Падая, он еще пытался достать кого-нибудь из супостатов ногой, однако
сознание куда-то ускользнуло, точно тающая льдинка из кулака, и ударов,
последовавших за первым, Петяша уже не чувствовал.
5.
Покончив с задуманным, трое шахматистов молча покинули двор с оставленным
у парадной Петяшей и, выйдя на Пулковское шоссе, зашагали в сторону
площади Победы. Оба компаньона уверенного в себе молодого человека неуютно
поеживались, несмотря на теплую, в общем-то, летнюю ночь.
- Ну и что? - заговорил через некоторое время тот, что в металлических
очках с толстыми стеклами. - На что оно все было надо?
В голосе его ясно слышалась неуверенность и даже сожаление о содеянном
только что. Посему тот, кого называли Борисом, поспешил пресечь ненужные
настроения в рядах подчиненных и подконтрольных.
- Это - Георгию Моисеичу виднее, надо или не надо. Ты - что, с Георгий
Моисеичем собрался спорить? Мы все - где сейчас были бы, если бы не он?!
Но нарастающий с каждой фразой нажим в его голосе, видимо, не рассеял
сомнений.
- Г-г-где? - неуверенно, раздумчиво пробормотал сивоволосый.
- Й-я -ддома был бы, работу св-вою зак-канчивал... А то - совсем
св-вое учение -за-абросил, хотя еще г-г-год н-назад собирался книгу
из-здавать. Золотое сечение еще в древнем Египте...
Видя, что обладатель сильных очков сочувственно кивает, Борис решил
прибегнуть к последнему, не допускающему обжалований аргументу.
- А почему вы оба здесь, помните? Аль опять забыли? - участливо
поинтересовался он.
При этом его спутники снова неуютно поежились, как бы подтверждая, что -
да, не от хорошей жизни они согласились, бросив все дела, выслеживать и
избивать человека, которого и в глаза-то раньше не видели.
Дальше шли уже в полном молчании. Добравшись до площади Победы, двое
сомневающихся - все так же молча - нырнули в метро; Борис же шагнул к
обочине и взмахом руки подозвал такси, велев отвезти себя на набережную
Лейтенанта Шмидта, угол 8-й линии.
Пожилому таксеру клиент чем-то неуловимым не понравился с первого же
слова. Несмотря на новые веяния и возросшее почтение к счетчику,
проистекающее из того, что по нынешним временам подавляющее большинство
владельцев личных автомобилей, в стремлении подработать малость на бензин,
охотно подвозят желающих до места по демпинговым ценам, он предпочел
условиться о плате заранее и явно запросил лишку.
Борис молча кивнул, выражая согласие с притязаниями водилы, и устроился на
заднем сиденьи. Новая канареечная "волга" понеслась меж шеренг ярких
фонарей, тянущихся вдоль Московского проспекта. Бездумно глядя в окно,
Борис принялся размышлять над происшедшим. В отличие от своих товарищей,
он был несколько осведомлен о цели предпринятой акции, но ему, бывшему
студенту-психологу, тоже было здорово не по себе. Наособицу смущало то,
что ожидаемого им результата - не последовало. Равно как и результата,
ожидавшегося "заказчиком". Вообще-то Борис отличался незаурядной смекалкой
и учебу оставил отнюдь не из-за неуспешности. Однако только сейчас понял
он, чем может обернуться для него и прочих участников слежки и избиения
Петяши сложившееся положение дел. А обернуться оно, скорее всего, должно
было полной лажей...
Что ж делать?
С этой мыслью он, расплатившись, вышел из машины на углу 8-й и набережной
Лейтенанта Шмидта, пешком прогулялся до 5-й линии, а там, не доходя
равнодушных ко всему на свете сфинксов, свернул к Большому проспекту. На
углу Большого и 5-й, он остановился и окинул взглядом окна одного из
домов. Светилось лишь одно.
Его ждали.
Пройдя подворотнею, он вошел в парадную, поднялся на третий этаж и
легонько потянул на себя массивную, обитую кожей дверь с латунной
табличкой:
=Георгий Моисеевич Флейшман. Адвокат. Парапсихолог.=
Дверь бесшумно отворилась. Борис ступил в темный коридор.
6.
