в Южносибирское медучилище. Она, Лавруха. не в курсе
наших забав, она стоит внизу, в закутке у пустого гардероба
и слушает горячие речи вызвавшего ее сверху сюда почти
полчаса назад молодого человека, которого мы легко узнаем
по японским джинсам и дудочке, что висит у него на шее
на тонком кожаном ремешке.
Еще имеется одноклассник, это Дима Смолер (по прозвищу
Смур), он одноклассник Бочкаря по вечерней шкоде
рабочей молодежи. (В ШРМ сын профессора кафедры прикладной
математики Николай Бочкарев поступил после
того, как в начале десятого был исключен из физматшколы.)
Смур в ту же школу в то же время поступил после
исключения из английской спецшколы. (Кстати, это он,
Смур, Дима Смолер, употребил час тому назад третий
стандарт немецкого, снимающего ригидность препарата.)
Второй, возможно, читатель еще не забыл, под стук и крики
"выходи" заглотал Олег, тезка беседующего с Лапшой
музыканта Олега Пескова Олег Свиридов, и этот стандарт
ему, никому здесь не однокласснику, выпускнику сорок
первой (еще тогда существовавшей) школы, "не пошел", не
в жилу оказался, не в кайф. Наложился на вчерашнюю
ширяловку, аукнулся с позавчерашней дурью, упал на старые
(третьего дня) дрожжи - колесики, заполированные
парой мутных стограммчиков обыкновенного самогона, но
главное, вступил, подлец, в конфликт с беляшами (двумя,
рыбными), съеденными вместо обеда с пылу с жару (по
одиннадцать копеек штука) в подворотне у киоска.
Итак, когда милицейский хром уже скрипел на лестнице
под перезвон подковок между вторым и третьим, когда
обернутый полотенцем кулак Толика взвился над темечком
готового к прыжку Бочкаря, в тот самый миг, когда
медитировавший Смур увидел наконец Махавишну в голубом,
тощий кадык прикорнувшего у него на плече Олежки
Свиридова предательски дернулся. Раз, два, три, и по
счету пять бедняга поехал в Ригу. Хоть мал золотник, но
площадь, занятая на полу молодежного бара парой плохо
переваренных беляшей, позволяет без колебаний заключить
- и тем не менее дорог. Что еще? Самоотверженность
Свири избавила Бочкаря от сотряса, мышку от поимки,
работников УВД от лишних сомнений, и кроме
того, вслед за вторым и на третьем этаже был вымыт
пол. Красота.
Кому повезло? Повезло обделенной колесами Лапше.
Кстати, свое смешное прозвище Ленка Лаврухина заработала
на школьных турслетах. Таких шумных мероприятиях,
коими в те давние времена заканчивался учебный год
в школах областного центра. Сразу несколько школ отправлялись
пешком километров за пять от города к речке
Люскус, жгли там костры, купались в ручье, ориентировались
на местности и так далее и тому подобное, и по усам
текло, и башка дурела. Лапшой Ленка стала из-за своей
твердой убежденности, отмеченном с пятого класса, в необходимости
гарнира к тушенке. После восьмого, мы знаем,
Ленка двинула в медучилище, выучилась на медсестру и ко
дню, когда началось наше приключение, даже успела немного
поработать по специальности в третьей городской
поликлинике. Где больные, кстати, с ходу, толком и не
разглядев ее, тут же начали, раздражая озабоченное показателями
начальство, упрекать в неаккуратности и недобросовестности.
Жаловались, например, будто бы медицинская
сестра Лаврухина ставит им не то. Эффект от ее уколов
кое-кому представлялся несравнимым с действенностью
инъекций Анны Андреевны Смыгиной или Любы Ямщиковой.
Впрочем, что правда, то правда, в самом деле, еще
в медучилище Ленка очень ловко научилась (спичкой и ваткой
запаивая родимые) разбавлять, а то и заменять содержимое
иных ампул на невинный демидрол, сэкономленный
же материал ширяла сама себе. Теперь нам, конечно, ясно,
почему она в такую погоду носит свитер с длинными рукавами
- руки у нее неэстетные, все в точечках и шрамах.
