если бы мне не помогали эти десять слуг. Они меня вспоили, как мать,
вскормили вместо отца.
- У вас еще есть время раскаяться и изменить свою жизнь.
- Я каждый день каюсь, - сказал поэт. - Мало кто так склонен к покая-
нию, как бедный Франсуа. А насчет того, чтобы изменить свою жизнь, пусть
сначала кто-нибудь изменит теперешние обстоятельства моей жизни. Челове-
ку надо есть хотя бы для того, чтобы у него было время для раскаяния.
- Путь к переменам должен начаться в сердце, - торжественно произнес
старик.
- Дорогой сеньор, - ответил Вийон, - неужели вы полагаете, что я кра-
ду ради удовольствия? Я ненавижу воровство, как и всякую прочую работу,
а эта к тому же сопряжена с опасностью. При виде виселицы у меня зуб на
зуб не попадает. Но мне надо есть, надо пить, надо общаться с людьми.
Кой черт! Человек не отшельник - Cui Deus feminam tradit [2]. Сделайте
меня королевским кравчим, сделайте аббатом Сен-Дени или байи в вашем Па-
татраке, вот тогда жизнь моя изменится. Но пока Франсуа Вийон остается с
вашего соизволения бедным школяром, у которого ни гроша в кошельке, ни-
каких перемен в его жизни не ждите.
- Милость господня всемогуща!
- Надо быть еретиком, чтобы оспаривать это, - сказал Франсуа. - Ми-
лостью господней вы стали владетелем Бризету и байи в Пататраке. А мне
господь не уделил ничего, кроме смекалки и вот этих десяти пальцев. Мож-
но еще вина? Почтительнейше благодарю. Милостью господней у вас превос-
ходное винцо.
Владетель Бризету расхаживал по комнате, заложив руки за спину. Может
быть, он еще не успел освоить сравнение солдат с ворами; может быть, Ви-
йон вызывал в нем какое-то неисповедимое сочувствие, может быть, мысли
его смешались просто от непривычки к таким рассуждениям, - как бы то ни
было, ему почему-то хотелось направить этого молодого человека на путь
истинный, и он не мог решиться выгнать его на улицу.
- Чего-то я все-таки не могу тут понять, - наконец сказал он. - Язык
у вас хорошо подвешен, и дьявол далеко завел вас по своему пути, но
дьявол слаб перед господом, и все его хитрости рассеиваются от одного
слова истины и чести, как ночная темнота на рассвете. Выслушайте же ме-
ня. Давным-давно я постиг, что дворянин должен быть исполнен рыцарского
благородства, должен любить бога, короля и даму своего сердца, и, хотя
много неправедного пришлось мне повидать на своем веку, я все же стре-
мился жить согласно этим правилам. Они записаны не только в мудрых кни-
гах, но и в сердце каждого человека, лишь бы он только удосужился прочи-
тать их. Вы говорите о пище и вине, я знаю, что голод - тяжкое испыта-
ние, которое трудно переносить, но как же не сказать о других нуждах, о
чести, о вере в бога и в ближнего, о благородстве, о незапятнанной люб-
ви? Может быть, мне и не хватает мудрости - впрочем, так ли это? - но,
на мой взгляд, вы человек, сбившийся с пути и впавший в величайшее заб-
луждение. Вы заботитесь о мелких нуждах и полностью забываете о нуждах
великих, истинных. Вы уподобляетесь человеку, который будет лечить зуб-
ную боль в день Страшного суда. А ведь честь, любовь и вера не только
выше пищи и питья, но, как мне кажется, их-то мы алчем сильнее и острее
мучимся, если лишены их. Я обращаюсь к вам потому, что, кажется мне, вы
меня легко можете понять. Стремясь набить брюхо, не заглушаете ли вы в
сердце своем иного голода? И не это ли причина того, что вместо радости
жизни вы испытываете лишь чувство горечи?
Вийон был явно уязвлен этими наставлениями.
