Стивенсон Роберт Луис
Рассказы
НОЧЛЕГ ФРАНСУА ВИЙОНА
ДОМ НА ДЮНАХ
ОКАЯННАЯ ДЖЕНЕТ
ВЕСЕЛЫЕ МОЛОДЦЫ
МАРКХЕИМ
ОЛАЛЛА
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ ДОКТОРА ДЖЕКИЛА И МИСТЕРА ХАЙДА
САТАНИНСКАЯ БУТЫЛКА
СТИХИ И БАЛЛАДЫ
Изд. "Правда", Москва, 1981 г.
OCR Палек, 1998 г.
НОЧЛЕГ ФРАНСУА ВИЙОНА
Это было в последних числах ноября 1456 года. В Париже с нескончае-
мым, неутомимым упорством шел снег. Временами на улицы налетал ветер и
тут же вздымал снежный смерч; временами наступало затишье, и тогда из
темноты ночного неба в безмолвном кружении валили неисчислимые крупные
хлопья. Бедному люду, поглядывавшему на все это из-под намокших бровей,
оставалось только дивиться, откуда берется столько снега. Мэтр Франсуа
Вийон, стоя днем у окна таверны, выдвинул такое предположение: то ли это
языческий Юпитер щиплет гусей на Олимпе, то ли это линяют святые ангелы.
Сам он всего лишь скромный магистр искусств и в вопросах, касающихся бо-
жественного, не смеет делать выводы. Дурашливый старый кюре из Монтаржи,
затесавшийся в их компанию, тут же поставил юному мошеннику еще одну бу-
тылку вина в честь как самой шутки, так и ужимок, с которыми она была
преподнесена, поклялся своей седой бородой, что и сам он в этом возрасте
был таким же богохульным щенком, как Вийон.
Воздух резал легкие, хотя лишь слегка подмораживало; хлопья были
большие, влажные, липкие. Весь город словно укутали в простыню. Целая
армия могла пройти из одного его конца в другой, и никто не услышал бы
ни звука. Если пролетали в небе запоздалые птицы, то остров Ситэ виделся
им как большая белая заплата, а мосты - как тонкие белые швы на черном
полотнище реки. Высоко над землей снег садился на рельефы башен Собора
Парижской богоматери. Многие ниши были сплошь забиты им, многие статуи
надели высокие снеговые колпаки на свои рогатые или коронованные головы.
Химеры на водостоках превратились в длинные, свисавшие вниз носы. На
резьбе карнизов наросли сбившиеся на сторону подушки. В перерывы, когда
ветер стихал, был слышен приглушенный звук капели по плитам паперти.
Кладбище Сен-Жан получило свою долю снега. Все могилы были благолепно
укрыты; высокие белые крыши стояли вокруг в своем важном уборе, почтен-
ные буржуа уже давно почивали в постелях, напялив на себя колпаки, не
менее белоснежные, чем те, что были на их обиталищах; по всей округе ни
огонька, кроме слабого мигания фонаря, качавшегося на церковных хорах и
отбрасывавшего при каждом размахе причудливые тени. Еще не пробило деся-
ти, когда мимо кладбища Сен-Жан, похлопывая рукавицами, прошли пат-
рульные с фонарями и алебардами - прошли и не обнаружили ничего подозри-
тельного в этих местах.
Но там, притулившись к кладбищенской стене, стоял домишко, и в нем
единственном на всей похрапывающей во сне улице не спали, и это было яв-
но не к добру. Снаружи его почти ничто не выдавало: только струйка дыма
из трубы; темное пятно там, где снег подтаял на крыше, и несколько полу
занесенных следов на пороге. Но внутри, за закрытыми ставнями, поэт
Франсуа Вийон и кое-кто из воровской шайки, с которой он водился, коро-
тали ночь за бутылкой вина.
Большая куча раскаленных углей в сводчатом камине рдела и дышала па-
лящим жаром. Перед огнем, высоко подоткнув рясу и грея у гостеприимного
огня свои жирные голые ноги, сидел монах-пикардиец Домине Николае. Его
могучая тень надвое рассекала комнату, свет из камина еле пробивался по
обе стороны его тучного тела и маленькой лужицей лежал между широко рас-
ставленными ногами. Одутловатая физиономия этого запойного пьяницы была
вся покрыта сеткой мелких жилок, обычно багровых, а теперь бледно-фиоле-
товых, потому что хоть он и грел спину, но холод кусал его спереди. Ка-
пюшон рясы был у него откинут и топорщился двумя странными наростами по
сторонам бычьей шеи. Так он восседал, ворча что-то себе под нос и рассе-
кая комнату надвое своей мощной тенью.
