где у всех землян ямочка между ключицами, а у Навы было две таких
ямочки, и у всех местных людей было две таких ямочки, но ведь это
чрезвычайно важно узнать, почему у них две. Он заметил, что крик не
прекратился, и понял, что ему нужно туда, где кричат. Что же им дают
две ямочки? В чем целесообразность? Крик продолжался. Может быть, в
этом все дело, почему об этом никто не подумал, надо было подумать об
этом гораздо раньше, и тогда все было бы по-другому...
Крик оборвался. Атос увидел, что стоит уже перед самым зданием,
среди этих людей, перед квадратной черной дверью, и он попытался
понять, что он здесь делает с Навой на руках, но не успел, потому что
из черной квадратной двери вышли Карл и Валентин, угрюмые и
раздраженные, и остановились, разговаривая. Он видел, как шевелятся их
губы, и догадывался, что они спорят, что они недовольны, но он не
понимал слов, только один раз он уловил полузнакомое слово <хиазма>. И
тут он вспомнил, что Карл-то пропал без вести, а Валентина нашли через
месяц после аварии и похоронили. Ему стало невыносимо жутко, и он
попятился, толкая кого-то спиной, и даже когда он увидел, что никакой
это не Карл, и никакой это не Валентин, страх его не уменьшился, он
продолжал пятиться, и вдруг кто-то рядом сказал ему: <Куда же ты с
ним? Иди прямо, вот же дверь, дверей не видишь, что ли?> Тогда он
повернулся, вскинул Наву на плечо и двинулся по пустой освещенной
улице, как во сне, на мягких подгибающихся ногах, только не слыша за
собой топота преследователей.
Он опомнился, ударившись о дерево. Нава вскрикнула, и он опустил
ее на землю. Под ногами была трава.
Отсюда была видна вся деревня. Над деревней лиловым светящимся
конусом стоял туман, и дома казались размытыми, и размытыми казались
фигурки людей.
- Что-то я ничего не помню, - проговорила Нава. - почему мы
здесь? Мы ведь уже спать легли. Или это мне все снится?
Атос поднял ее и понес дальше, дальше, дальше, пока вокруг не
стало совсем темно. Тогда он прошел еще немного, снова опустил Наву на
землю и сел возле нее. Вокруг была высокая теплая трава. Сырости
совсем не чувствовалось, никогда еще в лесу Атосу не попадалось такого
сухого благодатного места. Голова у него болела, все время клонило в
сон, не хотелось ни о чем думать, было только чувство огромного
облегчения от того, что он собирался сделать что-то ужасное и не
сделал.
- Молчун, - сказала Нава сонным голосом, - ты знаешь, Молчун, я
все-таки вспомнила, где я слышала такую речь. Это ты так сам говорил,
Молчун. Когда еще был без памяти. Слушай, Молчун, а может, ты из этой
деревни родом? Может, ты просто забыл? Ты ведь очень больной был
тогда, Молчун, совсем без памяти...
- Спи, - сказал Атос. Ему не хотелось думать. Ни о чем не
хотелось думать. <Хиазма>, - вспомнил он.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Дирижабль, рискованно низко ныряя над лесом в крутящихся под
ветром тучах, сбросил вездеход в полукилометре от того места, где были
замечены сигнальные ракеты Сартакова.
Леонид Андреевич ощутил легкий толчок, когда включились парашюты,
и через несколько секунд второй, более сильный толчок, почти удар,
когда вездеход, сокрушая деревья, рухнул в лес. Алик Кутнов отстрелил
парашюты, включил для пробы двигатели и доложил: <Готов>. Поль
скомандовал: <Бери пеленг и - вперед>.
Леонид Андреевич косился на них с некоторой завистью. Оба они
работали, оба были заняты, и видно было, что им обоим нравится все это
- и рискованный прыжок с малой высоты, и колодец в лесной зелени,
получившийся в месте падения танка, и гул двигателей, и вообще все
положение, когда не надо больше чего-то ожидать, когда все уже
произошло и мысли не разбредаются, как веселая компания на пикнике, а
строго подчинены ясной и определенной цели. Так, вероятно, чувствовали
себя старинные полководцы, когда затерявшийся было противник вдруг
обнаруживался, намерения его определялись, и можно в своих действиях
опереться наконец на хорошо знакомые положения приказов и уставов.