- Так, по-вашему, я лишен чувства чести? - воскликнул он. - Да, бог
тому свидетель, я нищий! И мне тяжело видеть, что богачи ходят в теплых
перчатках, а я дую в кулак. С пустым брюхом жить нелегко, хотя вы гово-
рите об этом с таким пренебрежением. Потерпи вы с мое, вы бы, может, за-
пели иначе. Да, я вор, ополчайтесь на меня за это! Но, клянусь господом
богом, я вовсе не исчадие ада. Знайте же, что есть у меня своя честь, не
хуже вашей, хоть я и не хвастаю ею с утра до вечера, словно чудом гос-
подним. Нет в этом ничего примечательного, и я держу свою честь в суме,
пока она мне не понадобится. Смотрите, вот вам пример: сколько времени я
провел здесь с вами, в вашей комнате? Разве вы не сказали мне, что одни
в доме? А эта золотая утварь! Вы сильны духом - допускаю, но вы старик,
безоружный старик, а у меня с собой нож. Что стоит мне разогнуть руку в
локте и всадить вам клинок в кишки, а там ищи меня по всем улицам с ва-
шими кубками за пазухой! Думаете, не хватило у меня на это смекалки?
Хватило! А все-таки я от этого отказался. Вот они, ваши проклятые кубки,
целехоньки, как в ризнице. И у вас сердце отстукивает ровно, как часы. А
я сейчас уйду отсюда таким же бедняком, каким и вошел, с единственной
беляшкой, которой вы меня попрекаете. И вы еще говорите, что чувство
чести мне неведомо, да разразит меня бог!
Старик поднял правую руку.
- Знаете, кто вы такой? - сказал он. - Вы разбойник, милейший, бесс-
тыдный и бессердечный разбойник и бродяга. Я провел с вами только час.
И, поверьте мне, я чувствую себя опозоренным! Вы ели и пили за моим сто-
лом, но теперь мне тошно видеть вас. Уже рассвело, и ночной птице пора в
дупло. Пойдете вперед или за мной?
- Это как вам угодно, - сказал поэт, вставая со стула. - В вашей по-
рядочности я не сомневаюсь. - Он задумчиво осушил свой кубок. - Хотел бы
я уверовать и в ваш ум, - продолжал он, постучав себя пальцем по лбу, -
но годы, годы! Мозги плохо работают, размягчаются.
Из чувства самоуважения старик пошел вперед; Вийон последовал за ним,
посвистывая и заткнув большие пальцы за кушак.
- Да смилуется над вами господь, - сказал на пороге владетель Бризе-
ту.
- До свиданья, папаша, - ответил ему Вийон, зевая. - Премного благо-
дарен за холодную баранину.
Дверь за ним захлопнулась. Над белыми крышами занимался рассвет. Сту-
деное, хмурое утро привело за собой пасмурный день. Вийон стал посреди
улицы и потянулся всем телом.
"Нудный старичок, - подумал он. - А любопытно, сколько могут стоить
его кубки?"
ДОМ НА ДЮНАХ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
О ТОМ, КАК Я ЗАНОЧЕВАЛ В ГРЭДЕНСКОМ ЛЕСУ И ЗАМЕТИЛ СВЕТ В ПАВИЛЬОНЕ
В юности я был очень нелюдим. Я гордился тем, что держусь особняком и
не нуждаюсь в обществе; в сущности, у меня не было ни друзей, ни близ-
ких, пока я не встретил ту, которая стала мне и другом, и женой, и ма-
терью моих детей.
Я был относительно близок только с одним человеком - это был Р. Норс-
мор, владелец Грэден Истера в Шотландии. Мы с ним вместе учились, и хотя
не питали особой симпатии друг к другу или склонности к откровенным бе-
седам, но нас роднило сходство темпераментов. Мы считали себя мизантро-
пами, а теперь я вижу, что мы были просто надутые юнцы. Это нельзя было
назвать дружбой, скорее это было содружество двух нелюдимов. Исключи-
тельная вспыльчивость Норсмора не позволяла ему уживаться с другими
людьми; а так как он уважал мою молчаливую сдержанность и не навязывал
мне своих мнений, я тоже мирился с его обществом. Помнится, мы даже на-
зывали себя друзьями.
Когда Норсмор получил свой диплом, а я решил бросить университет, он
пригласил меня погостить к себе в Грэден Истер, и тогда-то я впервые
познакомился с местом моих позднейших приключений. Помещичий дом стоял
на открытом и мрачном пустыре, милях в трех от берега Северного моря.
