Клянусь аллахом, никогда и никто до тебя не устраивал надо мною
подобных шуток! Ты едва не свел с ума нас обоих,-- я пролил
десять потов, стараясь утихомирить его брыкание и вопли, прежде
чем догадался заглянуть ему под хвост! Ах, если бы ты попался
мне тогда под горячую руку,-- после этого даже канибадамские
сапоги показались бы тебе мягче пуховых подушек!
Забывшись, он своим негодованием выдал себя;
когда опомнился -- было уже поздно: вор понял, с кем
судьба столкнула его на дороге.
Трудно описать чувства одноглазого вора. Он упал перед
Ходжой Насреддином на колени, схватил полу его халата и приник
губами к ней, словно паломник при встрече со святым шейхом.
-- Пусти! -- кричал Ходжа Насреддин, дергая халат.-- Вы
что, сговорились обязательно сделать из меня святого? Я самый
обычный человек на этой земле,-- сколько вам раз повторять! И
не хочу быть никем иным: ни шейхом, ни дервишем, ни
чудотворцем, ни звездным странником!
-- Да будет благословенна во веки веков эта дорога, на
которой мы встретились! -- твердил одноглазый.-- Помоги мне, о
Ходжа Насреддин, мое спасение в твоих руках!
-- Пусти! -- В запальчивости Ходжа Насреддин дернул халат
так, что пола затрещала.-- Где это записано, что я обязан
спасать всех нищих и всех воров, шатающихся по белу свету?
Хотел бы я знать, кто спасет меня самого от вас?
Но, видимо, судьба и в самом деле записала где-то в своих
книгах, что Ходже Насреддину за сорокалетним рубежом надлежит
заниматься духовным спасением заблудших; пришлось ему вновь
усесться на тот же камень и дослушать до конца повесть
одноглазого вора.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
-- Дальнейшие события моей жизни протекали стремительно,--
продолжал вор.-- Многое я пропускаю, буду говорить только о
самом главном. Я пребывал в своих гибельных пороках и
заблуждениях, пока не встретил одного благочестивого старца,
мудрые поучения которого вожглись в мою грудь, как Сулейманова
печать. Этот старец обнажил передо мною всю мерзость моих
пороков и указал способ очищения, но я, глупец, не сумел им
воспользоваться. Расскажу все как было, по порядку. Пять лет
назад, в конце зимы, я пришел в Маргелан -- город шелка. Шайтан
соблазнил меня запустить руку в пояс к афганцу; на этом я
попался. Афганец меня схватил, я вырвался, в погоню за мной
кинулся весь базар; я метался, как перепел в сетке. Вероятно,
этот день был бы в моей жизни последним, но, забежав в один
переулок, я услышал слабый старческий голос:
"Прячься здесь!.." У дороги сидел какой-то старый нищий.
"Прячься!" -- повторил он. Мы обменялись халатами; я сел на его
место и низко опустил голову, чтобы скрыть лицо, а нищий
перешел через дорогу и сел напротив. Преследователи,
ворвавшиеся в переулок, не обратили внимания на двух смиренных
нищих, промчались мимо, рассыпались по дворам. Воспользовавшись
этим, старик вывел меня из переулка и укрыл в свое убогом
жилище.
-- Остановись,-- прервал Ходжа Насреддин: все уже было ему
ясно.-- Этот нищий задумал обратить тебя на путь добродетели,
долго рассказывал о звездных странствиях нашего духа, о
конечной победе добра на земле через пятьсот тысяч лет, но как
только пропели полуночные петухи, он умолк и не произнес больше
ни слова.
-- Неужели это был ты? -- Одноглазый в страхе отодвинулся
от Ходжи Насреддина.-- Неужели это правда, что я слышал о
тебе,-- будто ты можешь принимать любой облик, какой захочешь?
-- Продолжай свой рассказ. Почему же ты не последовал по
благочестивому пути, указанному старцем?