Лучи утреннего солнца - даже сквозь сомкнутые веки - неприятно резали
глаза. Краснота, клубившаяся перед Петяшиным взором, текла из глазных
яблок в затылок и разливалась там, под черепушкой, целым озером
мучительной тупой боли. Боли и в затылке-то явно было тесновато: за ночь
она, подлая, успела заполнить собою и ребра и позвоночник - и вообще
близка была к тому, чтобы затопить все тело, вытеснив голодную слабость и
ноющие спазмы в желудке.
Собравшись с силами, Петяша, наконец, разлепил веки. Яркий солнечный свет,
точно только этого ждал, немедля хлобыстнул изо всей мочи по зрачкам.
Зрительные нервы взвизгнули от боли, заставив зажмуриться вновь. Тогда
Петяша постарался, насколько можно, сузить зрачки и снова открыл глаза.
Вокруг, по раннему времени, не было ни души; лишь в отдалении, по
Пулковскому шоссе, шуршали автомобили. Тело болело и ныло нестерпимо.
Отдельно давал знать о себе мочевой пузырь - видимо, его-то сигналы и
послужили причиной окончательного пробуждения.
Мир был огромен, прекрасен и интересен, и гармония его не знала границ.
Полежав бездвижно еще секунд двадцать, Петяша сосредоточился в едином
рывке - и встал на ноги, приложив все силы, чтобы не упасть в тот же миг
снова. Понемногу всплыли в голове вчерашние события. Впрочем, причины
нападения его не интересовали: таковых могла быть хренова уйма - и все
равновероятные.
Обогнув дом, Петяша подошел к ограде расположенного на задах детского
садика и справил нужду. Тело немедленно, наравне с болью, наполнилось
мерзостной, тряской слабостью. Задрожали колени, в глазах помутилось...
Но Петяша, одолев земное притяжение, остался на ногах. Вновь собравшись с
силами и сосредоточившись на окружающем мире, он кое-как привел в порядок
одежду. Это, последнее усилие направило мысли в сторону - хотя бы
некоторого - поддержания организма. Вспомнилось, что денег, как и сил,
нет, а голодная слабость в сочетании со вчерашними перипетиями не
способствует далеким пешим прогулкам...
Ступив шаг по направлению ко двору и парадным, Петяша ощутил под ногою
нечто необычное. Прервав движение, он приподнял подошву и взглянул вниз.
Под ногами, в редкой, обдрипанной и пыльной траве лежал себе, полеживал
добротный, дорогой с виду бумажник черной матовой кожи.
7.
Да не осудит читатель Петяшу за то, что тот не снес немедленно найденного
бумажника в ближайшее отделение милиции, - как, несомненно, поступил бы
на его месте сам читатель!
Вместо того Петяша через час с небольшим уже выгружался из такси возле
своей парадной. Именно "выгружался": шофер за особую плату помогал ему -
ослабевшему, не забывайте, после всего пережитого - стаскивать в квартиру
великое множество различной провизии, накупленной по дороге.
И чего там только не было!
Скулы сводит, слюна переполняет рот, стоит лишь представить себе все это
гастрономическое великолепие! Нет, как вам угодно, а я самоустраняюсь от
описания стольких вкусностей, собранных в одну точку пространства-времени
- или, проще говоря, в багажник нежно-салатной "Волги-ГАЗ-24" с
облупившимися шашечками на дверцах. Хотите столь острых ощущений, так
обратитесь к трудам Гоголя или Рабле, а не то - просто сходите на
Кузнечный, к примеру, рынок.
Петяша, надо отметить, терпеть не мог принимать пищу на улице - слишком
уж давно и крепко на собственной шкуре прочувствовал, каково голодному и
безденежному наблюдать сие со стороны. Вообще, по его мнению, как бы ни
был человек голоден, приличия треба соблюсти всегда, извинений для
свинского поведения в природе не бывает.
Не поступился он убеждениями и на сей раз.
Управившись с разгрузкой и расплатившись с таксистом, Петяша перво-наперво
напустил в ванну горячей воды, сгорая от нетерпения, вымыл на кухне все,
среди прочего купленные, яблоки и, сложив их в отдельный чистый пакет со
странной надписью: "FOOLS RUSН IN WНERE ANGELS FEAR TO TREAD", как
рекомендовали по радио в советские времена забот о человеке, "перешел к
водным процедурам".
Окунулся с головой, умостил в порядком покоцанной ванне избитое свое тело,
наощупь выбрал из пакета яблоко побольше, откусил...
О-о-о-о-аххх!
