такой, что слышно было под Хэнгин-Шоу; сама Дженет дралась за десятерых,
и долго после этого, чуть ли не по сию пору, у многих наших женщин видны
следы от ее когтей; и как бы вы думали, кто подоспел к самому разгару
драки? Новый наш пастор (должно быть, за грехи бог его наказал).
- Женщины! - крикнул он (а голос у него был зычный). - Заклинаю вас
именем господа, отпустите ее!
Дженет бросилась к нему, едва живая от страха, и стала его молить,
Христа ради, чтоб он ее спас от погибели, а женщины тоже не отставали и
рассказали ему все, что знали про Дженет, а может, даже и больше того.
- Женщина, - спросил он у Дженет, - правда ли все это?
- Как господь меня видит, как господь меня сотворил, ни слова правды
тут нету! И про ребенка тоже, - прибавила она. - Я всегда была порядоч-
ной женщиной.
- Хочешь ли ты отречься от дьявола и дел его во имя божие передо
мной, его недостойным слугою?
Что ж, надо прямо сказать: когда пастор ее спрашивал, она так ух-
мыльнулась, что всех, кто это видел, бросило в дрожь от страха, и всем
было слышно, как зубы у нее застучали друг об дружку; но ничего иного ей
делать не оставалось, и Дженет, подняв кверху руку, отреклась от дьявола
и от дел его перед всеми.
- А теперь, - сказал мистер Соулис, - идите по домам, все до одной, и
будем молить бога, чтоб он помиловал нас.
Он подал Дженет руку, хоть из одежды на ней мало что оставалось, кро-
ме рубахи, и повел по деревне к ее собственному дому, будто леди-помещи-
цу; а она визжала и хохотала так, что совестно было слушать.
В ту ночь многие почтенные люди долго молились перед сном, а когда
наступило утро, такой страх одолел весь приход Болвири, что детишки поп-
рятались и даже взрослые мужчины не решались выйти за дверь. По улице
шла Дженет - она или ее подобие, - никто не мог бы сказать наверное: шея
у нее была свернута, голова скривилась набок, словно у висельника, и на
лице усмешка, словно у трупа, еще не снятого с виселицы. Мало-помалу лю-
ди к этому пригляделись и даже стали спрашивать у нее, что такое с ней
случилось, но с этого дня она уже не могла говорить, как подобает хрис-
тианке, а только пускала слюни да стучала зубами, словно ножницами; и
начиная с этого дня ни разу ее уста не произнесли имени божьего. Когда
она хотела его выговорить, ничего у ней не выходило: видно, ей было не-
возможно назвать, имя божье. Кто знал, в чем тут дело, помалкивал, но уж
больше никто не называл эту тварь именем Дженет Макклоур, ибо прежняя
Дженет, как все думали, давно была в аду кромешном. Но ведь пастору не
прикажешь и рот ему не заткнешь, а он только и твердил в своих пропове-
дях, что о жестокости людской, которая будто бы довела Дженет до парали-
ча, бранил мальчишек, которые ее дразнили и приставали к ней, и в тот же
самый вечер взял ее к себе, и стали они жить вдвоем в пасторском доме
под горой Хэнгин-Шоу.
Ну, ладно, прошло после этого довольно много времени, и люди праздно-
мыслящие начали было смотреть на это сквозь пальцы и стали даже забывать
о том черном деле. О священнике все были теперь самого хорошего мнения:
по вечерам он долго сидел за своим писанием. Люди видели, что свеча у
него в доме, на берегу Дьюлы, горит и за полночь, и сам он как будто был
доволен собой и держался так же, как и прежде, хотя всякому было видно,
что он теперь стал совсем не тот. А что касается Дженет, так она свобод-
но расхаживала всюду, и если она и раньше говорила мало, то теперь и по-
давно; правда, она никого не трогала, только смотреть на нее было страш-
но, и все у нас в Болвири удивлялись, как это ей доверили пасторский
дом.
