кую службу несете на этом дьявольском корыте? Черт меня побери, ну и баб
же у вас тут!
И в самом деле, три несчастные женщины, упав на колени, жалобно при-
читали над телом капитана. Мужчины все сдались, у них даже не было ору-
жия, чтобы сложить его к ногам победителей, и теперь их собрали на шка-
футе под охраной доброго десятка янки. Один лежал без чувств, двое или
трое были в крови (их поцарапало летящими щепками): оказалось, что борт
американского корабля - фута на полтора ниже бортов "Леди Нипеан" и аме-
риканцы почти не причинили вреда тем, кто был на палубе, хотя в корпусе,
надобно думать, зияло немало пробоин.
- Прошу прощения, капитан...
- Меня зовут Секкомб, сэр, Олфеус Секкомб, а шхуна называется "Ман-
хеттен".
- Так вот, капитан Секкомб, я на этом бриге пассажир, и мне неизвест-
но, куда и зачем он направлялся и почему вел себя так постыдно, что я
краснею за его флаг, хотя, замечу мимоходом, у меня довольно оснований
этот флаг ненавидеть.
- Ну-ну, полноте! Вы просто пытаетесь вывернуться. Впрочем, я вас по-
нимаю, ведь тут пахнет виселицей. А что с почтой, капитан ее утопил?
- Сколько мне известно, тут не было никакой почты.
Он с любопытством оглядел меня.
- А вы не похожи на англичанина.
- Надеюсь, что нет. Я виконт Энн де Керуаль де Сент-Ив, бежал из бри-
танской военной тюрьмы.
- Ваше счастье, если вы сумеете это доказать. Ну, мы во всем разбе-
ремся. - Он обернулся и крикнул: - Кто тут у вас первый помощник?
Рубену Коленсо разрешили сделать шаг вперед. Он был ранен в голову, и
на правой щеке у него запеклась кровь, но шагнул он довольно твердо.
- Отведите его вниз! - приказал капитан Секкомб. - А вы, мистер, как
вас там, ступайте вперед меня. Вы поможете мне разобраться во всей этой
истории.
В кают-компании он уселся во главе стола и лихо плюнул в дальний
угол.
- Итак, сэр, вы первый помощник капитана на этом бриге, верней ска-
зать, были первым помощником?
Пленник стоял между двумя конвоирами и теребил в руках свою вязаную
шапчонку.
- Пожалуйста, сэр, скажите, мой отец убит?
- Послушай, Сет, мне тут негде развернуться.
Один из стражей, рослый молодой парень, подошел к иллюминатору и рас-
пахнул его. Капитан Секкомб невозмутимо и точно плюнул за борт и только
потом ответил:
- Надо думать, убит. Как называется бриг?
- "Леди Нипеан".
- Пакетбот?
- Да, сэр, то есть...
- Ну, вот что, господин первый помощник, Коленсо-младший: отсюда до
нок-реи рукой подать, и, чтоб вам не врать лишнего, я сам кое-что вам
скажу. В августе прошлого года пакетбот "Леди Нипеан" под командой капи-
тана Коленсо на пути в Галифакс повстречался с капером "Хичкок" близ юж-
ных берегов Ньюфаундленда и после двухчасового боя заставил его отойти.
Были вы тогда на борту пакетбота?
- Да, при кормовом орудии.
- Отлично. На другой же день у тех же берегов ваш пакетбот повстре-
чался с фрегатом Соединенных Штатов "Президент" под командой коммодора
Роджерса и тут же ему сдался.
- Мы потопили почту.
- Верно, приятель. И все-таки этот герой с львиным сердцем обошелся с
вами снисходительно, как истинный сын свободной страны. - Теперь голос
капитана Секкомба гремел и переливался, точно у прирожденного оратора. -
Он увидел, что вы истекаете кровью после вчерашней драки. Он накормил
вас, как радушный хозяин дорогих гостей; он не позволил отобрать у вас
ни малейшей малости. Более того, вспомните, что он вам пообещал? Он обе-
щал отпустить вашего отца, его команду и пассажиров обратно в Англию на
их же корабле, если они поклянутся честью, что возьмут на борт в Англии
и доставят в Бостон такое же число американских военнопленных. Ваш отец
торжественно поклялся в этом на Библии, и "Леди Нипеан" преспокойно отп-
равилась восвояси, точно ягненок, спасшийся из волчьей пасти, с од-
ним-единственным американским офицером на борту. И как же ответило ваше
растреклятое правительство на подобное благородство и доверие? Да так,
что распоследний клерк распоследнего стряпчего и тот сгорел бы со стыда.
