мужа; он пять лет как ушел со своим караваном в Индию и где-то
погиб в пути.
-- Да преклонит повелитель свой слух к моим дальнейшим
речам. Уже после оглашения фирмана,-- а с того дня прошло более
двух месяцев,-- Ядгорбек не прервал своей прелюбодейной связи с
указанной женщиной, следовательно -- виновен и подлежит
установленной каре.
-- Да зачем было ему прерывать с нею связь, если она
свободна, повторяю тебе! -- вскричал хан уже с нетерпеливой
досадой в голосе.-- Как можно применить в этом случае фирман,
какое здесь прелюбодей-ство, что ты бормочешь!
Он был все же владыка большого ханства и поневоле
заботился о возможно правильном и строгом исполнении законов,
дабы своеволием начальников его царство не разрушилось.
-- Можно ли применить фирман, спрашивает повелитель? --
зашипел вельможа, хищно пошевеливая усами.-- Ну а что, если эта
женщина в действительности не свободна и продолжает состоять в
браке, который не расторгнут законным порядком? Что, если ее
муж не погиб, а жив?
-- Жив? А где же он был эти пять лет?
-- Он жив и ныне пребывает в Индии, в Пешавере, обращенный
в рабство. У меня в подземелье сидят два пешаверца, еще в
позапрошлом году схваченные мною на базаре за чародейные
замыслы против великого хана. В своих преступлениях они,
разумеется, полностью признались на первых же двух допросах и
были приговорены мною, в соответствии с законом, к заключению в
подземной тюрьме. Так вот недавно, на днях, они дополнительно
показали, что встречали на пешаверском базаре мужа этой женщины
в жалком состоянии раба. Он трижды посылал вести к своей жене,
умоляя о выкупе, но она не отозвалась, наущаемая, как я уверен,
своим прелюбодейным сожителем Ядгорбеком. Вот, о повелитель,
что показали на допросе пешаверцы -- оба, и причем одними и
теми же словами.
-- У тебя на допросах все показывают одними и теми же
словами,-- заметил хан, сумрачно усмехнувшись.-- Что подумают
жители, что скажет войско, если Ядгорбек будет схвачен по
такому смехотворному поводу? Здесь что-то весьма не чисто у
тебя, как я вижу...
Его раздражала чрезмерная дерзость вельможи, наперед
заготовившего приговор, раздражало слишком самоуверенное
торчанье черных усов; к тому же еще и болезнь напоминала о себе
тупой ломотой в затылке,-- поэтому голос хана звучал скрипуче и
у язвительно.
-- Что-то весьма не чисто, говорю я. Пешаверцы схвачены
полтора года назад, а показали о встречах с мужем этой женщины
только сейчас. Почему же они не показывали до сих пор?
-- Они упорствовали в отрицании, только теперь признались.
-- Упорствовали в отрицании? -- Усмешка на лице хана стала
еще мрачнее.-- В чаро действах, которые грозили им тюрьмой,
признались, по твоим словам, на первых же двух допросах, а во
встречах с мужем этой женщины, что им ровно ничем не грозило,
не признавались целых полтора года? Это -- в твоих-то
подземельях, в твоих-то руках? Немного странно, как ты
думаешь,-- а?..
Вельможа понял, что неудачно выбрал время для своего дела.
Хан в дурном расположении духа, он обращает жало без выбора, к
тому, кто ближе; в эту ночь следовало бы вовсе не появляться во
дворце, сказавшись больным и подсунув вместо себя под ханское
жало кого-то другого. Но ошибка уже совершилась; такие промахи
нередки с людьми, жмущимися к подножиям тронов,-- кто первым
ловит кусок, тому же достается и первая пощечина.
-- О великое средоточие вселенной, я замечал и раньше за
Ядгорбеком склонность к прелюбодействам, и если молчал об этом
перед ханом, то единственно в заботе о сохранении драгоценного
здоровья повелителя, которое могло потерпеть ущерб от столь
огорчительной вести,-- начал вельможа, изгибаясь и подвиливая
задом в надежде, что еще удастся дать делу желаемый оборот.
