-- Я вам, Виктор Валентинович, говорил еще месяц назад, когда
вы сделали первую пробу! Нравственность у этого типа вообще
отсутствует! Это мыслящее животное! Этот негодяй с невероятным
хладнокровием, с прямо-таки адской наглостью пользовался вашей
снисходительностью!
-- Нашей снисходительностью, -- вставила Ольга.
-- И потом, что это за тон, что за тропино? Почему,
например, тогда, перед праздником он молчал и показывал -- три?
И почему теперь все псу под хвост? Почему нет фаллей? Почему мы
опять в дураках?
Ребров жевал яблоко, глядя в окно.
-- А вы знаете, -- Сережа рассматривал собранный кубик, --
Генрих Иваныч сегодня опять приманивал слюнявчиков.
Ребров повернулся. Ольга замерла с тарелкой в руках.
Штаубе стал приподниматься с кресла, зажав в кулаке головку.
-- Генрих Иваныч, -- произнес Ребров и, бросив яблоко,
кинулся к Штаубе.
-- Нет! Ебаный! -- закричал Штаубе, замахиваясь палкой на
Сережу, но Ребров перехватил его руку, завернул за спину. Ольга
схватила левую руку старика:
-- Головку! Отдайте головку!
-- Ебаный! Ебаный! Стервец! -- кричал Штаубе.
Ребров сдавил ему горло, старик захрипел, упал на колено.
Ребров отбросил в сторону его палку. Ольга разжала пальцы
старика и тут же вложила головку в подставленный Сережей рот.
-- Сережа, пластырь и наручники! -- скомандовал Ребров.
Сережа выбежал.
-- Вы... вы только гадить... не дам... -- хрипел Штаубе в
руках Реброва.
-- Вы же подписали! Вы подписали! Как же так! Ольга
Владимировна, кушетку... кушетку...
Ольга отодвинула от стены узкую кожаную кушетку.
Вбежал Сережа с пластырем и наручниками.
-- Нет... сте... рвецы... сами же... нет, -- хрипел
Штаубе.
Ребров и Ольга подтащили его к кушетке и положили на нее
лицом вниз.
-- Сережа, -- скомандовал Ребров,
Сережа залепил старику рот пластырем. Затем, навалившись
втроем, они обхватили руками старика кушетку и защелкнули на
них наручники. Ребров сел на ногу Штаубе, Сережа крепко
схватился за протез.
-- Ольга Владимировна, у меня в кабинете, в столе, в
нижнем ящике. Слева. И над большой конфоркой, она быстрей
нагревает.
-- Я знаю, -- Ольга быстро вышла.
-- Где это было? -- спросил Ребров.
-- Там... на Новаторов. После Борисова когда. Я за резиной
сбегал, а потом вернулся. А Генрих Иваныч в булочной...
Ребров мрачно кивнул. Штаубе со стоном дышал носом.
-- Генрих Иваныч, -- медленно проговорил Ребров, --
сегодня вы меня очень огорчили. Очень. Получать такие ножи в
спину... это, знаете, больно. Это гадко.
Он привстал и принялся расстегивать штаны старика. Штаубе
замычал. Сережа помогал Реброву. Они спустили черные потертые
брюки старика до колен, стянули трусы. Ребров закатал на спину
кофту с рубашкой. На левой ягодице Штаубе стояли два клейма
размером с рублевую монету, в виде креста в круге. Одно клеймо
было совсем старым, другое, судя по темно-лиловому цвету --
недавним.
-- Наш союз, наша дружба, Генрих Иванович, держится не
только на взаимной любви. Но и на вполне конкретных
взаимообязательствах. Оскорбляя, унижая себя, вы оскорбляете и
унижаете нас. Сережа, пописай в чашку.
Мальчик отпустил протез, подошел к столу и немного
помочился в чашку.
Вошла Ольга, держа в руках небольшой саквояж и толстый
стальной прут с деревянной рукояткой, к концу которого было
приварено стальное тавро -- крест в круге. Тавро было
раскалено.
Штаубе забился, застонал. Ребров сильней прижал его ногу к
кушетке:
-- Рядом с Бородилинским, здесь... Сережа! Протез...
Сережа поставил чашку с мочой на пол, схватился за протез.
Ольга примерилась и прижала тавро к ягодице старика. Зашипела
раскаленная сталь, показался легкий дымок, Штаубе забился на
кушетке. Ольга отняла тавро, взяла чашку, вылила мочу на
багровое клеймо. Затем раскрыла саквояж, вынула пузырек с
маслом шиповника, вату и стала осторожно смазывать ожог:
-- Вот... Штаубе, милый... и все позади...