Оно отреклось от своего обещания. Прикрываясь отговоркой, будто никакой
обмен военнопленными в открытом море не считается законным, вероломный
тиран со своими клевретами заставил капитана преступить клятву и задер-
жал бриг, а наш офицер вернулся домой ни с чем. Вашему отцу приказали
вновь заняться своим прежним делом, ибо в стране, где людей силою заго-
няют в матросы, бессмертную душу не ставят ни во что. А теперь, господин
первый помощник Коленсо, объясните-ка мне, как у вашего отца хватило
наглости подойти на двести миль к берегам, где самое имя его смердит по-
зором?
- Он хотел воротиться, сэр.
- Что-о?!
- Воротиться к вам в Бостон, сэр. Тут вот какое дело, капитан: отец
был человек небогатый, а все ж кой-что отложил про черный день. И он не
стал больше служить, хоть ему и позволили. Уж больно он маялся, что не
сдержал слова. Мы в отце души не чаяли, можно сказать, так и жили одной
семьей, хоть старшие уж и сами обзавелись женами да ребятишками, а
кой-кто пошел в Редрут, на шахты.
- Ближе к делу.
- А я про дело говорю, капитан. Отец, стало быть, решил воротиться в
Бостон. После того боя "Леди Нипеан" уже мало на что годилась. Ее оцени-
ли в тысячу двести фунтов, а Почтовое управление уступило ее нам за ты-
сячу сто вместе с пушками, да ремонт стоил фунтов полтораста; счета вон
там, в шкафу, сами поглядите. У отца было отложено фунтов пятьсот или
малость побольше.
Капитан Секкомб снял ноги со стола, весь подался вперед и даже при-
поднялся со стула.
- Как?! Вы ее купили?!
- Про то я вам и говорю, сэр! Оно, конечно, отец растолковал бы все
куда лучше. Он поведал все господу, а потом и нам всем. Уж больно он ма-
ялся, что не сдержал слова. Тут встает моя сестра Сусанна и говорит: "Я
так думаю, муженек мой посолидней всех вас, у нас с ним и ферма своя; да
ведь и ферму можно продать, а для людей богобоязненных всюду найдется
кров. Мы не можем доставить им американских военнопленных, зато можем
сами отправиться в Бостон. Поглядела я на этих пленных американцев и так
вам скажу: коммодор Роджерс только обрадуется, коли получит нас заместо
них. А уж что он с нами сделает - на то воля божья". Вот как она сказа-
ла, сэр. Оно, конечно, мы про это никому ни слова, а говорили, будто
идем в Канаду, всей семьей туда переселяемся. А вон того джентльмена по-
добрали по пути, за Фалмутом, он, небось, вам уже и сам сказал.
Капитан Секкомб уставился на меня, а я на него. Рубен Коленсо все
вертел в руках свою шапчонку.
Наконец американец перевел дух и присвистнул.
- Придется повернуть обратно в Бостон и все там доложить, хотя и до-
роговато это мне встанет. Такое дело решать не кому другому, как коммо-
дору Бейнбриджу. Садитесь, мистер Коленсо.
- Дозвольте, сэр, я выйду на палубу погляжу на отца, покуда меня не
заковали в кандалы, - просто сказал пленник. - Это ведь недолго.
- Конечно, сэр сделайте милость. И попросите за меня прощения у дам,
я скоро приду. Я тоже хочу отдать вашему отцу последний долг.
И когда Рубен вышел за дверь, капитан Секкомб задумчиво прибавил:
- По-моему, он рассказал чистейшую правду.
И через пять минут, когда мы стояли на шканцах подле мертвеца, он
повторил это слово:
- Чистейшей души был человек, сэр, или уж я ничего не смыслю.
Прав ли он, нет ли, - это решать крючкотворам. Я же в своих
странствиях по белу свету постиг одну истину: в человеке всегда более
величия, нежели в правительстве; подчас он и мудрее и уж всегда честнее.