По правую его руку Вийон и Ги Табари склонялись над куском пергамен-
та: Вийон сочинял балладу, которую позднее назвал "Балладой о жареной
рыбе", а Табари восторженно лопотал что-то у него за плечом. Поэт был
весьма невзрачный человек: небольшого роста, с впалыми щеками и жидкими
черными прядями волос. Его двадцать четыре года сказывались в нем лихо-
радочным оживлением. Жадность проложила морщины у него под глазами, не-
добрые улыбки - складочки вокруг рта. В этом лице боролись волк со
свиньей. Своим уродством, резкостью черт оно красноречиво говорило о
всех земных страстях. Руки у поэта были маленькие, цепкие и узловатые,
как веревки, пальцы все время мелькали перед его лицом со страстной вы-
разительностью движений. Что касается Табари, то его приплюснутый нос и
слюнявый рот так и говорили о разливанной, благодушной, восторженной
глупости; он стал вором (так же как мог бы стать наитишайшим буржуа) си-
лой всемогущего случая, который управляет судьбой гусей и ослов во обра-
зе человеческом.
По другую руку монаха играли в карты Монтиньи и Тевенен Пансет. В
первом, как в павшем ангеле, еще сохранился какой-то след благородного
происхождения и воспитания: что-то стройное, гибкое, изысканное в фигу-
ре, что-то орлиное и мрачное в выражении лица. А бедняга Тевенен был се-
годня в ударе: днем ему удалась одна мошенническая проделка в предместье
СенЖак, а теперь он выигрывал у Монтиньи. Довольная улыбка расплылась на
его лице, его розовая лысина сияла в венке рыжих кудрей, изрядное брюшко
сотрясалось от подавляемого смеха каждый раз, как он загребал выигрыш.
- Ставишь или кончать? - спросил Тевенен.
Монтиньи угрюмо кивнул.
- "Есть предпочтут иные люди, - писал Вийон, - на позолоченной посу-
де". Ну, помоги же мне, Гвидо!
Табари хихикнул.
- "Или хотя б на серебре", - писал поэт.
Ветер снаружи усиливался, он гнал перед собой снег, и временами вой
его переходил в торжествующий рев, а потом в замогильные стенания в тру-
бе. Мороз к ночи крепчал. Вийон, выпятив губы, передразнивал голос вет-
ра, издавая нечто среднее между свистом и стоном. Именно этот талант
беспокойного поэта больше всего не нравился пикардийскому монаху.
- Неужели вы не слышите, как он завывает у виселицы? - сказал Вийон.
- И все они там сейчас отплясывают в воздухе дьявольскую жигу. Пляшите,
пляшите, молодчики, все равно не согреетесь! Фу! Ну и вихрь! Наверняка
кто-нибудь сорвался! Одним яблочком меньше на трехногой яблоне! А небось
и холодно же теперь, Домине, на дороге в Сен-Дени? - сказал он.
Домине Николае мигнул обоими глазами, и кадык у него передернуло,
словно он поперхнулся. Монфокон, самая ужасная из виселиц Парижа, видна
была как раз с дороги в Сен-Дени, и слова Вийона задели его за живое. А
Табари, тот всласть посмеялся шутке насчет яблочек - никогда еще он не
слышал ничего смешнее. Он держался за бока и всхлипывал от хохота. Вийон
щелкнул собутыльника по носу, отчего смех его перешел в приступ кашля.
- Будет ржать, - сказал Вийон, - придумай лучше рифму на "рыба".
- Ставишь или кончать? - ворчливо спросил Монтиньи.
- Конечно, ставлю, - ответил Тевенен.
- Есть там что-нибудь в бутылке? - спросил монах.
- А ты откупорь другую, - сказал Вийон. - Неужели ты все еще наде-
ешься наполнить такую бочку, как твое брюхо, такой малостью, как бутыл-
ка? И как ты рассчитываешь вознестись на небо? Сколько потребуется анге-
лов, чтобы поднять одного монаха из Пикардии? Или ты вообразил себя но-
вым Илией и ждешь, что за тобой пришлют колесницу?
- Hominibus imporssibile [1], - ответил монах, наполняя свой стакан.
Табари был вне себя от восторга. Вийон еще раз щелкнул его по носу.
- Смейся моим шуткам, - сказал он.
- Но ведь смешно, - возразил Табари.
Вийон состроил ему рожу.
