или иглах)? Пожалуй, едва ли. Пожалуй, сотрем слово
"умопомрачение", не станем спешить, не будем повторять
чужих ошибок, посмотрим...
А пока лучше отметим очередную удачу, во-первых,
билет, купленный с рук (и с ходу) на отходящий "Икарус"
Новосибирск - Южносибирск, а во-вторых, каких-нибудь
пятнадцать минут спустя после того, как красно-белый
красавец, окуривая знакомых и родственников сизым дымом,
откатил от третьей посадочной площадки, из задней
двери скромного желтого ЛиАЗа с табличкой "экспресс К".
сопровождаемый аденоидным хрипом динамика: "Автовокзал",
вышел молодой человек, обогнул этот самый "авто".
должно быть, "матический" вокзал, ступил в грязное, со
спертой в любую погоду атмосферой здание и оказался (вот
уж действительно повезло!) Александром Мельниковым.
Емелей.
Странно вот что,- увидев друга. Лысый не встал, не
шагнул ему навстречу, он продолжал сидеть в своем углу.
исподлобья наблюдая, как по мере приближения Емели на
его упитанном лице ширится радостная улыбка знатока
человеческой натуры. Но еще более моменту не соответствующими
оказались слова, коими бедняга встретил своего
спасителя.
- Слушай,- сказал Лысый, сидя в низком кресле,
голова ниже Емелиного пупа...- Слушай,- сказал он,
даже не с осуждением, а с оттенком редкостной брезгливости
в голосе,- ты с этой бабой, с Лисой этой, с Марией
Кюри, ты что, с ней спишь?
- ДАЙ!- НА!
Эх, дура-ягодка, как, случалось, журил Мариенгофа
голубоглазый его рязанский собрат. Впрочем. за цвет есенинских
глаз автор поручиться не может, но полагает,-
любовь искупает возможную ошибку. Так что, искренностью
своих чувств утешаясь, продолжаем описывать встречу
друзей под безобразными капителями квадратных колонн
новосибирского автовокзала
Итак, карие Емелины глаза потемнели, и, потеряв привычное
изящество иронии, наш (наш герой сострил весьма неуклюже
и, главное, несмешно:
- Я с ней ем, с Марией Кюри.
- Заметно...- проговорил в ответ Лысый с тем же
выражением отрешенности и сосредоточенности на лице,
проговорил и... и... замер на краю пропасти. Все, казалось,
уже все, ничем нельзя исправить сказанного, спасительного
окончания у фразы нет, и заминка, пауза обусловлена всего
лишь физиологией, необходимостью наполнить легкие, сделать
вдох поглубже перед тем, как все полетит к черту,
перед ссорой, перед бессмысленной веера всеразрушающей лавиной
слов... Что же спасло мир? Мир спасла жалость, спасло
спазматическое движение грачиковской мысли, спасла
искренность.- Ты как думаешь...- спросил Лысый, сумев
в краткую предгрозовую паузу побелеть лицом и губами.-
Ты как думаешь,- проговорил Мишка (явно потеряв какой
бы то ни было интерес к сфере интимного и личного),- он
меня запомнил?
- Кто?
- Шина...
Вы знаете, минус на минус дал плюс, Емеля растерялся.
Емеля устыдился, и, глядя сверху вниз на бритый кумпол,
на пельмень верхней губы, на мусульманский лиловый полумесяц
"фонаря", не позволил себе Саша даже улыбки, даже
легкой вибрации в голосе:
- Да уж куда ему...
И далее, без малейшей, опасной сомнениями остановки:
- Ну, и даже если запомнил, ты сюда посмотри.
- Что это? - не понял Грачик, заглядывая внутрь
польского мешка.
- Парик, Мишуля,- не без удовольствия ответствовал
Мельник.- А это,- сказал, быстрым движением водрузив
предмет Лысому на голову,- шапо.
Уф, обошлось, и как это Мельник сдержался, утерпел,
перенес этот краткий решающий миг, дал Лысому время
и шанс спасти их школьное twosome, просто диво дивное.
Может быть, это любовь, вернее, дружба, настоящая
мужская... Увы. друзья, бросаясь от худосочного романтизма
к слабогрудому идеализму, мучаясь былыми нривязанностями.
автор, однако, ступив однажды на столбовую
дорогу отечественной прозы, ничего, кроме ооьективной,
данной нам в ощущениях реальности, отражать не может
и не желает. И потому, конечно, оставив слово "дружба",
вместо "настоящая" и "мужская" вставим "состояние, наитие,
счастливое стечение обстоятельств, душевная щедрость вообще и
некоторое ощущение вины и частности".