Голова старика тряслась, из глаз текли слезы.
-- И по сонной, Ольга Владимировна, сразу по сонной, --
пробормотал Ребров.
Ольга не торопясь закрыла пузырек, достала и распечатала
одноразовый шприц, распечатала и насадила иглу.
-- Сережа, голову подержи...
Мальчик прижал голову Штаубе к кушетке. Ольга щелкнула по
ампуле, переломила, вытянула шприцем содержимое. Штаубе мычал и
плакал.
-- Сейчас, милый... -- она умело воткнула иглу в сонную
артерию, медленно ввела прозрачную жидкость. Штаубе дернулся
всем телом, слабо застонал, закашлял через нос. Сережа отпустил
его голову, она осталась лежать на боку. Ребров слез с ноги
старика и осторожно снял пластырь с его рта.
-- По... по петел... -- слабеющим голосом произнес старик.
-- Вы... вы не... плохо...
Ребров снял с него наручники. Ольга накрыла ожог
пропитанной маслом марлей и залепила пластырем. Штаубе спал.
Его раздели догола, сняли протез и перенесли в спальню, где
облачили в пижаму и уложили в кровать.
-- Пусть завтра спит, сколько может, -- Ребров накрыл
Штаубе толстым стеганым одеялом.
-- Да кто же его будет будить, -- Ольга погладила старика
по голове. Сережа выплюнул головку в руку:
-- Ну я пойду кино посмотрю.
-- Какое кино, Сережа, -- Ребров глянул на часы. -- Первый
час уже. Спать, немедленно, У нас завтра масса дел.
Мальчик со вздохом передал ему головку:
-- Спок но.
-- Спокойной ночи.
-- Спокойной ночи, Сереженька, -- поцеловала его Ольга.
Мальчик вышел.
-- Устал... -- Ребров потер виски.
-- Хочешь коньяку? -- спросила Ольга.
Он рассеянно кивнул.
-- Пошли в каминную.
-- В каминную? -- Ребров посмотрел на головку, потом на
спящего Штаубе. -- Двинулись.
Ольга погасила свет, Ребров сунул головку в рот.
Ребров сидел в кресле и смотрел в зажженный камин. Ольга,
сидя на ковре по-турецки, наливала в стаканы вторую порцию
коньяка,
-- Где бодрый серп гулял и падал колос, теперь уж пусто
все... просто везде... -- пробормотал Ребров и устало вздохнул.
-- Да, да, да, Если мы в четверг не выйдем на Ковшова, брошу
все к чертям, И -- в Киев.
-- А мы? -- Ольга подала ему стакан.
-- Вы? Вы... -- он пригубил коньяк. -- Не знаю, не знаю.
Сами поедете, сами доберетесь.
-- Ну что ты говоришь, -- улыбнулась Ольга. -- Как это мы
сами доберемся?
Он раздраженно дернул головой:
-- Ольга Владимировна! Я уже три месяца бьюсь лбом в
стену. Я потерял: Голубовского, Лидию Моисеевну, Цветковых. Мы
потеряли блок. Генрих Иваныч сжег теплицы. Вы оставили третье
оборудование. Сережа о Денисе ничего не помнит и, я полагаю, не
вспомнит. А значит, получать круб, получать беленцы мы будем
вынуждены через Ленинград. Только через Ленинград. Вот перечень
наших потерь. А что же мы приобрели? Разрушенную, разваленную
до основания мастерскую? Никому не нужные связи? Бессмысленные
вычисления Наймана? Бесполезные шесть миллионов?
-- Но ведь Ковшов обещал...
-- Ковшов? Обещал? Вы его хоть раз в глаза видели? Нет. И
я не видел. В нашем положении верить телефонному разговору --
явная глупость. Но вынужденная. Поэтому я и пошел па договор.
Нет, нет ничего, кроме паллиативов. Сплошная полоса зависимости
и вынужденных ходов.
-- Витя, но мы же завершили с металлом. И Найман сказал,
что у ребят получилось.
-- У ребят получилось! да! Но из этого вовсе не следует,
что получится у нас. Если вы так уверены, почему же тогда
голосовали против? Из принципа? Или все-таки из-за
неуверенности?