Леонид Андреевич подозревал также, что они втихомолку даже радуются
происшествию как случаю продемонстрировать свою готовность, свое
умение, свою опытность. Радуются постольку, конечно, поскольку все
пока были живы и никому ничего особенного не угрожало. Сам же Леонид
Андреевич, если отвлечься от мимолетного ощущения зависти, ждал
встречи с неизвестным, надеялся на эту встречу и боялся ее.
Вездеход медленно и осторожно двигался на пеленг. При его
приближении растительность мгновенно теряла влагу, и все: стволы
деревьев, ветви, листья, лианы, цветы, грибы - рассыпалось в труху,
смешивалось с болотным илом и тут же смерзалось, стеля под гусеницы
звонкую ледяную броню. <Вас видим!> - сказал голос Сартакова из
репродуктора, и Алик сейчас же затормозил. Туча трухи медленно
оседала.
Леонид Андреевич, поспешно отстегивая предохранительные ремни,
водил глазами по обзорному экрану. Он не знал, что он должен увидеть.
Что-то похожее на кисель, от которого тошнит. Что-то необычное, что
нельзя описать. А вокруг шевелился лес, трепетал и корчился лес, менял
окраску, переливаясь и вспыхивая, обманывая зрение, наплывая и
отступая, издевался, пугал и глумился лес, и он весь был необычен, и
его нельзя было описать, и от не, о тошнило. Но самым необычным, самым
невозможным, самым невообразимым в этом лесу были люди, и поэтому
прежде всего Леонид Андреевич увидел их. Они шли к вездеходу, тонкие и
ловкие, уверенные и изящные, они шли легко, не оступаясь, мгновенно и
точно выбирая место, куда ступить, и они делали вид, что не замечают
леса, что в лесу они, как дома, что лес уже принадлежит им, они даже,
наверное, не делали вид, они действительно думали так, а лес висел над
ними, беззвучно смеясь и указывая мириадами глумливых пальцев, ловко
притворяясь и знакомым, и покорным, и простым - своим. Пока.
Рита Сергеевна и Сартаков вскарабкались на гусеницу, и все вышли
им навстречу,
- Что же это ты так неловко? - сказал Поль Сартакову.
- Неловко? - сказал Сартаков. - Ты посмотри! Видишь?
- Что?
- То-то, - сказал Сартаков. - А теперь присмотрись...
- Здравствуйте, Леонид Андреевич, - сказала Рита Сергеевна. - Вы
сообщили Тойво, что все в порядке?
- Тойво ничего не знает, - ответил Леонид Андреевич. - Вы не
беспокойтесь, Рита. А вы как себя чувствуете? Что у вас случилось?
- Да ты не туда смотришь, - нетерпеливо говорил Сартаков. - Да
вы, кажется, ослепли все...
- А! - закричал Алик, указывая пальцем. - Вижу! Уж ты...
- Да-а... - тихо и напряженно произнес Поль.
И тогда Леонид Андреевич тоже увидел. Это появилось как
изображение на фотобумаге, как фигурка на детской загадочной картинке
<Куда спрятался зайчик?> - и, однажды разглядев это, больше невозможно
было потерять его из виду. Оно было совсем рядом, оно начиналось в
нескольких шагах от широких гусениц вездехода.
Огромный живой столб поднимался к кронам деревьев, сноп тончайших
прозрачных нитей, липких, блестящих, извивающихся и напряженных;
пронизывающий плотную листву и уходящий выше, в облака. Он зарождался
в клоаке, в жирной клокочущей клоаке, заполненной протоплазмой, живой,
активной, вспухающей пузырями, примитивной плотью, хлопотливо
организующей и тут же разлагающей себя, изливающей продукты разложения
на плоские берега, плюющейся клейкой пеной... И сразу из шума леса
выделился голос клоаки, словно включились невидимые звукофильтры:
клокотание, плеск всхлипывания, булькание, протяжные болотные стоны, и
надвинулась тяжелая стена запахов: сырого сочащегося мяса, сукровицы,
свежей желчи, сыворотки, горячего клейстера, и только тогда Леонид
Андреевич заметил, что Рита и Сартаков были в кислородных масках, и
увидел, как Алик и Поль, брезгливо кривясь, поднимают к лицу
намордники респираторов, но сам он не стал надевать респиратор, он
словно бы надеялся, что хоть запахи расскажут ему то, чего не
рассказали ни глаза, ни уши...
