сторожке. Судя по золе в очаге и по кровати, стоявшей в углу, здесь было
его постоянное жилище.
Кровать он предложил мне - раз уж я корчу из себя благородного
джентльмена, проворчал он.
- Я останусь им, на чем бы я ни спал, - ответил я. - По божьей воле,
до сих пор постели мои были жесткими, и я охотно буду спать на полу. По-
ка я здесь, мистер Энди, - так вас, кажется, зовут? - я буду жить во
всем наравне с остальными; но прошу избавить меня от ваших насмешек, ко-
торые мне не слишком нравятся.
Он немного побрюзжал, но по некотором размышлении, кажется, одобрил
мои слова. Человек он, как оказалось, был толковый и себе на уме, хоро-
ший виг и пресвитерианин; он ежедневно читал карманную Библию, умел и
любил вести серьезные беседы о религии, обнаруживая склонность к суровым
догмам Камерона. Нравственность его оставалась для меня под сомнением. Я
убедился, что он усиленно занимался контрабандой и превратил развалины
Тантеллона в склад контрабандных товаров. Что до таможенных стражников,
то, думается мне, жизнь любого из них он не ставил ни в грош. Впрочем,
эта часть Лотианского берега и доныне самая дикая местность в Шотландии,
и обитает здесь самый отчаянный народ.
За время моего житья на скале произошел случай, о котором мне приш-
лось вспомнить много времени спустя. В Форте тогда стоял военный корабль
под названием "Морской конь", капитаном его был некий Пэллисер. Случи-
лось так, что в сентябре корабль крейсировал между Файфом и Лотианом,
промеряя лотом дно, чтобы обнаружить опасные рифы. Однажды ранним пого-
жим утром корабль появился в двух милях к востоку от нас, спустил шлюпку
и, как нам казалось, стал исследовать Уайлдфайрские скалы и Чертов куст
- места, известные своей опасностью для судов. Но вскоре, подняв лодку
на борт, корабль пошел по ветру и направился прямо к Бассу. Энди и горцы
встревожились: мое похищение было делом секретным, и если на скалу явит-
ся флотский капитан, то, по всей вероятности, не миновать огласки, а
быть может, чего-нибудь и похуже. Здесь я был одинок, я не мог, как
Алан, напасть на нескольких человек сразу и был отнюдь не уверен, что
военный корабль возьмет мою сторону. Приняв это в соображение, я дал Эн-
ди слово, что буду вести себя смирно и не выйду из повиновения; меня
быстро увели на вершину скалы, где все мы залегли и притаились на самом
краю, поодаль друг от друга, наблюдая за кораблем. "Морской конь" шел
прямо на нас, мне даже казалось, что он неизбежно врежется в нашу скалу;
с головокружительной высоты мы видели всю команду и слышали протяжные
выкрики лотового у лота. Вдруг корабль сделал поворот фордевинд и дал
залп, не знаю уж, из скольких пушек. От грохота содрогнулась скала, над
нашими головами поплыл дым, несметные стаи бакланов взметнулись вверх.
Глядеть, как мелькают крылья, и слышать птичий крик было на редкость лю-
бопытно, и я подозреваю, что капитан Пэллисер подошел к скале только ра-
ди этой ребяческой забавы. Со временем ему пришлось дорого поплатиться
за это. Пока "Морской конь" приближался к скале, я успел рассмотреть его
так, что много позже мог узнать по оснастке за несколько миль; благодаря
этому мне, по воле небес, удалось отвратить от друга большую беду и дос-
тавить серьезное огорчение капитану Пэллисеру.
На скале нам жилось недурно. У нас был эль, коньяк и овсяная мука, из
которой мы по утрам и вечерам варили кашу. Иногда из Каслтона нам приво-
зили на лодке четверть бараньей туши; трогать здешних овец запрещалось,
их откармливали для продажи. К сожалению, время для охоты на бакланов
уже миновало, и пришлось оставить их - в покое. Мы ловили рыбу сами, но
чаще заставляли бакланов добывать ее для нас: мы подстерегали птицу с
рыбой в клюве и спугивали ее, прежде чем она успевала проглотить свою
добычу.