Примерно такие же руки у Олега Свиридова, но в отличие
от Ленки он колет в ускользающую вену не казенный,
проверенный электроникой продукт, а сваренную им самим
из в те времена беззаботно и повсеместно произраставшего
мака ханку. У Бочкаря и Смура руки чистые. Кстати,
выгнали их из разных школ за общий грех. За общий изъян,
за отсутствие товарищеских чувств к однокласснику Смура
(тезке!) Диме Рукавкову (не правда ли, славная фамилия,
так и просится в какой-нибудь "Кортик" или "Бронзовую
птицу"). Втроем молодые люди наелись венгерского транквилизатора,
запили рислингом и, кажется, неполной бутылкой
коньяка. Но если Смур с Бочкарем под черно-белое
"видео" программы "Время" принялись внимать Уэйкману,
то склонный к романтике Рукавок не послушался уговоров
(попросту вырвался и убежал), отправился к девочке (что-то,
видно, недосказал с утра, повздорив). Стоял ноябрь,
самый его конец, лежал снег, и термометр показывал минус
пятнадцать. На Бульварной, не дойдя квартала два до дома
возлюбленной, Димка, изнывая от жары, снял пальто, а потом
и вовсе присел у панельной стены дома номер семь. Тут
десятиклассника шестьдесят шестой английской спецшколы
поутру и нашли.
Итак, невзначай мы выполнили данное давно, еще в первой
части обещание познакомить читателей с будущими
объектами диспансерного учета известной своим передовым
вычислительный (да-да) центром южносибирской психухи.
Впрочем, попытаемся взглянуть на происходящее не из
окна учительской или жэка.
Попробуем обобщать, назовем безрассудство - испытанием,
а идиотов добровольцами. Естествоиспытателями.
Да, да, послушаемся поэта, станем искать смысл в созвучиях.
Бросим взгляд на героев нашего приключения (педант
Лысый и сумасброд Штучка, эгоист Емеля и бескорыстная
душа - Лапша, бешеная Лиса и неразговорчивый Дима,
злюка Смолер, по прозвищу Смур), заглянем им в глаза
и убедимся, холодея от внезапного открытия,- все они
вместе и каждый в отдельности дерзкие (или наивные),
умные (или психи безмозглые), но все до единого искусители
естества, "изведыватели и дознаватели" души своей
и плоти. В самом деле, заблуждается Саша Мельников, не
исчерпывается даром логарифмировать гармонию талант
испытывать естество. Нет, в поколении автора не было
заурядностей, если речь о способности пробовать. Все, что
нагромождено и рассеяно между плюсом и минусом у знака
оо, по крайней мере, отчаянно старались изведать, испытать,
повидать и через все пройти дети периода застоя
и временных негативных тенденций в надежде открыть тот
сказочный предел, где исполняются желания. И потому
(заодно упреждая любителей раздавать оскорбительные для
слуха определения вроде perdu) автор сам выбирает для
своих сверстников нужный ярлычок - естествоиспытатели.
Ну, а теперь, задумчиво глядя в пустоту, встряхнем
кудрявой головой и возвратимся на брега Томи, где некогда
(лет тринадцать назад) гуляли наши герои.
Итак, кому же повезло вчера в молодежном кафе с названием
"Льдинка"? Безусловно, Лапше. Беда прошла
мимо, проволоклась, спотыкаясь, гримасничая, с трудом
держа равновесие на широких ступенях, миновала, скверно
ругнулась, плюнула на пол. ухнула дверью.
- Что это? - прошептала Лапша, нехорошо заикаясь
(впрочем, трясло ее с утра, а если честно, то третий день).
- Мотаем,- не стал тратить дорогие секунды на прояснение
очевидного Песков, просто взял за руку, вывел на
улицу и сразу же - в темное чрево ближайшего двора.
Кстати, кто он такой? Если вы пообещаете не смеяться.
я вам скажу, он жених Лапши, Ленки Лаврухиной.
За год до Емели и Лысого Олег Песков, Песок, окончил
обыкновенный (кои из шести выпускных составляли три)
класс средней школы номер один (с физмат уклоном).
И в ту осень, когда наши друзья перемигивались на последней
своей школьной линейке, если точнее, то несколько
позже, в первых числах ноября, Песок, не умея симулировать
язву и убоявшись верного, но настоящего сотряса,
отправился исполнять свой священный долг в Забайкальский
военный округ. Итак, на какой-то год и семь месяцев
он старше Михаила Грачика, на год и три - Лапши. Между
прочим, жил он с Лаврухой в одном подъезде лет до пяти (в
будущем дворе Лысого), в одном подъезде, на одной лестничной
клетке. Потом его отец пошел на повышение,
а следом на расширение, в школу Олежа уже ходил с улицы
Арочная. Кстати, удачная служебная карьера его отца
в пору двенадцатилетия единственного сыночка и семнадцатилетия
единственной дочери оборвалась в строгом соответствии
с нелепыми законами жанра мелодрамы. Четверо
приличных людей, сотрудников одного солидного ведомства,
отправились пострелять (расслабиться), и надо же.