Well, и так порешив, выйдем из вонючего сарая, хлева
с фасадом аграрного Дома культуры и грязными неоновыми
буквами для ночной иллюминации - "Новосибирск",
выйдем, но пойдем не прямо через проспект к остановке
экспресса, а направо, туда, в центр направляемые сообразмтельным
Емелей, скоротаем светлую часть суток экскурсией
по городу, которому быть здесь повелел не князь, поводья
натянув у бронзовой коняги, а тихо, мирно посасывая
карандаш 2В, инженер-путеец, известный на литературном
поприще как Гарин-Михайловский.
Впрочем, дойдем мы лишь до ближайшего кинотеатра,
где любезный случай устроил в тот вечер с семнадцати
часов тридцати минут показ уже тогда не нового, но. как
и ныне, прекрасного двухсерийного шедевра Михаила
Швейцера с молодым Юрским в главной роли. Итак, почти
три часа наши герои (Лысый уже в теплой китайской
рубахе) провели, любуясь дуэтом Зиновия Гердта и Леонида
Куравлева. Уже в самом конце ленты, когда Остап
золотым блюдом крушил сигуранцу, Емеля в серебристой
мерцающей темноте напялил Лысому на голову парик
и увенчал "шапо", а на улице, купив недостающие солнечные
очки в киоске Союзпечати, завершил чудесное преображение.
Пока автобус вез наших молодцов в городок, между
парившимся под чужими локонами Грачиком и Емелей,
невольную ухмылку прятавшим с трудом, произошел забавный
разговор, впоследствии имевший неожиданное продолжение.
- А знаешь,- начал Лысый, до того предпочитавший
лишь интонацией односложных ответов выражать свои
мысли и чувства,- меня пригласили на очные подготовительные
курсы в МГУ.
- Ну да?
- Да, письмо дома осталось, приглашение.
- И что ж ты не поехал?
Грачик пожал плечами. Ему-то, дурачку, казалось, что
уж этого Емеле объяснять не надо.
- Ты слышал...- продолжил Лысый, немного подумав.
но, определенно, не над логической связью предшествующего
с последующим.- Ты слышал,- сказал Мишка
и неожиданно для себя пересказал все то невероятное (Москва,
Лужники), чем с ним поделилась несколько часов
назад Ленка, по прозвищу Лапша.
По мере изложения сногсшибательных подробностей
едва заметная улыбочка на Емелтюй физии pазрасталась
захватывала щеки, глаза, переносицу, и даже чуб как-то
лихо встрепенулся и упал на правую бровь.
- А ты внимательно то свое приглашение читал? -
спросил тем не менее Мельников тоном серьезным и многозначительным.-
Может, это не с Ленинских гор привет,
а, страшно подумать, контрамарка в лужниковскую правительственную
ложу?
- Думаешь, чепуха все это? - сам себе объяснил Грачик
реакцию приятеля, разочарования, конечно, скрыть не
сумев.
- Поспать тебе надо,- ответил на сие Мельников,
даже улыбаться перестав, в свою очередь, должно быть,
удивленный и раздосадованный.
В начале десятого молодые люди, пристроившись, смешавшись
с громкоголосой толпой утомленных вечерними
увеселениями студентов, миновав бдительную (на лысину
сориентированную) вахту, никем не замеченные, проникли
в общежитие физического факультета Новосибирского государственного
университета. Поднялись по лестнице,
прошли коленчатым коридором, переглянулись у незапертой
(!) двери с цифрами 319 и осторожно вошли.
Они вошли в лишенную лампы прихожую в тот самый
момент, когда сюда же, в ограниченный стенами и дверьми
неосвещенный объем, словно встречая дорогих гостей, из
теплой, электричеством согретой комнаты вышли двое.
Точнее, попытались. Распахнули дверь, но преодолеть низкий
порожек не смогли и с грохотом необычайным распростерлись
у ног недавних кинозрителей. Впрочем, живописности
ради мы бессовестно приукрасили происшедшее.
Выйти в самом деле пытались двое, но один (одна), хрупкая,
маленькая девушка ухватилась за косяк и удержалась,
а другой (один), не худой, не толстый, среднего роста
молодой человек, он не устоял, соскользнула рука с хрупкого
плеча, не нашла опоры нога, и. ух, Евгений Агапов, по
прозвищу Штучка, второй раз за сегодняшний день низвергся
к ногам наших друзей.
