устраивал кутежей, не буйствовал и не зверствовал, даже в тех случаях, когда
кто-то из придворных не слушался его или огрызался. Нет, король, конечно,
рявкал на ослушника и, конечно, давал знак стражнику, чтобы тот выпорол
-%"%&c, но впечатление было такое, что ото всего этого монарх как бы устал.
Да, он ругался на гонца, который приносил дурные вести, но, хоть и отдавал
приказ его высечь, сам своими руками никого больше не убивал и не впадал в
неукротимую ярость. Он словно бы превратился в оболочку былого злодея, а к
тому, что говорил ему канцлер, похоже, и не прислушивался. Выслушивая доклады
Ребозо, король смотрел в одну точку и машинально кивал головой. Он часами
просиживал в своих покоях, смотрел в окно и прихлебывал что-то из огромной
пивной кружки.
В кружке плескалось бренди, потому к обеду король спускался пошатываясь и с
налитыми кровью глазами - и то, если Ребозо удавалось уговорить его
пообедать. Пьянство монарха не слишком-то заботило Ребозо, хотя ему и нелегко
приходилось править государством в одиночку. Он боялся одного: как бы
Маледикто не отправился на тот свет до тех пор, пока Бонкорро не достиг
совершеннолетия, и еще: как бы король не начал вдруг розыски наследника. На
самом-то деле, когда король сильно напивался, у него с языка слетали слова,
что надо бы разыскать внука и узнать, куда это он подевался. Тогда Ребозо
принимался втолковывать королю, что его величество, видимо, запамятовал -
ведь принц Бонкорро погиб на охоте на следующий день после смерти отца. Тогда
Маледикто свирепо махал руками, будто и впрямь знал правду. Но ощущение
создавалось такое, что, и зная правду, король не слишком судил своего
канцлера за то, что тот сделал. Причина подобного отношения к делу выяс
нялась, когда король был трезв. Именно тогда у него время от времени
срывались с языка высказывания, что дети - это маленькие чудовища, а особенно
такие дети, которые возомнили себя особами королевской крови. Еще король вор
чал, что на свете было бы гораздо лучше жить, если бы детей и вовсе не
существовало. Но к вечеру Маледикто успевал набраться, на него нападала
слезливость, и он плаксиво бормотал, куда же это подевался его внук.
Итак, вначале было бренди, а потом король пристрастился к белому вину и
стал уже не так сильно напиваться. Это беспокоило Ребозо, хотя и не очень. Он
позаботился о том, чтобы в кувшин с вином, который относили к королю, всегда
подмешивали бренди.
Но когда король ни с того ни с сего перешел на настой трав на чистой
кипяченой воде, канцлер запаниковал не на шутку.
И было с чего тревожиться: как только к королю вернулась трезвость, к нему
вернулась и его железная воля. Или, скорее, не воля, а решимость. Правда, о
том, что он задумал и на что решился, он не сообщал ни Ребозо, ни кому-либо
другому. И вот через десять лет после смерти сына король Маледикто отправил
Ребозо в ежегодную поездку по провинции, дождался, когда канцлер уедет
подальше, после чего собрал придворных и угрюмо объявил им свою волю. Сэру
Стикки и сэру Чалико он велел на следующее же утро до зари быть готовыми
выехать из замка. Затем король вернулся в свои покои и всю ночь лежал на
кровати, глядя в потолок и дрожа.
То ли озябнув, то ли не в силах больше сдерживать страх, король поднялся
еще до рассвета, оделся в дорожное платье, нацепил железный нагрудник и шлем
и отправился на место, где условился встретиться с двумя рыцарями. Все трое
оседлали коней и спустились по подъемному мосту в предрассветном полумраке.
Несколько часов они ехали молча. Похоже, король точно знал, куда именно
направляется. Время от времени сэр Стикки и сэр Чалико обменивались
удивленными взглядами, однако ни тому, ни другому ничего вразумительного в
голову не приходило.
Через некоторое время они доскакали до небольшой деревушки, приютившейся
вокруг развалин храма. Тут рыцари подъехали друг к другу поближе.
- Король наверняка прослышал о каком-нибудь священнике, который скрывается
здесь, - прошептал сэр Стикки на ухо своему товарищу. - Наверняка решил лично
расправиться с преступником.