-- О горе! -- воскликнул одноглазый.-- Твой вопрос
вонзается в мое сердце подобно отравленному шипу! Знай же, что
я не остался глух к поучениям старца. Подобно жаркому пламени,
его слова растопили свинец моих заблуждений. Перед тем как
пропели полуночные петухи и старец умолк, я, заливаясь слезами,
раскаялся. Охваченный благоговейным трепетом, я дал ему клятву
исправиться, вступить на стезю добродетели, с тем чтобы никогда
уж больше не покидать ее. Тогда-то и назвал старец твое имя и
открыл мне великий смысл твоего земного бытия. "Посмотри на
Ходжу Насреддина! -- говорил он.-- Вот человек, который всю
свою жизнь щедро обогащает мир добром, не думая и не заботясь
об этом,-- просто потому, что не умеет жить иначе. Если ты
сможешь уподобиться ему хотя бы в ничтожной мере -- ты спасен
для будущего высшего бытия в иных воплощениях". Я покинул
лачугу старца на крыльях надежды, мое сердце светилось в груди.
Клянусь,-- уже давно я вступил бы на предуказанную им тропу,
если бы дьявол, этот известный враг людей, этот коварный
гаситель всех наших спасительных устремлений и благородных
порывов, не поспешил подстелить мне под ноги свой мерзкий,
жилистый, облезший хвост, наступив на который я и
поскользнулся!.. Сжигаемый нетерпением поскорее начать новую
жизнь, я решил отправиться в Кокан д, где меня знали меньше,
чем в других городах. У меня было около четырех тысяч таньга, в
моем воображении пленительно рисовалось будущее, преисполненное
одной только добродетели, без малейшей примеси греха. Я
предполагал открыть в Коканде чайхану, застелить ее коврами,
повесить клетки с певчими птицами и в тишине, в прохладе, под
нежный плеск фонтана, вести с гостями благочестивые беседы,
наполняя их души светом истины, открытой мне старцем. Для себя
я определил самый скромный образ жизни, а весь избыток доходов
предназначил сиротам и вдовам. Соизмерив свои деньги с
предстоящими затратами на покупку чайханы, посуды, ковров и
прочего, я убедился, что денег мне хватает на все, кроме
музыкантов, которые играли бы на дутарах и тонкими голосами
пели благонравные песни, содержащие в себе назидательный смысл.
Недоставало мелочи, каких-нибудь трехсот--четырехсот таньга.
Вот здесь-то дьявол и выкопал яму соблазна на моем пути, сведя
меня по дороге в Коканд с одним искусным игроком в кости.
"Сыграю в последний раз,-- сказал я себе.-- Этот грех мне
простится, ибо я употреблю выигранные деньги на хорошее,
праведное дело; если же у меня после выигрыша окажется избыток
денег -- я раздам его бедным". Казалось бы, человек, имеющий
такие благочестивые намерения, вправе ожидать помощи свыше в
игре, но случилось не так...
-- Дальнейшее мне известно,-- сказал Ходжа На-среддин.--
Вы играли всю ночь, а к утру ты остался без гроша в кармане.
Твоя чайхана, ковры, клетки с птицами, фонтаны, музыканты,
благонравные беседы и назидательные песни -- все уплыло в
карман к счастливому игроку. Вдобавок, ты отдал ему сапоги,
халат, тюбетейку и даже, помнится, рубаху, оставшись в одних
штанах.
-- Во имя пророка! -- воскликнул одноглазый.-- Какое
всеведение! Откуда ты знаешь -- даже о рубахе? Значит, верно,
что по глазам любого человека ты читаешь его прошлое и будущее?
-- По твоему единственному глазу я могу прочесть только
прошлое; что касается будущего -- оно скрыто за твоим бельмом.
Продолжай.
-- Что оставалось мне делать после проигрыша? Расстаться
навсегда с мечтами о добродетельной жизни? От подобных мыслей
мир заволакивался черным дымом передо мною. "Нет! -- решил я.--
Надо быть твердым в своих устремлениях к добру. Это дьявол
сбивает меня, в отчаянии, что моя душа ускользает из его хищных
лап. Лучше я совершу еще один, самый последний грех, но вступлю
на стезю, предуказанную старцем!" С таким твердым решением я
пришел в Коканд, и здесь услышал новость, смутившую разум.