Своеобразие этого места и разные диковины, которыми изобиловала скала
Басе, занимали меня и заполняли все мое время. Убежать отсюда было не-
возможно, поэтому я пользовался полной свободой и исследовал всю скалу,
лазая повсюду, где только можно было ступить ногой. Я не оставил без
внимания запущенный тюремный сад, где росли одичавшие цветы и огородные
растения, а на старой вишне попадались спелые ягоды. Чуть пониже сада
стояла не то часовня, не то келья пустынника; неизвестно, кто ее постро-
ил и кто в ней жил, и древний ее вид вызывал раздумья. Даже тюрьма, где
я ютился вместе с горцами-скотокрадами, была памятником исторических со-
бытий, мирских и духовных. Я дивился, что множество святых и мучеников,
томившихся в этих стенах, не оставили после себя даже листка из Библии
или выскобленного на камне имени, а грубые солдаты, стоявшие в карауле
на сторожевых башнях, усеяли скалу памятками, главным образом сломанными
трубками - я поражался их количеству - и металлическими пуговицами от
мундиров. Временами мне чудилось, что я слышу пение псалмов из подземе-
лий, где сидели мученики, и вижу солдат, попыхивающих трубками на кре-
постной стене, за которой из Северного моря встает рассвет.
Разумеется, причиной моих фантазий был Энди со своими рассказами. Он
знал историю скалы Басе до мельчайших подробностей, вплоть до имен рядо-
вых солдат, среди которых в свое время был и его отец. Кроме того, он
обладал природным даром рассказчика; когда я слушал его, мне казалось,
что я вижу и слышу живых людей и участвую в их делах и поступках.
Этот его талант и моя готовность слушать его часами сблизили нас. Не
стану отрицать, что он пришелся мне по душе, и вскоре я понял, что тоже
нравлюсь ему; сказать по правде, я с самого начала старался завоевать
его расположение. Странный случай, о котором я расскажу позже, заставил
меня убедиться, что он расположен ко мне больше, чем я думал, но даже и
в первое время мы жили дружнее, чем полагалось бы пленнику и тюремщику.
Я покривил бы душой, если бы стал утверждать, что мое пребывание на
скале Басе было беспросветно тягостным. Здесь мне было покойно; я как бы
укрылся на этой скале от всех своих тревог. Со мной обращались нестрого,
скалы и море лишали меня возможности предпринимать попытки к бегству,
ничто не угрожало ни моей жизни, ни чести, и временами я позволял себе
наслаждаться этим, как запретным плодом. Но бывали дни, когда меня одо-
левали другие мысли. Я вспоминал решительные слова, которые говорил Ран-
килеру и Стюарту; я думал о том, что мое заключение на скале Басе, не
так уж далеко от файфского и лотианского берегов, может показаться вы-
думкой, и в глазах по меньшей мере двух джентльменов я окажусь хвасту-
нишкой и трусом. Правда, это меня мало беспокоило; я говорил себе, что
покуда Катриона Драммонд думает обо мне хорошо, мнения других людей для
меня ничто; и я предавался размышлениям, которые так приятны для влюб-
ленного и, должно быть, кажутся читателю удивительно скучными. Но тотчас
же меня начинали терзать иные опасения: мое самолюбие возмущалось тем,
что меня, быть может, станут сурово осуждать, и это казалось мне такой
несправедливостью, которую невозможно перенести. Тут мои мысли переска-
кивали на другое, и стоило подумать о том, какого мнения будут обо мне
люди, как меня начинали преследовать воспоминания о Джемсе Стюарте в его
темнице и о рыданиях его жены. И тогда меня обуревало неистовое волне-
ние, я не мог простить тебе, что сижу здесь сложа руки; будь я настоящим
мужчиной, я бы улетел или уплыл из своего спокойного убежища. В таком
состоянии, стремясь заглушить угрызения совести, я еще больше старался
расположить к себе Энди Дэйла.
Наконец однажды солнечным утром, когда мы оказались одни на вершине
скалы, я намекнул, что могу заплатить за помощь. Он поглядел на меня и,
закинув голову, громко расхохотался.
- Да, вам смешно, мистер Дэйл, - сказал, я, - но, быть может, если вы
взглянете на эту бумагу, то отнесетесь к моим словам иначе.
Глупые горцы отобрали у меня на дюнах только звонкую монету, бумага
же, которую я показал Энди, была распиской от Льнопрядильного общества,
дающей мне право получить значительную сумму.
