окажется только на руку твоим врагам. А кое-что мы уже сделали, и имей в
виду, этим письмом (чисто деловым!) я хочу сказать тебе, что не вся зас-
луга тут принадлежит мистеру Робби и твоему мистеру Роумену (судя по
описанию мистера Робби, это, кажется, довольно нудный старикашка, хоть
он, без сомнения, желает тебе добра). Но во вторник после твоего отъезда
у меня был разговор с майором Шевениксом и, когда я сказала ему, что мне
его очень жаль, но надеяться ему не на что, он заговорил совсем по-дру-
гому, и я поневоле стала уважать его еще больше: он сказал, что хочет
единственно моего счастья и докажет это. Он сказал, что все обвинения
против тебя может разбирать один только военный суд, - и он уверен - у
него есть на то веские причины, - что ты вынужден был драться на дуэли,
значит, это было дело чести, а совсем не то, что они там говорят, и он
готов не только сам дать об этом письменные показания под присягой, но и
этого Клозеля отлично знает и заставит рассказать все начистоту. И майор
все это исполнил на другой же день и заставил Клозеля тоже подписать по-
казания, и у мистера Робби есть копия этого признания, и он ее посылает
вместе с моим письмом в Лондон мистеру Роумену, и поэтому теперь Роули
(что за милый мальчик!) пришел ко мне и ждет в кухне, покуда я закончу
эти торопливые строки. Он также говорит, что майор Шевеникс едва-едва
успел все это сделать, потому что покровители Клозеля исхлопотали для
него обмен на военнопленного англичанина и он уезжает обратно во Фран-
цию. А теперь я спешу кончить, и остаюсь твой преданный друг
Флора.
Р. S. Тетушка здорова. Рональд ждет офицерского патента.
Ты просил меня написать это, и я повинуюсь: "Я люблю тебя, Энн".
Выпавшая из письма записка была написана крупным неровным почерком.
Она гласила:
"Дорогой мистер Энн, глубокоуважаемый сэр. Надеюсь, вы в добром здра-
вии, как и я, и все хорошо, и мисс Флора, должно, пишет вам, подлюга
Клозель сознался. Еще сообщаю Вам: мисс Макр, жива-здорова, одна беда:
на уме у ней все церковь да Библия, но как она вдова, уж я-то ее судить
не стану. Мисс Флора говорит - она положит мою записку в свое письмо, и
есть еще кой-что, только это страшный секрет, и больше я ничего не ска-
жу, сэр, и остаюсь, с почтением ваш Дж. Роули".
Я прочел оба письма, положил их в нагрудный карман, потом шагнул к
столу и с серьезным видом подал Алену его бумагу, затем поворотился к
мистеру Роумену, и тот с треском захлопнул свою табакерку.
- Теперь, я полагаю, остается лишь обсудить условия, которые - исклю-
чительно по нашему великодушию или, скажем, для поддержания чести рода -
мы можем предложить вашему... мистеру Алену, - сказал поверенный.
- А я полагаю, вы забываете о Клозеле, - огрызнулся мой кузен.
- Ваша правда, я совсем забыл о Клозеле. - Мистер Роумен вышел на
лестницу и крикнул вниз: - Даджен!
Появился мистер Даджен и отвесил столь холодный и чопорный поклон,
словно желал меня уверить, будто это вовсе и не он вальсировал со мною в
лунном свете.
- А где же этот Клозель?
- Право, затрудняюсь вам ответить, сэр, ибо не знаю, в каком конце
улицы находится винный погребок "Золотая голова". Но полагаю, что в том,
ибо сточная канава ведет в противоположную сторону. Именно в том направ-
лении минуты две назад исчез и мистер Клозель.
Ален вскочил и поднес к губам свисток.
- Положите ваш свисток, - посоветовал мистер Роумен. - Мошенник вас
просто надул. Можно лишь надеяться, - добавил он с кислой усмешкой, -
что вы заплатили ему не наличными, а только распиской.
Но, припертый к стене, Ален все не сдавался.
- Видно, от вас ускользнуло одно пустячное обстоятельство, почтенный
адвокат, или вы храбрее, чем я думал. Англичане сейчас у парижан не в
чести, да и квартал этот не отличается деликатностью. Стоит разок свист-
нуть, крикнуть: "Английские шпионы!" - и двое англичан...
- Скорее трое, - прервал его мистер Роумен и подошел к двери.