Лицо у рыцаря при этом побледнело как полотно и губы дрожали.
- Если он собрался его наказать, он мог сюда сам и не тащиться, - сердито
пробурчал в ответ сэр Чалико. - Мог бы нас отправить, и все.
- Нас? Единственных из своих рыцарей, кто втайне верует в Бога? О, только
не обижайся, Чалико. При дворе ходят такие слухи. Уверен, ты то же самое
слыхал и обо мне.
- Ну... это верно... слыхал, - подтвердил Чалико. - Я все гадал, почему это
король не убьет нас да еще и сохраняет за нами высокое положение?
- Наверное, он давно замыслил использовать нас для подобного дела. Что же
нам теперь делать, Чалико? Он наверняка задумал испытать нас. Наверняка хочет
пытать беднягу монаха до смерти, и чтобы мы смотрели!
- А когда увидит, что мы не в силах просто стоять рядом и смотреть, -
подытожил сэр Чалико с угрюмым лицом, - когда поймет, что мы готовы броситься
на помощь священнику и тем самым обнаружить себя, тогда-то он нас и уничтожит
своим колдовским пламенем или еще чем-нибудь. - Тут рыцарь выпрямился в
седле. - Он пробил, Стикки, - час нашего мученичества!
Глаза Стикки полыхнули страхом - животным страхом. Но тут же место страха
занял острый восторг предстоящей битвы.
- Что ж! - сказал он. - Тогда встретим нашу смерть радостно, ибо нынче же
ночью мы будем в Раю!
- Отправимся на Небеса, - согласился сэр Чалико. - Поплывем туда на лодке.
А вот и наш лоцман, хотя сам он об этом ни капельки не догадывается.
Король остановил коня около бедной хижины. Она была еще беднее, еще
ободранное, чем остальные, и с первого взгляда можно было подумать, что тут
никто не живет. Но король приосанился, расправил плечи и проревел:
- Брат! Бритоголовый монах! Выходи и встреть своего короля!
Из домиков высунулись головы любопытных. Видно было, что все крестьяне так
и трясутся от страха, однако у тех, которые решились выйти на улицу, вид был
весьма угрожающий: лица угрюмые, кулаки сжаты, в руках серпы и цепы. Однако
король не обратил на них никакого внимания. Он продолжал взывать к обитателю
хижины:
- Церковник! Священник! Выходи!
В деревне стояла тишина. Король набрал полную грудь воздуха - тут из хижины
вышел крестьянин, такой же грязный и оборванный, как остальные, с такими же
перепачканными землей руками, вот только на голове у него была шляпа, в то
время как остальные стояли с непокрытыми головами.
- Сними шляпу перед королем! - рявкнул Маледикто. Крестьянин дрожащей рукой
стянул с головы шляпу. На макушке у него блестела круглая лысина - слишком
правильной формы, чтобы быть естественной. То была тонзура.
- Будешь отрицать, что ты священник? - требовательно вопросил Маледикто.
И тут страх покинул крестьянина. Он гордо выпрямился.
- О нет! В этом я готов поклясться! Я священник, слуга Церкви и служу
Господу Богу и ближним своим!
Но почему злобный король не дрогнул, заслышав святые имена? Почему он не
занес над несчастным монахом хлыст, не обнажил меч?
Почему он спрыгнул с коня и упал на колени перед крестьянином, сложил руки
и опустил голову и взмолился:
- Исповедуй меня, отец мой, ибо я согрешил!
Крестьяне, выпучив глаза, смотрели на эту сцену.
- Отвернитесь! - рявкнул сэр Стикки. - Вы что, никогда не слыхали о тайне
исповеди?
Крестьяне тут же пришли в себя и вернулись по домам. За секунду деревня как
бы вымерла.
А из уст короля полились слова. Рассказ о прегрешениях длиной в столетие.
Священник еле успел вытащить из кармана ветхую домотканую епитрахиль и
набросить ее на шею. Плечи его поникли: он слушал ужасные вещи, - и глаза его
наполнялись испугом. Минуло несколько минут, и священник опустился на колени
рядом с королем, потом взял старика за руки. Он слушал исповедь, кивал
головой и, как мог, подбадривал кающегося.