- Верно, вы человек не бедный, - сказал он.
- Мне кажется, это вас должно настроить по-другому, - заметил я.
- Ха! - произнес он. - Я вижу, вы можете подкупить, да только я не-
подкупный.
- Мы поговорим об этом после, - сказал я. - Сначала я докажу, что
знаю, где тут собака зарыта. Вам велено держать меня здесь до четверга,
двадцать первого сентября.
- Вы почти что не ошиблись, - ответил Энди. - Я должен отпустить всех
вас, ежели не будет другого приказа, в субботу, двадцать третьего.
Я сразу понял, сколько коварства таилось в этом замысле. Я появлюсь
именно в тот день, когда будет слишком поздно, и поэтому, если я захочу
оправдаться, мой рассказ покажется совсем неправдоподобным. Меня охватил
такой гнев, что я решил идти напролом.
- Вот что, Энди, вы человек бывалый, так выслушайте же и поразмыслите
над тем, что я скажу, - начал я. - Мне известно, что тут замешаны важные
лица, и я не сомневаюсь, что вы знаете их имена. С тех пор, как началось
это дело, я виделся кое с кем из них и сказал им в лицо то, что думаю.
Какое же преступление я совершил? И что они со мной делают? Тридцатого
августа меня хватают какие-то оборванцы с гор, привозят на кучу старых
камней, которая уже не крепость, не тюрьма, а просто жилище сторожа ска-
лы Басе, и отпускают на свободу двадцать третьего сентября так же втихо-
молку, как и арестовали, - где тут, по-вашему, закон? И где тут правосу-
дие? Не пахнет ли это какой-то подлой и грязной интригой, которой сты-
дятся даже те, кто ее затеял?
- Не стану спорить, Шос. Тут, мне сдается, и вправду что-то не чисто,
- сказал Энди. - И не будь те люди хорошими вигами и истинными просвите-
рианами, я бы послал их к черту на рога и не стал бы ввязываться в такие
дела.
- Лорд Ловэт - прекрасный виг, - усмехнулся я, - и отменный просвите-
рианин!
- Не знаю такого, - сказал Энди, - я с Ловэтами не якшаюсь.
- Да, верно, ведь вы связались с Престонгрэнджем, - сказал я.
- Ну нет, этого я вам не скажу, - заявил Энди.
- И не надо, я и сам знаю, - возразил я.
- Одно только зарубите себе на носу, Шос, - сказал Энди. - С вами я
связываться не стану, так что не старайтесь попусту.
- Что ж, Энди, вижу, придется поговорить с вами начистоту, - ответил
я и рассказал ему все, что счел нужным.
Энди слушал меня серьезно и с интересом, а когда я кончил, он приза-
думался.
- Шос, - сказал он наконец, - буду говорить без обиняков. Диковина
все это, и не очень мне верится, что так оно и есть, как вы говорите,
может, совсем и не так, хоть вы сами, сдается мне, честный малый. Но я
все же постарше вас и порассудительней, я могу видеть то, что вам и нев-
домек. Скажу вам честно и прямо. Ничего дурного не будет, если я вас
здесь продержу, сколько надо; пожалуй, будет куда лучше. И для страны
тут ничего дурного нет; ну, повесят вашего горца - и слава богу, одним
меньше будет. А вот мне-то не поздоровится, если я вас отпущу. Говорю
вам как хороший виг и как честный ваш друг, а еще больше друг самому се-
бе: оставайтесь-ка здесь с Энди и бакланами, и все тут.
- Энди, - промолвил я, положив руку ему на колено, - этот горец ни в
чем не повинен.
- Экая жалость, - сказал он. - Но что ж поделаешь, так уж бог сотво-
рил наш мир, что не все выходит, как нам хочется.
ГЛАВА XV
ИСТОРИЯ ЛИСА ЛЭПРАЙКА, РАССКАЗАННАЯ ЧЕРНЫМ ЭНДИ
До сих пор я почти ничего не сказал о моих горцах. Все трое были сто-
ронниками Джемса Мора, поэтому его причастность к моему заключению была
несомненна. Все они знали по-английски не больше двух-трех слов, но один
только Нийл воображал, будто может свободно изъясняться на этом языке;
однако стоило ему пуститься в разговоры, как его собеседники быстро