чтобы именно папаша Песков, целясь в царя тайги, сохатого,
угодил жаканом в лоб своего подчиненного. И так из
невинного браконьерства превратил забаву и отдых в непредумышленное
(произносится "неумышленное") убийство.
Ну, а Создатель, видно, посчитав определенное судом за
любовь к пирожкам с лосиной печенкой наказание недостаточным,
помучил Павла Трофимовича Пескова в исправительно-трудовой
колонии года два и накануне амнистии,
ожидаемой к столетнему юбилею основателя нашего государства,
взял и отнял у несчастного самое дорогое - жизнь, избрав
своим орудием (какое унижение) аппендикс (слово "гнойный"
величия слепому отростку, конечно, не добавляет).
Итак, в отличие от большинства наших утомленных
нравоучениями и личным примером героев Олежке Пескову
хорошо - он сирота. Лапше в этом смысле тоже неплохо.
Ее папа, Рудольф Андреевич Лаврухин, не дождавшись
даже первого школьного звонка (фартука и гладиолуса)
дочери, синими его меланхоличными глазами смотревшей
на мир, как-то раз, должно быть устав от местного, отдававшего
резиной ректификата, решил начать все сначала.
Иначе говоря, однажды с работы (а служил Рудя Лаврухин
подменным шофером в гараже облисполкома) пошел он не
домой, а на вокзал. Пару лет попутешествовав но родной,
богатой лесами, полями и реками нашей стране, осел наконец
в таксопарке города Симферополя, где даже раз по
трезвянке стал вторым (или третьим) в конкурсе на лучшего
по профессии (слесаря). Удел его жены, мамы Лаврухиной,
Маргариты Ивановны, с той поры был один - катиться дальше вниз.
От горбуши с осетриной переходить к более
доступным - сыру голландскому и колбасе докторской, от
доступных к менее свежим - ватрушкам творожным и напитку
яблочному, а от сих далее к пиву без числа на
этикетке и плавленым, пардон, сыркам. То есть за какие-нибудь
семь-восемь лет, начав официанткой исполкомовской
столовой, закончить буфетчицей вагона-ресторана,
в состоянии алкогольного опьянения не управляющей ни
языком, ни конечностями. Интересы службы и внеслужебные
увлечения сделали ее встречи с дочерью весьма нечастыми
и к тому же сердце, как правило, не утешающими.
Итак, две, никем, кроме самой Лапши, обычно не согреваемые
комнаты ее квартиры на улице Николая Островского
и привели Олежу в старый дом, в старый подъезд.
Впрочем, открыла хату ему, в те времена пусть тощему, но
еще чистенькому и улыбчивому Песку, в начале десятого
класса одноклассница Нина Русаченко, за что впервые
в своей жизни попробовала киргизской кочубеевки, зеленых
соцветий, именовать кои в русском языке принято не
по-немецки, не по-французски, а в звучном испанском варианте.
Продукт с именем, сложенным как бы из двух девичьих,
принадлежал Пескову и был вывезен с Иссык-Куля, где
Олежа проводил обыкновенно лето, гостя на турбазе, хозяином
(директором) которой состоял его собственный
дядя, Геннадий Трофимович Песков. Именно там, числясь
все лето спасателем Тусуновым (и имея треть этой ставки
"на карман"), Олежа овладел искусством отличать друг от
друга травы и цветы, узнал способы их приготовления
и употребления. Оттуда он (прямо скажем, южносибирский
пионер такого traffica) перед десятым классом привез в чемодане
меж грязными рубахами пакет с пахучей зеленью
и полиэтиленовый прозрачный мешочек с серо-золотистыми
комочками.
Теперь мы знаем, кто научил будущую медсестру, хозяйку
свободной фатеры (флэта) таким словам, как план,
шала, центряк. косяк, мастырить. взорвать и догонять.
Однако, заметим, угол (четыре на каждую комнат, не
считая служб, итого восемь жилых) на улице имени писателя