К концу июля настала такая погода, какой отродясь не видывали в наших
местах: стояла жара, жестокая, гнетущая жара. Стада обессилели и не мог-
ли взобраться по склону Черной горы, дети не могли играть и скоро уста-
вали, а к тому же порывы горячего ветра шумели в листве, и временами на-
летал дождь, но не освежал нисколько. Каждый день мы думали, что к утру,
должно быть, соберется гроза, но наступило одно утро и другое утро, а
погода была все та же, ни на что не похожая, тяжкая для людей и живот-
ных. Из нас никто так не страдал от жары, как мистер Соулис: он не мог
ни спать, ни есть - так он говорил церковному совету - и, если он не пи-
сал свою книжку, то бродил по окрестностям, словно одержимый, и это в
такое время, когда все были рады сидеть дома, в прохладе.
Поблизости от Хэнгин-Шоу, там, где поднимается Черная гора, есть у
нас одно огороженное место с этакой чугунной решеткой: в старые времена
там как будто было кладбище прихода Болвири, основанное папистами еще до
того, как свет господень озарил наше королевство. Сад был большой и, во
всяком случае, подходящий для мистера Соулиса: в нем он, бывало, сидел и
обдумывал свои проповеди, да и вправду там всегда было пустынно и тихо.
Вот сидит он однажды на обрыве Черной горы и видит сначала двух, потом
четырех, а там и семерых воронов, они все летают да летают вокруг старо-
го кладбища. Летали они низко и тяжело и на лету каркали: мистер Соулис
понял, что они чего-то испугались и слетели с деревьев. Пастор наш был
неробкого десятка, взял да и пошел прямо туда, и как бы вы думали, что
он увидел? Внутри ограды, на могиле, сидел кто-то - то ли человек, то ли
одна видимость человека. Высокого роста, черный, как ад, и глаза ка-
кие-то очень странные [8]. Мистеру Соулису не раз приходилось слышать о
черных людях; но в этом черном человеке было что-то такое, отчего и пас-
тора бросило в дрожь. Как ни жарко было, его проняло холодом до мозга
костей, но он все-таки заговорил с ним и спросил:
- Друг мой, вы как будто нездешний?
Черный человек ничего ему не ответил, а вскочил на ноги и, хромая,
отбежал к дальней стене кладбища; однако он все оглядывался на пастора,
а тот стоял и глядел ему вслед до тех пор, пока черный человек, переб-
равшись через стенку кладбища, не побежал к березовой роще. Мистер Соу-
лис, сам не зная, для чего, побежал за ним; но он уже устал от ходьбы,
да и погода была жаркая, нездоровая, и сколько он ни старался, а все не
мог подобраться поближе к черному человеку; тот только мелькнул раза два
среди берез и наконец спустился с горы вниз. А внизу священник увидел
его еще раз: хромая и ковыляя, он перешел через реку и направился к пас-
торскому домику.
Мистеру Соулису не очень-то понравилось, что это страшилище так
вольно ведет себя в пасторских владениях; он зашагал быстрее, тоже пе-
ребрался через поток и помчался вверх по садовой дорожке, но дьявола,
или черного человека, уже нигде не было видно. Пастор вышел на большую
дорогу, осмотрелся, но и там никого не было; обошел весь сад кругом -
нет нигде черного человека! Прошел он весь сад до конца и не без опасе-
ния, что было вполне естественно, приподнял дверную щеколду и вошел к
себе в дом - и тут как тут перед ним встала Дженет Макклоур со своей
кривой шеей, как будто не слишком довольная тем, что пастор вернулся до-
мой. А его самого, как только он увидел Дженет, вновь пронизал могильный
холод.
- Дженет, - спросил пастор, - не видели вы черного человека?
- Черного человека? - отозвалась она. - Упаси боже! Да что вы, пас-
тор! Сколько ни ищи, а у нас в Болвири не сыщешь черного человека.
Но она это говорила не как все люди, а сами можете себе представить
как: словно лошадь, которая грызет удила.
- Ну что ж, Дженет, - сказал пастор, - если здесь не было черного че-
ловека, значит, я говорил с Врагом рода человеческого.
И сел, а сам весь дрожит, словно в лихорадке, и зубы у него застуча-
ли.
- Пустяки! Как только вам не совестно, пастор? - сказала Дженет и да-
ла ему глоточек бренди, которое у нее всегда водилось.