Не тут-то было,-- такая уж выдалась несчастная ночь!
-- Замечал в Ядгорбеке склонность к прелюбодействам и
раньше? -- переспросил хан.-- Где? В походах, которых ты с ним
никогда не делил? И с кем? Со своей саблей, что ли,
прелюбодействовал он? А я вот замечал нечто иное, замечал
подобную склонность в некоторых других... у которых достаточно
для этого и сил, и свободного времени, которые именно ради
всяческого прелюбодейства отращивают пышные усы и носят
лакированные сапоги на таких высоких каблуках, что становятся в
них похожими на китаянок. Вот где следовало бы поискать
прелюбодейства; я уверен, что эти поиски не затянулись бы
надолго.
Земля качнулась и поплыла под ногами вельможи. Наугад
говорит хан или получил от кого-то донос? Быть может, он все
знает, даже имя Арзи-биби известно ему? Быть может, он просто
медлит, подобно коту, уже наложившему когти на мышь? Все эти
мысли, кружась и свистя, пронеслись в голове вельможи, как
мгновенный аравийский вихрь, повергающий пальмы.
Теперь ему уже было не до коварных замыслов,-- самому бы
выскочить из своей же ловушки!
Чувствуя на лице предательскую бледность, отворачиваясь от
светильников, он долго откашливался, изгоняя сипоту, застрявшую
в горле.
Ему бы надлежало отступить с умом и хитростью, не обращая
к хану открытой спины,-- он же, от природы трусливый, кинулся в
безоглядное бегство.
-- Великий владыка прав, как всегда! -- воскликнул он с
преувеличенным жаром.-- Своей несравненной мудростью повелитель
сорвал пелену с моих глаз. Теперь я вижу ясно, что означенные
пешаверцы злонамеренно оклеветали благородного Ядгорбека, дабы
умалить славу его воинских подвигов и через то уменьшить блеск
кокандского царства! Вот в чем заключалась их преступная цель;
теперь остается только узнать, откуда исходило наущение, где
затаилась измена? Завтра же я самолично передопрошу пешаверцев.
Хан слушал молча; усмешка на его тонких губах мерцала
весьма предвещательно; какое слово таилось под нею и что
принесет оно, всплыв наконец на уста9 В смятении, в страхе,
стремясь отдалить это слово, вельможа говорил без умолку, со
все возрастающим пылом.
-- Сколь благословенна эта ноч^ -- восклицал он.--
Благодаря бездонной мудрости нашего владыки измена разоблачена,
доброе имя очищено! Теперь моя совесть спокойна, разум
возвысился, дух просветлен,-- теперь я могу удалиться^
Кланяясь на каждом слове и приседая, он пятился к
спасительной двери, но опочивальня была обширна, и последнего
шага он сделать не успел; он уже перенес правую ступню за порог
и подтягивал, в поклоне, левую, еще бы один миг, и он вышел бы
за дверь, ко спасению,-- но здесь-то и настигла его стрела
возмездия.
-- Подожди! -- сказал хан.-- Иди-ка сюда, поближе...
С остекленевшим, помутившимся взглядом, неотрывно
прикованным к ханскому персту, слегка поманивающему к себе,
вельможа молча, будто влекомый за шею незримым арканом,
проделал обратный путь, от двери к ханскому ложу, причем каждый
шаг на этом обратном пути доставался ему ценою жесточайшей
внутренней судороги.
-- Где они сейчас, твои пешаверцы7 -- спросил хан.
-- В подземной тюрьме, о повелитель!
-- Я намерен допросить их сам. Свет померк перед глазами
вельможи, голова закружилась.
Но язык делал свое дело, помимо разума:
-- С наступлением дня они будут доставлены во дворец.
-- Не с наступлением дня, а сейчас,-- сказал хан.-- Мне
все равно, я вижу, не уснуть,-- так вот я и займусь...
-- Они не подготовлены ко дворцу,-- пролепетал вельможа.--
Они в лохмотьях и заросли диким волосом...
-- Ничего, на крайний случай разбудим цирюльника.
-- От них исходит нестерпимый смрад...