- Боже мой,- проговорила оставшаяся на своих двоих
дама. конечно же, Лиса, Алиса Колесова, как видно, пока
не преодолевшая рубеж, разделяющий возбуждающую
и тормозящую фазы алкогольного отравления - Какой
кошмар,- сказала Лиса. - и это всего-то после полстакана.
Итак. если ей поверить и предположить, будто бы
Штучка в самом деле (после всего за ночь и день день организмом
пережитого) употребил полстакана бесцветной жидкости,
за пятьсот миллилитров которой в те времена (вместе
с посудой) просили три рубля шестьдесят две копенки, то
очевидным становится совершенно невероятное - остальные
четыреста граммов (пренебрегая совершенно ничтожным остатком на
самом донышке стоящей посреди стола
бутылки) находятся внутри такого субтильного существа, как
Алиса.
Однако удостовериться сразу на месте, не отходя от
кассы, в точности произведенного вычитания не удастся.
- Помогите ему,- проговорила Лиса, кивая на лежащего,-
помогите, люди добрые, а то ему плохо. Уже в третий
раз... Помогите,- повторила она и, съехав по косяку,
присела на порожке, объяснив свое поведение словами: -
Уф, уморилась...
Однако сие ее заявление не обозначило конец выпавших
на долю Емели и Лысого испытаний. Так, если через каких-то
минут двадцать после простых и эффективных гигиенических
процедур Евгений (под влиянием гомеопатки Лисы хлебное
вино действительно пригубивший) занял свое место на койке,
то Алиса следовать примеру пионера не желала. Ее пытались
уложить и уговорами, и силой, но, не пробыв в покое
и минуты, Алиса поднимала голову, садилась, свешивала ноги
и интересовалась:
- Видели дуру? Дуру лопоухую? Нет?! - удивлялась
Лиса, кривя рот. - Нет? Тогда наденьте очки и посмотрите...
Все. Финиш,- говорила она и, для вящей убедительности
приставив указательный палец к виску, вертела, изображая,
конечно, недокомплект шариков (а может быть, кто теперь
скажет, заход одного за другой).
Покрутив пальцем, покачав головой и по-женски горестно
помычав. Лиса вдруг начинала шалить. Поначалу все
норовила первым попавшимся в руки предметом (вилкой,
книгой, башмаком) поразить убранную Емелей в угол у шкафа
пустую бутылку. Однако всякий раз неудачно. Когда же
недогадливый Мельник в конце концов вынес раздражавший
Лису предмет за дверь, она переключилась на лампу, впрочем,
и тут успеха не снискав.
Припадки самодовольства и шутовства сменялись приступами
беспокойства и самокритики. Лиса становилась капризной,
требовала найти ей "еще", просила открыть и без того
распахнутое настежь окно. Пару раз спрашивала чернила
и бумагу, сидела, склонившись над листом, размышляла,
поминутно теряя шариковую ручку, и наконец отодвигала
письменные принадлежности, неизвестно кому обещая:
- Завтра, это завтра.
Ложилась, вставала, роняла стулья и только около трех,
устало пробормотав: "Ну, кто бы мог подумать", упала носом
в подушку, забывшись, слава Богу, в безрадостной спиртуозной
коме.
Но прежде чем погас свет и прекратилось нашествие
свето- (в крове-) любивых долгоносых и чешуекрылых,
прежде чем одна в тишине над острыми верхушками деревьев
замерла ехидная луна, прежде Лысый все-таки не удержался
(зануда) и задал очередной свой дурацкий вопрос:
- И часто с ней такое бывает?
- Знаешь,- сказал Емеля, но вместо честного "такое,
вообще-то говоря, в первый раз" неожиданно брякнул, все
окончательно перепутав в грачиковской, и без того многое
неадекватно воспринимающей, голове: - Дело в том, что
у нее начисто отсутствует рвотный рефлекс.
Ну и ладно, сказал, ляпнул, повернулся на правый бок...
и довольно о нем и о Лысом, что лежал еще полчаса
с открытыми глазами... Хватит, забудем о них, подхватим
Емелину мысль, начнем с нее.
Итак, как видим, психическая неординарность идет рука
об руку с физиологической, составляя диполь, поле, атмосферу
странного, необычного, диковинного вокруг Лисы. Но
можно ли этому удивляться, ожидать чего-то иного, если