После этого мистер Соулис сейчас же ушел к себе в кабинет, где у него
было очень много книг. Комната была длинная, темная, зимой в ней было
холодно, как в могиле, и даже в разгаре лета сыро, оттого что пасторский
дом стоял у самой реки. Вот он сел и стал думать обо всем, что случилось
в Болвири за то время, что он здесь живет; вспомнился ему родной дом и
те дни, когда он был еще мальчишкой и бегал по лесам и лугам, а этот
черный человек все не выходил у него из головы, словно припев какой-то
песни. И чем больше он думал, тем больше ему думалось про черного чело-
века. Он попробовал молиться, да слова никак не шли у него с языка; го-
ворят, пробовал он и писать свою книгу, но и это ему не удалось. Време-
нами ему казалось, что черный человек стоит рядом, и тогда он весь пок-
рывался потом, холодным, как колодезная вода, а временами он приходил в
чувство и помнил обо всем этом не больше, чем новорожденный младенец.
Наконец пастор подошел к окну и долго стоял перед ним, глядя на воды
Дьюлы. Деревья там растут очень густо, а вода возле пасторского домика
глубокая и черная; смотрит он и видит, что Дженет полощет белье на бере-
гу, подоткнув юбку. Она стояла спиной к пастору, и он даже не очень ви-
дел, что перед ним. Но вот она обернулась, и он увидел ее лицо. Мистера
Соулиса опять пробрала та же холодная дрожь, что пробирала его дважды за
этот день, и ему вспомнилось, как люди болтали, будто Дженет давным-дав-
но умерла и сам дьявол вселился в ее холодное, как лед, тело. Пастор
отступил немного назад и начал ее пристально разглядывать. Она топтала
ногами белье и что-то про себя напевала, и - боже ты мой милостливый,
спаси нас! - какое страшное было у нее лицо! Временами она начинала петь
громче, но ни один человек, рожденный женщиной, не мог бы понять ни еди-
ного слова из ее песни; а иногда начинала поглядывать искоса куда-то
вниз, хоть смотреть там было не на что. Омерзение пронизало пастора до
самых костей... И это было ему предостережением свыше! Но мистер Соулис
все-таки винил одного только себя: как можно думать так дурно о несчаст-
ной, свихнувшейся женщине, у которой никого не было, кроме него. Он по-
молился за нее и за себя, и выпил холодной воды - еда ему была противна,
- и лег на голые доски своей кровати; наступили уже сумерки.
Эта ночь была такая, какой не запомнят в приходе Болвири: ночь на
семнадцатое августа одна тысяча семьсот двенадцатого года. Днем все сто-
яла жара, как мы уже говорили, но в эту ночь было особенно жарко и душ-
но: солнце село в зловещие тучи, и сразу стало темно, как в яме; ни
звездочки, ни ветерка; в темноте не видно было собственной ладони перед
лицом, и даже старые люди сбрасывали с себя простыни к лежали на своих
постелях, задыхаясь от жары. Со всем тем, что было у пастора на душе, не
мудрено, что ему не спалось. Он то лежал неподвижно, то метался в крова-
ти; чистая, прохладная постель словно прожигала его насквозь; он то за-
сыпал, то просыпался; то он слышал бой церковных часов, то вой собаки на
болоте, словно перед чьей-то смертью; иной раз ему казалось, что по ком-
нате бродят призраки, а может, он видел и чертей. Уж не заболел ли он,
так ему подумалось; да он и вправду был болен, но не болезнь его пугала.
Потом в голове у него немного прояснилось, он уселся в одной рубашке
на краю постели и снова задумался о черном человеке и о Дженет. Он не
мог бы сказать отчего, может, оттого, что ноги у него озябли, но ему
пришло в голову, что между этими двумя что-то есть общее и что либо один
из них, либо они оба нечистые духи. И как раз в эту минуту в комнате
Дженет, которая была рядом, послышался топот и шум, словно там кто-то
боролся, потом раздался громкий стук, потом ветер засвистел вокруг всех
четырех стен дома, и снова стало тихо, как в могиле.
Мистер Соулис не боялся никого: ни человека, ни дьявола. Он достал
огниво, зажег свечу и сделал три шага к двери Дженет. Дверь была заложе-
на щеколдой; он приподнял ее и, распахнув дверь настежь, бесстрашно заг-
лянул в комнату.