Оказывается, в Коканде недавно воцарился новый хан, и этот
город, бывший ранее цветущим садом для всех воров и мошенников,
сделался теперь для них бесплодной пустыней. Новый хан завел
такие жестокие порядки, что ворам не оставалось ничего иного,
как только бежать из города или бросать свое ремесло. Хан с
позором выгнал со службы старого начальника городской стражи,
за которого в течение долгих лет не уставали молиться в мечетях
все кокандские воры, и поставил нового -- человека деятельного,
честолюбивого и бессердечного, по имени Камильбек. Новый
начальник, ища ханского благоволения, поклялся извести в городе
всяческое воровство с корнем; ко времени моего прибытия в
Коканд он вполне успел в этом жестоком намерении. Он наводнил
город множеством искусных шпионов и свирепых стражников; нельзя
было украсть ничего, даже горошины из мешка, чтобы тут же не
попасться им в лапы. Пойманным отрубали кисть правой руки и на
лбу каленым железом выжигали клеймо; если даже иному ловкачу и
удавалось украсть какую-нибудь мелочь, то некуда было ее
девать, потому что за скупку краденого полагалось такое же
наказание, и все боялись. Таким образом, на моем пути к
праведной жизни возникло новое препятствие -- этот жестокий
начальник со своими бесчеловечными порядками. Несколько дней
провел я в тягостном раздумье, не зная, что делать, с чего
начать. Между тем подошел уже май, близился праздник дедушки
Турахона, гробница которого находится, как тебе известно,
неподалеку от Коканда. И вот гнусный дьявол, в своем неутомимом
стремлении овладеть моей душой, внушил мне гибельную мысль:
воспользоваться этим праздником, чтобы раздобыть денег,
необходимых для вступления на путь благочестия...
Но покинем на короткое время одноглазого вора и Ходжу
Насреддина,-- расскажем о весеннем празднике дедушки Турахона,
так как без этого рассказа многое осталось бы непонятным в
нашем дальнейшем повествовании.
По старинному преданию, Турахон, родом кокан-дец, остался
уже в пятилетнем возрасте круглым сиротой и пошел скитаться по
базару, выпрашивая милостыню. До самого дна испил он горькую
чашу безысходного сиротства; такое испытание может либо
ожесточить человека, превратив его сердце в камень, либо
направить к возвышенной человеческой мудрости, если обиду и
горечь за себя он -- силой своего духа -- сможет переплавить в
обиду и горечь за всех. Так и случилось с Турахоном: в зрелость
он вошел с душою, раскаленной гневом к жестокосердым богачам и
жалостью к бедным, особенно к детям, бессильным помочь себе.
Ему было двадцать пять лет, когда он с одним караваном
ушел из Коканда; вернулся же в родные края уже сорокалетним.
Все это время он провел в Индии и Тибете, изучая тайны
врачевания, и достиг в своем деле необычайных высот.
Рассказывали, что он исцеляет прикосновением, говорили еще, что
с богатых людей он неукоснительно берет за исцеление большую
плату, но тут же все полученное тратит на детей бедноты.
Он ходил всегда сопровождаемый толпой ребятишек всех
возрастов; когда у него бывали деньги, он подходил к лавке
торговца игрушками или сластями и покупал ее сразу всю для
своих маленьких друзей. Если же денег у него не было, а на
глаза попадался какой-нибудь полуголый босой малыш, Турахон без
дальних слов вел его сначала к продавцу халатов, затем к
продавцам сапог, поясов, тюбетеек и всюду произносил только два
слова: "Будь милосердным!" И продавцы, трепеща под
взыскательным взглядом старца,-- а ко взрослым он был весьма
строг,-- обували и одевали ребенка, не осмеливаясь даже
заикнуться о деньгах, памятуя, что дедушка Турахон волен не
только исцелять, но и наказывать жестокосердых болезнями.
Когда он умер, тысячи детей, заливаясь слезами, провожали
старца на кладбище. Ученые мударрисы и муллы не согласились
причислить Турахона к сонму праведников: он-де не соблюдал
постов, нарушал-де правила и установления ислама и за всю жизнь