Не приведи меня бог когда-либо решать такую задачу, какая стояла перед
старым капитаном пакетбота и под конец стоила ему жизни! Ему пришлось
выбирать меж преданностью королю и собственной совестью, и может
статься, он совершил ошибку. Но я верю, он всеми силами старался сделать
правильный выбор и, поняв, что решение короля позорно, не унизился до
такой сделки с совестью. Попав в подобное положение, человек может даже
изменить своему отечеству, дабы не уронить его же честь. В надежде, что
так оно и было, мы предали тело капитана Коленсо волнам вместе с флагом,
который он спустил с нокреи и который уже сослужил свою службу, правую
или неправую.
Два дня спустя мы бросили якорь в огромной бостонской гавани, и капи-
тан Секкомб отправился со своими пленниками и с докладом о случившемся к
коммодору Бейнбриджу, а тот задержал всю команду у себя до той поры, по-
куда не снесется с коммодором Роджерсом. Спустя еще несколько недель их
всех отослали в Ньюпорт, на Род-Айленд на допрос к Роджерсу, а потом к
чести молодой республики, освободили, заручившись единственно их словом;
но воротились они после войны в Англию или остались в Америке, приняв ее
гражданство, - этого я не знаю. Ко мне судьба оказалась благосклоннее.
Коммодор разрешил капитану Секкомбу оставить меня у себя, покуда фран-
цузский консул не разберется в моем деле, а консул не почел нужным торо-
питься, и добрых два месяца я гостил в доме капитана. Здесь я познако-
мился с мисс Амелией Секкомб, весьма достойной молодой особой, которая,
как выразился ее любящий папенька, "недурно выучилась по-французски и
рада будет обменяться с вами мнениями на вашем родном языке". Но мы с
мисс Секкомб недолго изъяснялись пофранцузски: заметив в ней склонность
перейти на куда более пылкий язык взглядов, я взял быка за рога, поведал
ей тайну моего сердца и принялся восхвалять Флору. Благородная девушка
не пожелала играть в моей одиссее роль влюбленной Навсикаи; она не оби-
делась, нет, напротив того, сама с жаром принялась помогать мне и так
уговаривала отца и все консульство, что второго февраля тысяча восемьсот
четырнадцатого года я уже махал ей на прощание рукою с палубы барка "Шоу
мат", взявшего курс из Бостона в Бордо.
ГЛАВА XXXV
В ПАРИЖЕ. АЛЕН ВЫКЛАДЫВАЕТ СВОЙ ПОСЛЕДНИЙ КОЗЫРЬ
Десятого марта на закате "Шоумат" миновал форт Пуэнт де Грав и вошел
в устье Жиронды, а на другое утро в одиннадцать часов бросил якорь чуть
ниже Бле под пушками "Регулуса".
Мы поспели как раз вовремя, ибо со дня на день здесь ожидали прибытия
британского флота, идущего на соединение с герцогом Ангулемским и графом
Линчем, который готовился изменить трехцветному знамени и передать Бордо
в руки Бирсфорда или, если угодно, Бурбонов. Весть о его намерениях уже
достигла Бле, и потому, едва ступив на землю милой Франции, я тот же час
поспешил в Либурн, вернее, во Фронзак, а оттуда на другое же утро отпра-
вился в Париж.
Но война отняла у страны чуть ли не всех лошадей и здоровых кучеров,
а потому путешествовать в те дни было так трудно и так подолгу приходи-
лось ждать на постоялых дворах, что я мог бы с таким же успехом проби-
раться в столицу пешком. Долгих две недели добирался я до Орлеана, а в
Этампе, куда я приехал утром тридцатого марта, кучер разбитого дилижанса
наотрез отказался ехать дальше. Казаки и прусские войска уже стояли у
ворот Парижа.
- Ночью мы видели костры их бивуаков. Вы только послушайте, мсье, са-
ми услышите стрельбу.
Поговаривали, что императрица покинула Тюильри.
- Где же она?
Кучер, содержатель постоялого двора, равнодушные прохожие - все пожи-
мали плечами.
- Может быть, в Рамбуйе.
Никто не знал, что происходит и что будет дальше. Император был то ли
в Труа, то ли в Сансе, а может быть, даже в Фонтенбло, - наверно никто
не мог сказать. Но беженцы из Парижа текли в Этамп нескончаемым потоком,
и сколько я ни рыскал целыми днями по городу, ни за какие блага мира
нельзя было нанять коляску и хоть какую-нибудь клячу.
Наконец однажды поздно вечером я наткнулся на колченогую серую кобы-
лу, запряженную в наемный кабриолет, судя по табличке, прибывший из Па-
рижа; она кружила по улицам без всякого смысла и толку, ибо правил ею