Желудок - словно бы опалило злой, едучей кислотой. Стенки его,
иссохшиеся, изголодавшиеся, метнулись к разжеванному в кашицу кусочку
яблока. Казалось, желудок стремится вобрать в себя, растворить полученный
фрукт в долю секунды, - и это ему, надо сказать, удалось.
Немедленно вслед за усвоением первой порции яблока тело обмякло, налилось
тяжеловесной, блаженной истомой. Веки, хоть спать и не хотелось,
сомкнулись сами собой. Руки безвольно опустились в теплую, мягкую воду.
Долго лежал Петяша в ванне, при полной - свет не так давно доспели
отключить, ибо черт знает, с каких пор не плачено - темноте, неспешно
грызя прохладные сладкие яблоки и, в общем, благодушно размышляя о
превратностях жизни.
Сознание его, занятое доселе лишь переработкой воспринятого ранее,
мало-помалу переключалось на прием новых ощущений, впечатлений и сведений.
И весьма приятная канва из сочетания теплой ванны с поеданием яблок, была
словно бы подернута неприятным серым дымком, какой вынуждены обонять
окружающие, если не в меру активные подростки подожгут где-нибудь
неподалеку мусорный бак, и без того отнюдь не озонирующий воздуха.
Ну, кончатся эти деньги, а - дальше? Дальше-то - что?
В счастливо подвернувшемся под ноги бумажнике обнаружилось ровно двадцать
пять бумажек, по сту долларов США каждая - и более ничего. Совсем ничего.
Пятьсот долларов Петяша по дороге домой продал в первый попавшийся
"обменник" при посредстве имевшего с собою документы таксиста, а остальные
решил пока попридержать. Деньги, конечно, не маленькие, но ведь - убывают
же!
Далеко не каждый день такое счастье...
И, кстати, счастье ли? Бумажник - более чем странный, если разобраться;
отделений много, а, кроме долларов, - ничего. Ни тебе своеобычного
бумажного мусора, неизбежно скапливающегося в любом бумажнике едва ли не
на следующий день после его покупки, ни родимых рублевых бумажек, ни
долларовых купюр помельче...
Кто же нынче при себе подобные бумажники носит, да еще разбрасывает, где
ни попадя?
После седьмого громадного, ярко-красного яблока желудок приятно отяготила
сырая, увесистая сытость. Боль, к которой тело уже успело малость
притерпеться, словно растворилась в горячей воде, вытекла сквозь поры
кожи. Навалилась, прикрыв ласковой рукою веки, оттеснив прочь мысли,
сладостная истома.
Поднеся ко рту восьмое яблоко и едва надкусив его, Петяша заснул.
8.
Пробудившись лишь на следующее утро, Петяша не стал вылезать из ванны, а
только вынул затычку и пустил горячую воду (прежняя, за время пребывания
его в объятиях Морфея и вместе - Нептуна, успела ощутимо остыть).
Согревшись и доев выпавшее во сне изо рта яблоко, он нашел, что чувствует
себя замечательно, выбрался из воды и, повинуясь велениям требовательного
вакуума в желудке, наскоро растерши жестким полотенцем размякшую кожу,
проследовал на кухню.
Выбрав из холодильных сокровищ, что повкуснее, он плотоядно-торопливо
изготовил горячее, сервировал холодное и этак через полчасика, сытый и
довольный, уже попивал кофе с замечательным молдавским коньяком "Дойна"
(вприкуску), плотоядно поглядывая на старую четырехрублевую вересковую
трубку, загодя набитую - доверху! - "амфорой-золотой".
Допив кофе, он закурил, однако хлынувший в легкие тонкого аромату дым,
вопреки ожиданиям, не завершил, как подобало бы, великолепную симфонию
пережитых ощущений. Коньяк (с отвычки-то) и курево словно бы заставили
встрепенуться сидевший все это время тихо крохотный зародыш тревожного
дискомфорта, который, обрадовавшись поводу насвинячить, принялся
стремительно разрастаться.
К тому же, на сытое брюхо, как водится, проснулась совесть: хозяин
денег-то, небось, хватился; матерится сейчас вовсю... И не переиграть уже
ничего: потратился вчера прилично, а возмещать - не из чего...
И - деньги-то, может, краденые или еще что-нибудь подобное; таксиста по
документам могут найти, а уж он-то Петяшу, без сомнения, запомнил отлично,