Большой и неуклюжий, как казарма, он был выстроен из мягкого камня и,
подверженный ветрам и туманам побережья, снаружи весь обветшал, а внутри
в нем было сыро и дуло изо всех углов. Расположиться в нем с комфортом
нечего было и думать. Но на северной оконечности поместья, среди пустын-
ных отмелей и сыпучих дюн, между морем и рощей, стоял небольшой павильон
современной постройки, как раз отвечавший нашим вкусам. В этом уединен-
ном убежище, мало разговаривая, много читая и встречаясь лишь за обеден-
ным столом, мы с Норсмором провели четыре ненастных зимних месяца. Может
быть, я прожил бы там и дольше, но однажды мартовским вечером у нас про-
изошла размолвка, которая принудила меня покинуть Грэден Истер.
Норсмор говорил запальчиво; я, должно быть, ответил на этот раз кол-
костью. Он вскочил со стула, бросился на меня, и мне, без преувеличения,
пришлось бороться за свою жизнь. Лишь с большим трудом мне удалось одо-
леть его, потому что силы у нас были почти равные, а тут его, казалось,
сам бес обуял.
Наутро мы встретились как ни в чем не бывало, но я счел за благо по-
кинуть его, и он не пытался меня удерживать.
Прошло девять лет, и я снова посетил эти места. В те дни, обзаведясь
крытой одноколкой, палаткой и железной печуркой, я целыми днями шагал за
своей лошадкой и на ночь располагался по-цыгански в какой-нибудь рассе-
лине или на лесной опушке. Так я прошел по самым диким и уединенным
уголкам Англии и Шотландии. Никто меня не тревожил письмами - ведь у ме-
ня не было ни друзей, ни родственников, а теперь даже и постоянной
"штаб-квартиры", если не считать ею контору моего поверенного, который
дважды в год переводил мне мою ренту. Такая жизнь восхищала меня, и я
ничего лучшего не желал, как состариться среди вересковых пустошей и
умереть где-нибудь в придорожной канаве.
Я всегда старался отыскать для ночевки укромное место, где бы меня
никто не потревожил, и теперь, очутившись в другой части того же
графства, я вспомнил о доме на дюнах. Даже проселочной дороги не было
там во всей округе ближе чем за три мили. Ближайший город, вернее, рыба-
чий поселок, был за шесть-семь миль. Окружавший поместье пустырь тянулся
вдоль побережья полосой миль на десять в длину и от трех до полумили в
ширину. Подступ со стороны бухты был прегражден зыбучими отмелями. Едва
ли во всем Соединенном королевстве найдется лучшее убежище. Я решил ос-
тановиться на неделю в прибрежном лесу и, сделав большой переход, достиг
цели на исходе ненастного сентябрьского дня.
Как я говорил, поместье окружали дюны и так называемые в Шотландии
"линки", то есть пустоши, на которых движение песков было приостановлено
травянистым покровом. Павильон стоял на плоском месте, от моря его отго-
раживала запутанная гряда песчаных дюн, а позади согнутых ветром порос-
лей бузины начинался лес. Выступ скалы поднимался над песками, образуя
мыс между двумя мелкими бухтами, а за линией прибоя небольшим островком
торчал еще один выступ, круто обрывавшийся в море. При отливе обнажались
широкие полосы зыбучих песков - гроза всей округи. Говорили, что у само-
го берега, между мысом и островом, эти пески поглощали человека в четыре
с половиной минуты, хотя едва ли были основания для такой точности.
Местность изобиловала кроликами, а над домом все время с плачем носились
чайки. В летний день здесь бывало солнечно и радостно, но в сумерках
сентябрьского заката, при сильном ветре и буйном прибое, набегавшем на
отмели, все напоминало о кораблекрушениях и о выброшенных морем утоплен-
никах. Корабль, который лавировал против ветра на горизонте, и обломки
корабельного остова, погребенные у моих ног песчаной дюной, еще усилива-
ли тягостное впечатление.
Павильон - он был выстроен последним владельцем, дядей Норсмора, бес-
толковым и расточительным дилетантом, - мало пострадал от времени. Он
был двухэтажный, построен в итальянском стиле и окружен полоской сада,
от которого уцелело только несколько клумб самых выносливых цветов. Те-
перь, когда ставни были заколочены, казалось, что он не только покинут,
но никогда и не был обитаем. Норсмор явно отсутствовал: то ли по своему
обыкновению уныло отсиживался в каюте собственной яхты, то ли решил нео-
жиданно появиться и вызывающе блеснуть в светском обществе - об этом я
мог только догадываться. Место же своим безлюдьем угнетало даже такого
отшельника, каким был я. Ветер заунывно выл в трубах, и, словно спасаясь