-- А мы поставим их в отдалении, у открытого окна. И я
расспрошу во всех подробностях о муже этой женщины: как он
попал в Пешавер и кто обратил его в рабство. А также о
чародействах, за которые они были схвачены; помнится, ты
получил тогда за проявленное усердие десять тысяч таньга, или
даже пятнадцать. Они расскажут; ты, разумеется, удалишься,
чтобы они свободнее себя чувствовали, а я -- послушаю и
разберусь. Эй, стража!
Он ударил молоточком в медный круг, подвешенный к
светильнику.
Вошел начальник дворцовых караулов.
-- Ты останешься пока здесь,-- сказал хан, обращаясь к
вельможе.-- А ты возьмешь из караула четырех стражников и
пойдешь с ними с тюрьму, где содержатся...
Но в этот миг удушье костяной рукой схватило его за горло,
наполнив гортань и грудь как бы мелко изрубленным конским
волосом. Хан покачнулся, побагровел, посинел; сухой кашель бил,
тряс и трепал его тощее тело; глаза выпучились, язык вывалился.
Вбежали ночные лекари с тазами, полотенцами, кувшинами; начался
переполох.
Вельможа сам не помнил, как выбрался из дворца.
Если бы не внезапный приступ удушья, повергнувший хана в
беспамятство,-- эта ночь для вельможи была бы последней в его
благоденствиях.
Только на площади, под свежим ночным ветром, он пришел в
себя.
Опасность отдалилась, но еще не миновала. Оправившись, хан
вспомнит о пешаверцах и потребует их к себе.
Необходимо убрать пешаверцев, убрать сейчас же, до
наступления дня!
Но как?..
Вельможа недоумевал.
Вчера он мог их казнить либо тайно умертвить -- и никто не
сказал бы ни слова. Но сегодня эти испытанные способы не
годились: к двум головам пешаверцев можно было ненароком
присоединить и третью -- свою.
Оставался единственный способ, никогда еще не
употреблявшийся вельможей в его многотайных делах,-- побег!
С этим решением вельможа направился к дому службы, где у
него были верные люди, всегда готовые исполнить все без лишних
расспросов и умевшие молчать об исполненном.
Чародейные пешаверцы, которые в эту ночь сделались
предметом внимания самого повелителя, в действительности были
самыми обычными камнетесами, работавшими издавна в паре и
пришедшими в Коканд на заработки; оба уже пожилых лет, они
никогда в жизни не имели никакого касательства к чародейству;
все это вельможа выдумал ради своего возвышения по службе.
После полуторагодового безвыходного сидения в подземной
тюрьме пешаверцам недавно пришлось на короткий срок выйти в
пыточную башню для дачи новых показаний, таких же мутных, как и
первые: о какой-то женщине, где-то, кем-то и когда-то
обращенной чародейным способом в рабство, о каком-то человеке,
не пожелавшем ее выкупить, или, наоборот, о человеке в рабстве
и о женщине, не пожелавшей выкупить, или о них обоих в
рабстве... и еще кто-то сотворил чародейство над каким-то
старым военачальником, превратив его в персиянку, по имени
Шара-фат,-- словом, в головах у пешаверцев все это перепуталось
и они вернулись в подземелье с угрюмым безразличием к
дальнейшему, зная с уверенностью только одно -- что уже
теперь-то, после второго допроса, от плахи им не уйти!
С этой мыслью и встретили они трех тюремщиков,
спустившихся к ним перед рассветом и отомкнувших запоры цепей.
Соблюдая необходимую для задуманного дела тишину, двое
тюремщиков поднялись с пешаверцами наверх, а третий остался
внизу надпиливать пустые цепи.
Все шло гладко и ладно, в полном соответствии с
предначертаниями вельможи, но вдруг наверху возникла
неожиданная задержка: пешаверцы, уверенные, что идут прямо к
плахе, потребовали муллу,-- твер-доверные муссулимы, они не
хотели предстать аллаху неочищенными.
Уговоры были напрасны.
Тщетно тюремщики наперебой заговорщицкими полуголосами
внушали им, что они идут на свободу.
