- Никто не сделает этого лучше, чем ваша честь, и это вовсе вас не
затруднит.
Насчет стиральной доски вы дали мне замечательный совет, и если я не
приходил до сих пор поблагодарить вас, то не потому, что не хотел, а
оттого, что не мог пошевелить ни ногой, ни рукой от приступа жуткого
ревматизма, который навели на меня лепреконы с Горта-на-Клока-Мора, чтоб
им пусто было: так меня скрючило, что у вас глаза бы заболели от одного
моего вида, а боль была такая, что вы бы просто очумели.
- Никоим образом, - ответил Философ.
- Ну да ладно, - сказал Михаул. - Пришел же я по поводу моей юной
дочери Кэйтилин. Ни слуху, ни духу ее нет уже три дня. Жена сперва
сказала, что ее забрали эльфы, потом - что она ушла с каким-нибудь
бродягой-музыкантом, а потом она сказала, что, может быть, наша девочка
лежит мертвая в канаве, с раскрытыми глазами, и будет глядеть теперь на
луну ночью и на солнце днем, пока вороны с ней не разделаются.
Философ придвинул свой стул поближе к Михаулу.
- Дочери, - сказал он, - стали причиной беспокойства своих родителей
с тех пор, как их придумали. Летучесть женской натуры весьма очевидна в
тех, кто не вступил еще в возраст, который учит скрывать свои проступки и
слабости, и потому девушки полны оплошностей, как куст ветками.
- Кто поспорил бы с этим, тот... - сказал Михаул.
- Детям женского пола, однако, природа особо благоволит. Они
производятся в количестве, намного превосходящем количество самцов, и,
соответственно, можно счесть, что они превосходят самцов; однако, хорошо
проверенный закон о том, что меньшинство всегда управляет большинством,
избавит наш ум от страха, который иначе мог бы стать невыносимым.
- Это вполне верно, - сказал Михаул. - Не замечали ли вы, сэр, что в
помете щенят...
- Никоим образом, - ответил Философ. - Любопытно заметить, что
некоторые занятия и профессии, тяготеют к передаче по женской линии.
Главенствующую должность у муравьев и пчел всегда занимает матка, и
трактирщицы также наследуют свое занятие по женской линии. Нетрудно
заметить, что у каждой трактирщицы бывает по три дочери необычайной
красоты. Без этих указаний нам пришлось бы постоянно косо смотреть на
мужественный напиток, дивясь тому, что в нем содержится совершенно
неприличествующий процент воды, ибо если его происхождение осквернено, то
как может уцелеть его честь?
- Мудрая же голова нужна для таких мыслей, - сказал Михаул.
- Никоим образом, - ответил Философ. - Во всей природе женский пол
стремится к полигамии.
- Если моя несчастная дочка, - сказал Михаул, - лежит в канаве...
- Не имеет значения, - ответил Философ. - Многие народности
стремятся положить какие-то пределы этому приросту женского пола.
Некоторые народы Востока присваивают титул божества крокодилам, змеям и
тиграм в джунглях, а затем скармливают им своих лишних дочерей. В Китае, к
примеру, эти жертвоприношения отстаиваются как практика почтенная и
экономичная. Но вообще говоря, если уж необходимо урезать дочерей, то мне
больше нравится твой метод теряния их, нежели религиозно-истерические
компромиссы Востока.
- Даю вам честное слово, сэр, - сказал Михаул, - что я совершенно не
понимаю, о чем вы говорите.
- Тому виной, - ответил Философ, - могут быть три вещи: во-первых,
недостаточное церебральное сосредоточение, то есть слабое внимание;
во-вторых, это может быть вызвано локальными особенностями формы черепа
или, быть может, тем, что мозговые извилины залегают неглубоко; и
в-третьих...
- А вы не слыхали, - сказал Михаул, - о человеке, которому выстрелом
из ружья сорвало скальп, и на затылок ему приспособили донышко от
жестянки, так что можно было слышать, как мозги тикают под ним, ну в
точности как уотерберийские часы?
- Никоим образом, - ответил Философ. - В-третьих, это может быть...
- Дочка-то моя, Кэйтилин, сэр, - скромно напомнил Михаул. - Может
быть, лежит она сейчас в канаве, и вороны выклевывают ей глаза...
