Мельника посторониться, протопало в комнату и вернулось
в исходное (если за точку отсчета принять десять
ноль-ноль) положение, о сем уведомив веселым "хрю-хрю"
панцирной сетки.
Совсем ненадолго задержавшись, вслед за Штучкой вернулся
в комнату и Емеля. Скверно улыбаясь, он освободил
внутренний ситцевый карман от толстого тома и, на прощание
кинув неласковый взгляд в сторону, мягко говоря,
странного попутчика Лысого, отправился с визитом к студенческому
коменданту (на сей раз благоразумно замкнув
наружную дверь).
Тут автор позволяет себе обнаружить некоторые эгоистические
наклонности. Но уж слишком ему неприятен
Шина, и потому подробности рандеву Мельника с ним слуга
муз описывать принципиально не желает. С отвращением
и брезгливостью дадим лишь краткое коммюнике. Пользуясь
относительной добротой обласканного вниманием
отпрыска влиятельного семейства Шины, его удалось убедить
в следующем: первое - преступник приехал не
к Мельникову, а к своей тетке, проживающей на Морском
проспекте, в общагу же просто занес вещи, не найдя поутру
родственницы дома, второе - фамилия его, извините, память
со школьной поры в точности не сохранила, кажется,
Кондрашов, но скорее всего Кондрашин, третье - подобная
халатность, близорукость не будет повторена во веки
веков. На сие искреннее раскаяние было обещано происшествие
гласности не предавать и административных сатисфакций
не добиваться.
При всем этом, однако, удалось еще и решить сверхзадачу
- выяснить судьбу несчастного. Итак, он не осужден по
законам военного времени, не брошен в сырую одиночку
и даже не отдан казакам, а мирно отправлен с "экспрессом"
номер восемь куда глаза глядят, на все четыре стороны,
туда, откуда он и явился,- в небытие. (Кстати, как это ни
смешно, но на Морском проспекте Лысый вышел из автобуса,
постоял в нерешительности, дождался следующего и,
очевидно, не придумав ничего более достойного, сел в него
и в самом деле уехал.)
Уехал. Ну, и что теперь? Теперь мы пристально смотрим
на склонного к полноте (однако пока еще благопристойного
пятидесятого размера при росте метр семьдесят
четыре) крепыша Александра Мельникова, гадая, какой
сюрприз готовят нам (и готовят ли) странности его поведения
(вспомним утро) и более чем неожиданные перепады
настроения.
Однако студент физфака не спешит порадовать нас очередным
эффектным "кушать подано". Вернувшись к себе,
Емеля некоторое время сидел на своей непарадно прибранной
койке и с видимым отвращением рассматривал пятками
к нему обращенное Штучкино тело. Несмотря на очевидную
неподвижность субчика, подозрения относительно его
чистоплотности (то есть слабости и болезненности) вызывала
наблюдательным Емелей замеченная внезапная убыль
запаса тонизирующего напитка в бутылочках по триста
тридцать граммов, стоявших на подоконнике. Из пяти сосудов,
полчаса назад искрившихся на солнышке калифорнийским
deep brown. парочка по возвращении Мельника со
второго этажа сменила агрегатное состояние содержимого,
иначе говоря, демонстрировала прозрачную смесь кислорода,
азота и углекислого газа, попросту, безусловно здоровый
и бодрящий, но и так имеющийся в неограниченном
количестве, куда ни плюнь, обыкновенный сибирский воздух.
Подозревая гнусный обман, Емеля некоторое время
изучал симулянта (судьбу которого, кстати, после утреннего
падения Грачик предопределил словами: "Проспится
и свалит"), но тот, или в самом деле в сомнамбулической
прострации, или выдержку демонстрируя сатанинскую (в
чем мы, конечно же, сомневаемся), лежал и, казалось, не
дышал вовсе.
Впрочем, не умея долго сердиться и быстро потеряв
смысл и нить своих дедуктивных построений, Емеля встал
с коротким глаголом на устах, запнул в угол бесстыдно
брошенную прямо посреди комнаты крышку с красно-синей
радугой "Пепсико" и шагнул к двери. Вышел в коридор,
огляделся, открыл дверцу распределительного щитка, выловил
на дне каменного мешка ключ и вернулся в прихожую,
откуда мы слышим щелчки и звяканье металла о металл
(явно нарушается неприкосновенность с утра нами еще
запримеченного черного висячего замка на двери, химическим
карандашом помеченной "319Б").