- Мистер Берчел Фенн, не соблаговолите ли подняться к нам?
И на этом позвольте мне остановиться. Есть на свете вещи, по крайнос-
ти, так я полагаю, столь презренные и жалкие, что они недостойны описа-
ния; таково было и падение Алена. Возможно также, что истинно британское
чувство справедливости, присущее мистеру Роумену, на этот раз ему изме-
нило, если он позволил себе прибегнуть к такому беспощадному оружию. Про
Фенна скажу только, что этот сладкоречивый негодяй вступил в комнату так
гордо и самоуверенно, точно давно уже намеревался исполнить свой долг
перед обществом и лишь неблагоприятные обстоятельства помешали ему сде-
лать это ранее. Он раболепствовал перед мистером Роуменом, потому что у
того в руках оказалась вся цепь его преступлений. Он даже с каким-то по-
добострастным пылом спешил выдать своего собрата-изменника. Я убежден,
что, ежели бы ему как следует пригрозили, он предал бы и родную мать. У
здоровяка Даджепа рот дергался, как у бультерьера при виде землеройки.
Ален очутился между молотом и наковальней, у него не осталось никакой
надежды на спасение. И, уже не в первый раз, я невольно едва не посо-
чувствовал своему кузену: свирепость, с какою на него обрушились его
противники, была мне отвратительна. По-видимому, мистер Роумен впервые
напал на след Алена именно через Фенна, и этот закоренелый негодяй утаил
тогда некоторые сведения и готов был продать их теперь "любому
джентльмену, который предаст забвению мое прошлое, ибо меня совратили с
пути истинного". И вот, видя, что Ален окончательно разбит и унижен, я
вмешался в разговор, выставил за дверь Берчела Фенна и вернул беседу в
спокойное, деловое русло. Кончилось тем, что Ален отказался от всех сво-
их притязаний и принял от меня шесть тысяч франков ежегодного содержа-
ния. Мистер Роумен поставил условием, чтобы нога Алена никогда более не
ступала на английскую землю, но мне это показалось излишней предосторож-
ностью: я знал, что, ежели он высадится в Дувре, и суток не пройдет, как
его арестуют за долги.
- Отлично поработали, - с удовлетворением заметил поверенный, когда
мм вышли на улицу.
Я промолчал.
- А теперь, мистер Энн, ежели вы окажете мне честь отобедать со мною,
скажем, у Тортони, мы заглянем по пути в мой - отель "Четыре времени го-
да", что за префектурой, и закажем коляску четверней.
ГЛАВА XXXVI
Я ЕДУ ЗА ФЛОРОЙ
И вот я лечу на север на крыльях любви, отягощенный лишь присутствием
мистера Роумена. Впрочем, этот достойный муж взобрался в коляску с видом
отнюдь не столь постным, как обычно. Он - и это вполне простительно -
откровенно торжествовал победу. В сумерках я различал, что он то и дело
улыбается про себя или же, набрав полную грудь воздуха, воинственно от-
дувается. А как только мы миновали заставу Сен-Дени, он заговорил, я уж
тут-то в полной мере раскрылось красноречие нашего семейного стряпчего.
Он откинулся на спинку сиденья с видом человека, который по меньшей мере
способствовал воцарению мира в Европе да еще вдобавок отлично пообедал.
Одним взмахом зубочистки он в пух и прах разбивал вражеские бастионы,
ехидно разглагольствовал об отречении императора, об измене герцога Ра-
гузы, о будущем Бурбонов и характере мсье Талейрана, подтверждал свои
умозаключения случаями и примерами, может быть, не слишком достоверными,
зато весьма пикантными.
Когда мы проезжали Ла-Шапель, мистер Роумен вытащил табакерку и про-
тянул ее мне.
- Вы что-то молчаливы, мистер Энн.
- Я все жду, когда вступит хор, - отвечал я. -
"Правь, Британия"... Начинайте, не стесняйтесь!
- Что ж, надеюсь, эта мелодия скоро и вам станет родной, - возразил
он.
- Нет, уж, пожалуйста, не торопите меня, мой дорогой! Я видел, как в
Париж входили казаки и как парижане нацепляли на своих пуделей кресты
Почетного легиона. Я видел, как они поднимали какого-то негодяя на Ван-
домскую колонну, чтобы тот разбил бронзовую голову героя Аустерлица. Я
видел, как весь зал Оперы стоя рукоплескал жирному горлодеру, который
пел хвалу пруссакам, да еще на мотив "Да здравствует Генрих Четвертый!