- А от чего она умерла? - спросил Философ.
- Да это жена моя говорит, что, может быть, она умерла, или что, может
быть, ее увели эльфы, а может быть, она ушла с бродягой, который играл
музыку. Она говорит, что это была концертина, но сам я думаю, что у него
была флейта.
- Что это был за бродяга?
- Я его не видел, - сказал Михаул, - но однажды я поднялся на
несколько саженей в гору и услышал, как он играет - такая тонкая,
писклявая музыка, точно на жестяной дудочке. Я поискал его, но нигде
никого не увидел.
- А? - спросил Философ.
- Я поискал вокруг... - объяснил Михаул.
- Я знаю, - сказал Философ. - А не видел ли ты своих коз?
- Да как же я мог их не увидеть? - ответил Михаул.
- И как они себя вели? - спросил Философ быстро.
- Носились друг за другом по полю, вставали на задние ноги и
откалывали такие коленца, что я, глядя на них, смеялся, пока у меня живот
не заболел.
- Это очень интересно, - сказал Философ.
- Вы мне говорите! - ответил Михаул.
- Говорю, - сказал Философ, - и вот по какой причине: почти все
народы мира в то или иное время...
- Так дочурка-то моя, Кэйтилин, сэр, - сказал Михаул.
- Я помню про нее, - ответил Философ.
- Большое спасибо вам, сэр.
Философ продолжил:
- ...почти все народы мира в то или иное время посещало это божество,
зовущееся Великий Бог Пан, но о путешествиях его в Ирландию свидетельств
не сохранилось, а в исторический период он совершенно точно не посещал эти
берега. Долгое время он жил в Египте, в Персии и в Греции, и хотя
считается, что империя его - весь мир, его вселенскую власть всегда
оспаривали и всегда будут оспаривать; но несмотря на это, как бы ни
урезали его империю, он никогда не останется без царства, в котором его
притязания на власть будут признаны с радостью и рвением.
- Он один из старых богов, сэр? - спросил Михаул.
- Именно так, - ответил Философ, - и его приход не несет нашей
стране ничего хорошего. Ты имеешь какое-нибудь представление, зачем он
забрал твою дочь?
- Ни малейшего понятия.
- Твоя дочь красива?
- Не могу вам сказать - я никогда не думал о ней в этом смысле. Но
она хорошая доярка, и сильная, как мужчина. Мешок муки она поднимает
легче, чем я; но при всем этом она тихая и скромная.
- Какова бы ни была причина, я уверен, что девушка у него; и я
склоняюсь к мысли, что его навели на нее лепреконы с Горта. Ты знаешь, что
они объявили тебе войну с тех самых пор, как убили их птичку?
- Не похоже, что я забуду это: они еще и терзают меня днем и ночью.
- Можешь быть уверен, - сказал Философ, - что он сейчас не
где-нибудь, а на Горте-на-Клока-Мора, потому что он здесь чужой и не
знает, куда идти, если только его не наведут, а лепреконы знают все уголки
и щели этой земли с древнейших времен. Я пошел бы и поговорил с ним сам,
но с этого не вышло бы много толку, и тебе ходить также не стоит. Надо
всеми взрослыми он имеет власть, и они либо идут и напиваются, либо
влюбляются в первого встречного и совершают ошибки и такие вещи, о которых
я не хотел бы тебе говорить. Единственные, кто может подойти к нему, -
маленькие дети, потому что над ними у него нет власти, пока они не входят
в чувственный возраст, а тогда он принимает их под свое владычество, как и
всех остальных. Я пошлю к нему двух моих детей - сказать, что он
поступает дурно, и что если он не отпустит девушку и не уйдет в свою
страну, то мы пошлем за Ангусом О'гом(13).
- Уж этот-то ему даст на орехи, я думаю.
- Может, это точно; но он может точно так же забрать девушку себе.
- Ну, я бы выбрал скорее его, чем другого, потому что он все-таки один
из нас, а знакомый черт лучше незнакомого.
- Ангус О'г - бог, - поправил Философ.
- Я знаю, сэр, - ответил Михаул, - такая уж у меня поговорка. Но как
ваша честь доберется до Ангуса? Я слышал, что его не видали уже сто лет, и
только однажды ночью он полчаса проговорил с одним человеком в Килмашеоге.