Не отводя глаз от исповедующегося злодея, сэр Стикки выдавил:
- Похоже, мученичества нам не видать как своих ушей.
- Не верь глазам своим, - посоветовал ему сэр Чалико. - Не сомневаюсь: как
только Дьявол услыхал: "Исповедуй меня", - он тут же послал сюда беса, и тот
мигом очутился рядом, когда король не успел еще и произнести слова
"согрешил". Расстанемся же с жизнью радостно, брат Стикки, умрем за короля и
за королевство! Мы заплатим своей жизнью, но мы должны дать королю время...
Тут меньше чем в десяти ярдах от них из земли вырвалось пламя.
Священник вскричал и пополз на коленях в сторону, но король Маледикто сжал
его руки железной хваткой и удержал рядом с собой, продолжая скороговоркой
выкладывать все свои прегрешения.
Из пламени явился не бес, но жуткое существо, похожее на змея. Тело змеи
покоилось на дюжине когтистых лап, и еще четыре лапы хватали воздух. Между
этими четырьмя лапами к спине змея было приторочено седло, а в седле сидел
человек в ярко-алом балахоне с капюшоном, из-под которого сверкали только
глаза. В руке всадник сжимал боевой топор. Топорище было шириной фута в два
-простому смертному такой топор ни за что бы не удержать. Сэр Стикки
прокричал:
- Именем Господа и Святого Марка! - и пустил своего скакуна в галоп.
- Именем всех святых и Господа нашего! - эхом ответил сэр Чалико и помчал
коня следом.
Они набросились на чудище, когда то не успело еще и двух шагов сделать.
Чудище взвизгнуло и нацелилось на рыцарей стальными когтями, а всадник гневно
крикнул таким ужасным голосом, что вся деревня буквально сотряслась, и
замахнулся мечом. Сэр Стикки вскричал от боли: лезвие меча разрубило его
доспехи и коснулось плеча. Но и он успел-таки нанести удар - его меч пронзил
грудь страшного змея. Чудище злобно и испуганно закричало и обожгло рыцаря
своим дыханием. Шлем у сэра Стикки почернел и обуглился, его лошадь испуганно
заржала, но рыцарь удержал ее. Он продолжал колоть и рубить чудище мечом, при
этом отчаянно распевая боевой гимн. Сэр Чалико присоединился к товарищу,
ударив с другого бока. И чудище, и всадник ревели от ярости и боли. Стучали
когти, звенела сталь. Сэр Стикки упал, из горла его фонтаном забила кровь.
Его лошадь дико заржала и в страхе бежала. Сэра Чалико объял столб пламени.
Он взвыл от боли и упал, и тогда чудище ступило на его тело и продавило
лапами доспехи. И вторая лошадь, тоже насмерть перепугавшаяся, ускакала бы,
но лезвие меча достало и ее. Чудище зашагало через валявшиеся на земле тела
рыцарей, намереваясь добраться до Маледикто.
- Отпускаю тебе грехи твои! - вскричал священник за миг до того, как
огромный боевой топор взметнулся и снес голову короля и она покатилась по
земле. А еще через секунду туда же покатилась и голова священника.
Но тут чудище взвыло как бы от страшной боли, и отчаянно завопил всадник.
Да, король был умерщвлен, мертв был и священник, что исповедовал его, но
сразу три души отправились на Небеса, а одна - не в Ад, а в Чистилище. Сатану
обвели вокруг пальца, и его слуга пострадал больше, чем его жертвы.
Взметнулось пламя, объяло чудище и всадника, и они исчезли. Но крестьяне еще
долго сидели по домам и вышли похоронить павших, только когда окончательно
развеялся запах серы.
- О, как радостно видеть вас вновь, лорд-канцлер! - Гарчи занес было руку,
намереваясь по-приятельски хлопнуть канцлера по спине, но вовремя одумался и
отдернул руку. - Парнишка просто молодцом, право слово!
- Значит, вы все делали, как я велел?
- Это да, это да, да только толку-то никакого, - вздохнул Гарчи. - О, у
него есть возможность развлекаться с самыми лучшими женщинами, да только он
не хочет. То есть, может, и хочет, но нечасто. Если зовет на ночь к себе, так
только по одной женщине, и то не каждую ночь. Правду сказать, никто из них на