". Я видел также на примере моего кузена, на что способны отпрыски бла-
городнейших родов Франции. Но видел я также и крестьянских пареньков,
совсем еще зеленую молодежь, рекрутов последнего набора, - скошенные
картечью, они через силу приподнимались, чтобы с последним вздохом воз-
дать хвалу Франции я маленькому человеку в сером сюртуке. Без сомнения,
мистер Роумен, пройдет время, и в памяти моей эти крестьянские парни
смешаются с аристократами, а их матери - со знатными посетительницами
Оперы; без сомнения, пройдет время - и я окажусь мировым судьей и правой
рукою главы графства Бакингем. Вы не ошиблись: я меняю свою родину, ведь
я сейчас ей не нужен. Но во имя ее я искал и нашел самое лучшее, что
есть на моей новой родине, - нашел в заточении, в темнице. И потому пов-
торяю: не торопите меня.
Я пошарил в кармане, достал трутницу, серную спичку и зажег потухшую
сигару.
Спутник мой пощелкал языком.
- Придется провести вас в парламент, мистер Энн. Вы прирожденный ора-
тор.
Понемногу поток красноречия мистера Роумена стал иссякать, а когда мы
миновали Сен-Дени, он нахлобучил поглубже дорожную шапочку, уселся поу-
добнее и задремал. Я же, сидя с ним рядом, и не помышлял о сне. Весенняя
ночь была прохладна, ветер относил назад пар от дыхания лошадей, и он
затуманивал фонари нашей коляски и вставал завесой между мной и форейто-
рами. А в вышине, над черными шпилями выстроившихся в ряд тополей, дви-
гались полчища звезд. Взгляд мой устремился вверх, к Полярной звезде -
знамени этого безмолвного парада, и к Кассиопее, что повисла под нею на
севере, над самым горизонтом, над изголовьем моей Флоры - моей Полярной
звезды и цели моих странствий.
Мысли эти успокоили меня, и я тоже задремал; вообразите же мое удив-
ление и досаду, когда, пробудясь, я ощутил томительную тоску и тревогу.
С каждым часом на душе у меня становилось все неспокойнее. И на пути
от Амьена до побережья мистеру Роумену, должно быть, пришлось со мною не
сладко. На постоялых дворах я, не жуя, проглатывал, что подавали, и
беспрестанно требовал, чтобы поскорее сменили лошадей. В коляске я то и
дело подскакивал, как рыба на горячей сковороде. Я проклинал все на све-
те: мне казалось, мы еле тащимся. Я издевался над табакеркой мистера Ро-
умена, и когда мы наконец прибыли в Кале, дело едва не кончилось дуэлью,
ибо я требовал, чтобы он тут же на дюнах с оружием в руках доказал свое
право каждую понюшку превращать в некий торжественный обряд. По счастью,
пакетбот уже готов был отчалить, и мы второпях погрузились на борт. На
ночь мы заняли отдельные каюты, и неугомонные, бурные воды Ла-Манша ука-
чали меня, смыли с души моей желчь и досаду, и я забылся на своей койке,
безвольный, словно тряпка, послушная дуновению любого ветерка.
Туманным утром мы сошли на берег в Дувре, и тут мистер Роумен приго-
товил для меня сюрприз. Ибо в толпе носильщиков и зевак я углядел ни
много ни мало - сияющую физиономию мистера Роули! Поверьте мне, от одно-
го ее вида безжизненно-серые холмы Альбиона окрасились для меня в розо-
вый цвет! Я едва не бросился ему на шею. А мой верный слуга поминутно
снимал шапку и, не говоря ни слова, расплывался в восторженной улыбке.
Позднее он признавался мне, что "тут уж было либо держать язык за зуба-
ми, сэр, либо кричать "Ура! ". Он выхватил у меня из рук саквояж и повел
нас сквозь толпу прямиком в гостиницу завтракать. Видно, все время, что
Роули пробыл в Дувре, он направо и налево кричал о том, какие важные
прибывают гости, ибо хозяин гостиницы, отвешивая подобострастные покло-
ны, вышел приветствовать нас на крыльцо, и, едва мы переступили порог,
все столь почтительно смолкло, что сам герцог Веллингтонский и тот был