Ольга молча отпила из стакана. Ребров залпом допил свой
коньяк и поставил стакан на пол:
-- Конечно, оптимизм -- это хорошо. Это то, что не
позволяет нам опустить руки. Пока работаем, делаем, что можно.
Но опираться следует все-таки на теорию вероятности, на жесткий
расчет. И все радужные фантазии отбросить. Раз и навсегда.
Он помолчал, глядя в огонь, потом произнес:
-- Ольга Владимировна. Давайте поебемся.
Ольга удивленно подняла брови:
-- Что... прямо сейчас?
Он кивнул. Ольга искоса взглянула на его напрягшийся член,
улыбнулась и стала раздеваться. Ребров встал, снял брюки и
трусы. Раздевшись, Ольга подошла к Реброву. Он повернул ее
спиной к себе, она облокотилась на спинку кожаного кресла.
Ребров вошел в нее сзади и стал нетерпеливо двигаться, громко
стоная. Ольга прижалась щекой к спинке и смотрела в огонь.
Ребров стал двигаться быстрее, откинулся назад, потом схватил
Ольгу за плечи, прижался к ней, замер и зарычал ей в волосы.
-- Витя... -- прошептала она и улыбнулась.
-- Ой... даже слюни потекли... -- Ребров вытер рот рукой,
отошел и в изнеможении упал на диван. -- Ой... Ольга
Владимировна... простите меня... пожалуйста...
-- За что же? -- она потрогала себя между ног, понюхала
руку.
-- Простите... за все меня простите, -- бормотал Ребров.
-- Я приду сейчас, -- она вышла и вернулась минут через
пять, завязывая на ходу пояс белого махрового халата.
Ребров спал на диване. Ольга принесла одеяло, накрыла его,
взяла свою одежду, головку в стакане, и пошла к себе в комнату.
Сережа проснулся раньше всех. За окном светило солнце.
Часы показывали 9.22. Сережа вылез из-под одеяла, потянулся,
встал. На нем были красные трусы и белая майка с эмблемой
рок-группы "Роллинг Стоунз". Он вышел в холл, подошел к двери
ольгиной комнаты и осторожно приоткрыл. В комнате было сумрачно
из-за плотно сдвинутых фиолетовых штор. Ольга спала. Сережа
тихо вошел, прикрьи за собою дверь, подошел к кровати и стал
медленно стягивать с Ольги одеяло:
-- Однажды отец Онуфрий, обходя окрестности, обнаружил
обнаженную Ольгу.
Ольга вздохнула:
-- Сереженька...
-- Ольга, отдайся, озолочу, -- Сережа потрогал ее грудь.
Она зевнула, повернулась на спину, открыла глаза:
-- Который час?
-- Двадцать пять ебут десятого, -- Сережина рука
скользнула ей в пах.
Ольга шлепнула его по руке, села:
-- Открой эти... шторы...
Сережа потянул за шнурок, шторы разошлись, солнце залило
комнату.
-- Ой, какая прелесть, -- Ольга сощурилась потерла глаза.
-- На лыжах пойдем... Виктор встал?
-- Не скажу.
Она потянулась к халату, но Сережа схватил его и сел на
подоконник:
-- Цып, цып, цып.
-- Засранец... ооойяяя! -- она с хрустом потянулась.
-- А у нашей Оленьки обе сиськи голеньки.
Ольга встала. Сережа бросил ей халат и отбежал к двери.
-- Я тебя серьезно спрашиваю, -- она посмотрела на
плавающую в стакане с водой головку, -- встал Виктор?
-- У Ольки пизда рыжая!
Отшвырнув халат, Ольга кинулась к нему. Он юркнул за
дверь. Распахнув дверь, она бросилась за ним, догнала возле
туалета, ловко завернула ему руку за спину, зажала рот ладонью
и втолкнула голой коленкой в ванную:
-- Ну вот, сейчас будем закалять мальчика!
Сережа замычад. Ольга раздела его, влезла с ним в ванну,
зажала его голову между своими ляжками, громко похлопала по
худому мальчишескому заду:
-- Сереже Анищенко прописаны водные процедуры.
Она направила розетку душа на зад Сережи, открыла кран
холодной воды. Струйки с шипением ударили в Сережин зад. Сережа
завизжал. Ольга закрыла кран:
-- Еще, или прощения?
-- Прощения, прощения!
Она отпустила его голову и, стоя над ним с душем в руке,
развела свои длинные ноги:
-- Целуй.
Стоя на коленях, Сережа поцеловал ее поросшие светлыми