- Я найду его, будь уверен, - ответил Философ.
- Зуб даю, что найдете, - горячо ответил Михаул и встал. - Долгих
лет и доброго здоровья вашей чести, - сказал он и повернулся к двери.
Философ разжег трубку.
- Мы живем столько, сколько нам отпущено, - сказал он, - и имеем
такое здоровье, какого заслуживаем. Твое приветствие воплощает
нефилософическое представление о смерти. Мы должны уступать во всех
логических завершениях.
Соединение противоположностей есть завершение. Жизнь движется к смерти
как к цели, и мы должны подходить к этой следующей стадии опыта либо
беззаботно, как к тому, что должно случиться, либо с хорошим, честным
любопытством, как к тому, что может случиться.
- Не так уж это забавно - быть покойником, сэр, - сказал Михаул.
- Откуда ты знаешь? - ответил Философ.
- Да уж знаю, - сказал Михаул.
Глава VIII
Провалившись в нору у подножия дерева, дети обнаружили, что падают по
скользкой узкой трубе, уходящей под укос вниз; труба аккуратно выбросила
их в небольшую комнатку. Эта комнатка была вырыта прямо под деревом, и ни
один из корней и корешков, проходивших в том месте, не был потревожен, что
потребовало большого старания, поскольку корни проходили через комнату,
извиваясь и переплетаясь самым причудливым образом. Чтобы перейти с одного
места на другое, приходилось обходить, перепрыгивать и подлезать под них
до бесконечности. Некоторые корни проходили весьма удобно для того, чтобы
сделать из них низкие сиденья и узкие неровные столики, а дальше вниз все
корни уходили в пол комнаты и следовали дальше в том направлении, какого
требовало их дело. После открытого воздуха это место показалось детям
очень темным, и несколько минут они ничего не видели, но спустя немного
времени их глаза привыкли к полумраку, и они вполне смогли все разглядеть.
Первым, что они увидели, были шесть человечков, сидевших на низких корнях.
Все они были одеты в зеленую одежду и маленькие клеенчатые переднички, а
на головах у них были высокие зеленые колпачки, которые покачивались в
такт их движениям. Все они деловито мастерили обувь. Один сучил на колене
дратву, другой размачивал куски кожи в ведре с водой, третий полировал
внутреннюю сторону ботинка куском обработанной кости, четвертый
подравнивал каблуки коротким и широким ножом, а пятый вколачивал в подошву
деревянные шпильки. Все шпильки он держал во рту, и от этого лицо его
широко и весело ухмылялось, а как только ему требовалась шпилька, он
выплевывал ее себе в руку и дважды стукал по ней молотком, затем
выплевывал следующую шпильку, и она всегда попадала правильным концом
вверх, и ни разу ему не приходилось стукать молотком больше, чем дважды.
На его работу стоило посмотреть.
Дети выскользнули из норы так неожиданно, что почти позабыли все
правила хорошего тона, но как только Шеймас обнаружил, что он находится в
комнатке, он снял шапку и встал.
- Господь со всеми здесь, - сказал он.
Лепрекон, который завел их сюда, поднял Бригид с пола, к которому ее
все еще приковывало изумление.
- Сядь вон на тот корешок, дитя моего сердца, - сказал он, - и ты
сможешь вязать для нас носки.
- Да, сэр, - послушно сказала Бригид.
Лепрекон снял с высокого горизонтального корня четыре спицы и клубок
зеленой шерсти. Для этого ему пришлось перелезть через один корень, обойти
три и подняться по двум, и он сделал это так легко, словно ему это ничуть
не составило труда. Спицы и шерсть он вручил Бригид Бег.
- Ты умеешь обметывать пятку, Бригид Бег? - спросил он.
- Нет, сэр, - ответила Бригид.
- Ну, значит, я покажу, когда ты до нее дойдешь.
Все шесть лепреконов остановили работу и смотрели на детей. Шеймас
обратился к ним.
- Господь благослови вашу работу, - сказал он вежливо.
Один из лепреконов, седой и морщинистый, с тонкими седыми усами,
свисавшими далеко вниз, промолвил тогда:
- Подойди сюда, Шеймас Бег, я сниму с тебя мерку на пару ботинок.
Поставь ногу вот на этот корень.