Так и есть, Емеля в отсутствие хозяев-второкурсников
позволил себе (безусловно, принужденный к сему крайней
необходимостью) ознакомиться с закромами агиттеатра
"Нейтрино". Добычей прозорливого ревизора стал прекрасный
(издали очень пристойно смотревшийся) черный (наверное,
дамский) гладкий парик. Сей предмет, вернувшись
к себе (предварительно скомкав и завернув в газету), Мельников
отправил в полиэтиленовый пакет с надписью Pewex
с одной стороны и ядреной задницей, обтянутой всяко
простроченным денимом,- с другой. Вслед за париком туда
же последовало кое-что из одежды, а именно: шапочка
самодельная без лейблов, но с желтыми блестящими пуговицами
и рубаха, совсем новая, хорошая, байковая (в клетку),
произведенная братским китайским народом (в чем
даже в те беспокойные для наших восточных рубежей
времена убеждала надпись красным шелком: "Дружба").
Закончив сборы, Емеля поскреб полуторадневную свою
щетину и как бы в никуда, однако на всякий случай громко
и разборчиво наказал:
- Никому не отпирать ни при каких обстоятельствах,-
застегнул свою приносящую удачу куртку и был таков.
Каков же?
Мрачен, сосредоточен и в то же время благороден,
решителен и даже смел, если хотите. Последнему свидетельством
ближайшая цель его движения - конечная остановка
автобуса "экспресс" номер восемь. Да, прочь сомнения,
если друг оказался вдруг... короче, возвращаясь к романтическому
образу ночного самолета (обозначившего начало
второй части наших увлекательных, смею надеяться, воспоминаний),
отправился Емеля искать капот и крылья.
Впрочем, сообразно обстоятельствам, не в тайгу,
а в город Новосибирск. Well (ну-с), пришла-таки пора
прозвучать гордо существительным: дружба, верность,
честь; наречиям: безоглядно, безоговорочно, безостановочно (имея
в виду "экспресс") - и междометию: ура!
Но... но... при чем же тогда мрачность и сосредоточенность?
Ах, при том. При том, при этом. Вообще, пока Емеля
шагами мерит лес, займемся утром и разберемся наконец
с его предзачетным сплином, увенчанным ремаркой: "А не
пожалеешь?"
Именно с нее мы и начнем, оставив (может быть,
к неудовольствию Лысого) девушку-разлучницу (и вместе
с ней шепот, робкое дыхание, трели соловья) напоследок.
Итак, уважаемые читатели, не только декан электромеханического
факультета Сергей Михайлович, многострадальный
отец и именинник, не видел в нашем Мишке таланта
естествоиспытателя, но, увы, не видел его и друг, Александр
Мельников, Сашка Мельник, по прозвищу Емеля.
В то время как причуды детской привязанности заставляли
его аккуратно (иногда даже пространно) отвечать на горькие,
но полные надежды письма с родины, в холодной
Сашкиной голове, в блестящих его мозгах созревала неприятная
уверенность в грачиковской (как это ни прискорбно)
заурядности. Да, милый мой читатель, умник Емеля, победитель
конкурсов и олимпиад, бескомпромиссный (непревзойденный)
решатель всех в мире задач (даже помеченных
предостерегающим значком * в журнале "Квант"), измерив
вдруг из академического далека, скажем откровенно, неординарным
своим аршином друга детства (не лишенного
между тем сообразительности, некоторых знаний, энтузиазма
и настырности), вздохнул и сделал неутешительный
вывод - alter ego младенческих забав и увлечений, паж
и наперсник не способен ни на что большее, нежели сопромат
и основы электротехники в объеме горных и экономических
специальностей. Для объяснения другу прелести
быть первым в провинции, а не грустным чужаком в столице
смелости и красноречия Цезаря (а может быть, желания
уподобиться папаше-декану) Емеля не имел и потому ляпнул
свое "а не пожалеешь?" без должной подготовки и совсем
уж не в строчку (не в струю, не в жилу). О чем.
конечно, немедленно пожалел, но все, что не птица, как
известно, вылетит - не поймаешь.