- Какая жуть... - сказал Алик с отвращением. Что это такое,
Вадим?
- Откуда я знаю? - сказал Сартаков. - Может быть, какое-нибудь
растение...
- Животное, - сказала Рита Сергеевна. - Животное, а не
растение... Оно питается растениями.
Вокруг клоаки, заботливо склоняясь над нею, трепетали деревья, их
ветви были повернуты в одну сторону и никли к бурлящей массе, и по
ветвям струились и падали в клоаку толстые мохнатые лианы, и клоака
принимала их в себя, а протоплазма обгладывала их и превращала в себя,
как она могла растворить и сделать своею плотно все, что окружало
ее...
- Нет, - говорил Сартаков. - Оно не движется. Оно даже не
становится больше, не растет. Сначала мне показалось, что оно
разливается и подбирается к нашему дереву, но это было просто от
страха. Или это дерево подбиралось к нему...
- Не знаю, - говорила Рита. - Я вела вертолет и ничего не
заметила. Скорее всего мы налетели на этот... столб, винты запутались
в слизи, хорошо что мы шли низко и на самой маленькой скорости, мы
боялись грозы и искали место отсидеться...
- Если бы только растения! - говорил Сартаков. - Мы видели, как
туда падают животные, их словно тянет туда что-то, они с визгом
сползают по ветвям и бросаются туда, и растворяются - сразу, без
остатка.
- Нет, это конечно, чистая случайность, - говорила Рита. - Нам
сначала не повезло, потом повезло, Вертолет буквально сел в крону и
даже не перевернулся, и даже дверцу не заклинило, так что, по-моему,
корпус цел, полетели только лопасти винтов...
- Ни минуты покоя, - говорил Сартаков. - Оно бурлит непрерывно,
как сейчас, но это еще не самое интересное. Подождем еще несколько
минут, и вы увидите самое интересное...
И когда прошли эти несколько минут, Сартаков сказал: <Вот оно!>
Клоака рожала. На ее плоские берега нетерпеливыми судорожными
толчками один за другим стали извергаться обрубки белесого, зыбко
вздрагивающего теста, они беспомощно и слепо катились по земле, потом
замирали, сплющивались, вытягивали осторожные ложноножки и вдруг
начинали двигаться осмысленно, еще суетливо, еще тычась, но уже в
одном направлении, все в одном определен ном направлении, расходясь и
сталкиваясь, но все в одном направлении, по одному радиусу от клоаки,
в заросли, прочь, одной текучей белесой колонной, как исполинские
мешковатые слизнеподобные муравьи.
- Оно выбрасывает их каждые полтора часа, - говорил Сартаков, -
по десять, двадцать, по тридцать штук... С удивительной правильностью,
каждые восемьдесят семь минут...
- Нет, не обязательно туда, - говорила Рита. - Иногда они уходят
в том направлении, а иногда вон туда, мимо нашего дерева. Но чаще
всего они действительно ползут так, как сейчас... Поль, давайте
посмотрим, куда они ползут, вряд ли это далеко, они слишком
беспомощны...
- Может быть, и семена, - говорил Сартаков, - а может быть, и
щенки, откуда мне знать, может быть, это маленькие тахорги. Ведь никто
и никогда еще не видел маленьких тахоргов. Хорошо бы проследить и
посмотреть, что с ними делается дальше. Как ты думаешь, Поль?
Да, хорошо бы. Почему бы и нет? Раз уж мы здесь, то почему бы и
нет? Мы могли бы ехать рядом и быть настороже. Все возможно, пока еще
возможно все, возможно, это лишний нарост на маске, загадочный и
бессмысленный, а, может быть, именно здесь маска приоткрылась, но лицо
под нею такое незнакомое, что тоже кажется маской, и как хорошо было
