхал о таких вещах. Но ведь и о том, что случилось
- если это случилось, - я тоже никогда не слыхал. Ну и пусть, в отчаянии
подумал он. Пусть не верят. Танюшка поверит. Только бы она поверила! А им
все равно, они о Камилле забыли сразу. Они будут вспоминать о нем, только
когда будут видеть меня. И будут смотреть на меня своими теоретическими
глазами, и анализировать, и сопоставлять, и взвешивать. И строить наименее
противоречивые гипотезы, и только правды они никогда не узнают... И я тоже
никогда не узнаю правды.
Он вывернул последнюю антенну, уложил ее в футляр, затем собрал все
футляры в плоский картонный ящик, и тут с севера донесся гулкий хлопок,
словно в огромном пустом зале лопнул воздушный шарик. Обернувшись, Роберт
увидел, как на аспидно-черном фоне Волны встает длинный белый факел.
Горела "харибда". Сейчас же внизу смолкли голоса, взвыл и заглох
работавший вхолостую мотор вертолета. Наверное, все там прислушивались и
смотрели на север. Роберт еще не понял, что произошло, когда затряслось,
задребезжало и из-под башни, подминая уцелевшие пальмы, поползла резервная
"харибда", задирая на ходу раструб поглотителя. На открытом месте она
взревела так, что заложило уши, и покатилась на север затыкать прорыв,
окутавшись облаком рыжей пыли.
Дело было довольно обычное: одна из "харибд" не успела отвести в
базальт избыток энергии из емкостей, и Роберт уже нагнулся за картонным
ящиком, но тут у подножья черной стены что-то ярко вспыхнуло, взлетел веер
разноцветного пламени, и еще один столб белого дыма, наливаясь и густея на
глазах, потянулся к небу. Докатился новый хлопок. Внизу дружно закричали,
и Роберт сразу увидел далеко к востоку еще несколько факелов. "Харибды"
вспыхивали одна за другой, и через минуту тысячекилометровая стена Волны,
напоминавшая теперь классную доску, исчерченную мелом, качнулась и
поползла вперед, выбрасывая перед собой в степь черные вспухающие кляксы.
Роберт с трудом глотнул пересохшим горлом и, подхватив ящик, побежал вниз
по лестнице.
По коридорам метались люди. Пробежала перепуганная Зиночка, прижимая
к груди пачку коробок с пленкой. Гасан Али-Заде и Карл Гофман со
сверхъестественной скоростью волокли к выходу громоздкий саркофаг
лабораторного хемостазера - их словно ветром несло. Кто-то звал: "Идите
сюда! Не могу я один! Гасан!.." В вестибюле зазвенело разбитое стекло.
Зафыркали моторы на площади. В диспетчерской, топча разбросанные карты и
бумаги, прыгал перед экраном Пагава и нетерпеливо кричал: "Почему не
слышишь? "Харибды" горят! Горят "харибды", говорю! Волна пошла! Ничего,
понимаешь, не слышу!.. Этьен! Если понял, кивни!.."
Роберт, морщась от боли, взвалил коробку на плечо и стал спускаться в
вестибюль. Позади кто-то, шумно дыша, грохотал по ступенькам. Вестибюль
был усеян оберточной бумагой и обломками какого-то прибора. Дверь из
небьющегося стекла была расколота вдоль. Роберт боком протиснулся на
крыльцо и остановился. Он увидел, как один за другим уходят в небо битком
набитые птерокары. Он увидел, как Маляев, молча, с каменным лицом,
впихивает в последний птерокар девушек-лаборанток. Он увидел, как Гасан и
Карл, разевая от натуги рты, пытаются закинуть свой саркофаг в дверцу
вертолета, а кто-то изнутри старается им помочь, и каждый раз саркофаг
бьет его по пальцам. Он увидел Патрика, совершенно спокойного, сонного
Патрика, прислонившегося спиной к заднему фонарю вертолета с видом
сосредоточенным и задумчивым. А повернув голову, он увидел чуть ли не над
собой угольно-черную стену Волны, бархатным занавесом закрывающую небо.
- Перестаньте же грузить! - закричал у него над ухом Пагава. -
Опомнитесь! Немедленно бросьте этот гроб!
Хемостазер с тяжким звоном рухнул на бетон.
- Выбрасывайте все! - кричал Пагава, сбегая с крыльца. - Всем в
вертолет немедленно! Не видите, да? Я кому говорю, Скляров! Патрик,
заснул?!
Роберт не двинулся с места. Патрик тоже. В это время Маляев,
навалившись, захлопнул дверцу птерокара и замахал руками. Птерокар
растопырил крылья, тяжело подпрыгнул и, перекосившись на борт, ушел за
крыши. Из вертолета летели ящики. Кто-то вопил плачущим голосом: "Не дам,
Шота Петрович! Это я им не дам!.." - "Дашь, голубчик! - ревел Пагава. -
Еще как дашь!" К Пагаве подбежал Маляев, крича что-то и указывая на небо.
Роберт поднял глаза. Маленький вертолет-наводчик, утыканный, как еж,
антеннами, с ужасным воем перегретого двигателя пронесся над площадью и,
быстро уменьшаясь, умчался на юг. Пагава воздел над головой стиснутые
кулаки:
- Куда? - заорал он. - Назад! Назад, шени деда! Прекратить панику!
Остановить его!
Все это время Роберт стоял на крыльце, удерживая на ноющем плече
тяжелый картонный ящик. У него было такое впечатление, будто он в кино.
Вот разгружают вертолет. То есть попросту вываливают из него все, что
попадает под руку. Вертолет действительно перегружен - это видно по