Ну ладно, сказал, оступился, ничего, бывает, зато уже
сел в автобус и едет, едет искать, спасать, вызволять,
выручать - настоящий друг. Право слово, настоящий, имея
в виду, наконец, то, как не вовремя и некстати постучал
Лысый в дверь с номером 319А.
Ну что ж, пришло время поговорить о девушке, о женщине,
сумевшей так находчиво и строго (совсем к тому же
недавно) в высокий брюсовский лирический (элегический)
момент решительно объявить:
- А ну, отвернись!
Итак, Мельник не шутил, незнакомку в самом деле
зовут Алиса. Фамилия ее Колесова (ударение на первый
слог). А прозвище - Лиса. Прозвище, к ее зрительному
образу отношения не имеющее, оно сугубо силлабического
происхождения (образовано ласковой парочкой "лис-лис",
обернувшейся ее именем и фамилией, от этого лесного
и таинственного приглашения к игре, к веселью, на диво
схожего с домашним призывным "гули-гули", "цып-цып"
и "кис-кис"). Внешне же... впрочем, автор не готов положиться на
тяжеловатое свое стило в столь деликатном деле, как описание
внешности, черт нашей малышки (метр шестьдесят),
поэтому займет охотно красоту у специалиста: "frail, honeyhoed
shoulders, silky supple bare back, chestnut head of hair",
ну и так далее. Впрочем, плечи на самом деле круглые,
беззащитные, с медовым теплым оттенком, спина же для
автора, к сожалению, terra incognita, а волосы попросту
черные, рыжина, каштановый кофейный оттенок, капелька
молока в нем (вся эта оптика с ее углами падения, преломления
и отражения) - всего лишь следы умелого обращения
с пергидролем. Глаза зеленые, кошачьи (вовсе не лисьи,
что иной раз встретишь, такие, как бы косо разрезанные
от кончика носа к виску), две неправильные (скругленные)
миндальные косточки. И еще веснушки (прихоть Создателя).
Впрочем, год назад, осенью, когда Мельник впервые
увидел Лису, он мог только догадываться о восхитительных
сезонных причудах ее пигментации. Осенью, когда группа
Ф-12 Новосибирского государственного университете) грузилась
в колхозные (имеется в виду не политэкономическая
категория собственности, а цель, направление движения),
обыкновенные с виду рейсовые автобусы, худенькая (frail
and supple), тогда длинноволосая девушка мрачно объявила:
- Я забыла сапоги.
- Беги,- лениво посоветовал, видно, недремлющим
Провидением всех ближе к ней поставленный Емеля.
- А ты не сбегаешь?
- Я?
"А почему бы и нет?" - подумал Емеля, не без удивления
изучая доселе неведомое, очень занятное существо.
- Запросто, но только с тобой и только наперегонки.
- Идет,- неожиданно легко согласилась забывчивая
особа.- С того, кто прибежит вторым, два пива.
- Сколько?
- Два.
Тогда он еще был ближе к сорок восьмому размеру
и привычен к ежедневному футболу, а тонкая розовая
жировая прослойка, этот признак всех водоплавающих
(включая подотряд пловцов-разрядников), всего лишь
смягчала, сглаживала рельеф хорошо тренированных Емелиных
мышц, но и тем не менее и все же пива он не
выиграл. Просто не стартовал, вступил с крошкой в лес,
хотел узнать ориентир и азимут, но... короче, на автобус
они опоздали и добирались до места с сапогами под мышкой
целый день тремя видами вездеходного сибирского
транспорта.
Ну а то, чем венчались длинные сентиментальные романы
прошлого, после многословных прологов и вступлений,
после сорока листов психологической нюансировки и душевного
созревания, это счастливое "..." (многоточие), которое
уже нагонял, не давая перевести дыхания, эпилог,
послесловие и неразборчивый петит комментариев, это великое
таинство, кайф, состоялось совсем просто, буквально
само собой. Уже там, в колхозе (а может быть, это был
совхоз, who knows), она, Алиса, сама поманила его, позвала
куда-то в сторону, прочь от костра и песен" куда-то под
звезды, к темному стогу.
- Ну же, Мельников, смелее, покажи-ка силу свою
богатырскую.
- Господи,- бормотал он минут через десять с растерянностью
и восхищением.- Господи, Лиса, так ты, выходит,
девочка...
- А ты, ты разве не мальчик?
- По-моему... по-моему... уже нет...