- Придумывай рифму на "рыба", - сказал он. - Что ты смыслишь в латы-
ни? Тебе же лучше будет, если ничего не поймешь на страшном суде, когда
дьявол призовет к ответу Гвидо Табари, клирика, - сам дьявол с большим
горбом и докрасна раскаленными когтями. А раз уж речь зашла о дьяволе, -
добавил он шепотом, - то посмотри на Монтиньи.
Все трое украдкой взглянули в ту сторону. Монтиньи по-прежнему не
везло. Рот у игрока скривился набок, одна ноздря закрылась, а другая бы-
ла раздута. У него, как говорится, черный пес сидел "на загривке, и он
тяжело дышал под этим зловещим грузом.
- Так и кажется, что заколет он своего партнера, - тараща глаза, про-
шептал Табари.
Монах вздрогнул, повернулся лицом к огню и протянул руки к каминному
жару. Так на него подействовал холод, а вовсе не избыток чувствительнос-
ти.
- Вернемся к балладе, - сказал Вийон. - Что же у нас получилось? - И,
отбивая ритм рукой, он начал читать стихи вслух.
Но уже на четвертой строке игроки прервали его. Там что-то произошло
в мгновение ока. Закончилась очередная партия, и Тевенен готовился
объявить взятку, как вдруг Монтиньи стремительно, словно гадюка, бросил-
ся на него и ударил кинжалом прямо в сердце. Смерть наступила, прежде
чем Тевенен успел вскрикнуть, прежде чем он успел отшатнуться. Судорога
раз-другой пробежала по его телу, пальцы у него разжались и сжались сно-
ва, пятки дробно стукнули по полу, потом голова его отвалилась назад, к
левому плечу, глаза широко раскрылись, и душа Тевенена Пансета вернулась
к своему создателю.
Все вскочили, но дело было сделано мгновенно. Четверо живых глядели
друг на друга сами мертвецки бледные, а мертвый как бы с затаенной ус-
мешкой разглядывал угол потолка.
- Боже милостивый! - сказал наконец Табари и стал читать латинскую
молитву.
И вдруг Вийон разразился истерическим хохотом. Он шагнул вперед и от-
весил Тевенену шутовоский поклон, засмеявшись при этом еще громче. Потом
тяжело опустился на табурет, не в силах удержаться от надрывного смеха,
словно разрывавшего его на куски.
Первым пришел в себя Монтиньи.
- А ну-ка, посмотрим, что там у него имеется, - сказал он и, мигом
опытной рукой очистив карманы мертвеца, разложил деньги на столе че-
тырьмя ровными стопками. - Это вам, - сказал он.
Монах принял свою долю с глубоким вздохом и только искоса взглянул на
мертвого Тевенена, который начал оседать и валиться вбок со стула.
- Мы все в этом замешаны! - вскрикнул Вийон, подавляя свою радость. -
Дело пахнет виселицей для каждого из присутствующих, не говоря об от-
сутствующих.
Он резко вздернул правую руку, высунул язык и наклонил голову набок,
изображая повешенного. Потом ссыпал в кошелек свою часть добычи и зашар-
кал ногами по полу, как бы восстанавливая кровообращение.
Табари последний взял свою долю. Он ринулся за ней к столу, а потом
забился с деньгами в дальний угол комнаты.
Монтиньи выпрямил на стуле тело Тевенена и вытащил кинжал. Из раны
хлынула кровь.
- Вам, друзья, лучше бы убраться отсюда, - сказал он, вытирая лезвие
о камзол своей жертвы.
- Да, верно, - судорожно глотнув, проговорил Вийон. - Черт побери его
башку! - вдруг взорвался он. - Она у меня как мокрота в горле. Какое че-
ловек имеет право быть рыжим и после смерти? - И он снова рухнул на та-
бурет и закрыл лицо руками.
Монтиньи и Домине Николае громко засмеялись, и даже Табари слабо под-
хихикнул им.
- Эх ты, плакса, - сказал монах.
- Я всегда говорил, что он баба, - с презрительной усмешкой сказал
Монтиньи. - Да сиди ты! - крикнул он, встряхивая мертвеца. - Затопчи
огонь. Ник!
Но Нику было не до этого, он преспокойно взял кошелек Вийона, кото-
рый, весь дрожа, едва сидел на той самой табуретке, на которой три мину-
ты назад сочинял балладу. Монтиньи и Табари знаками потребовали принять
их в долю, что монах также молчаливо пообещал им, пряча кошелек за пазу-
ху своей рясы. Артистическая натура часто оказывается не приспособленной
к практической жизни.
Едва успел монах закончить свою операцию, как Вийон встряхнулся,
