готовностью подхватил купец (вот куда завело его самодовольство
и глупое тщеславие!).
Она согласилась, не споря (еще бы!),-- надела ожерелье,
подняла покрывало.
Вельможа откинулся, застонал и в изнеможении прикрыл
ладонью глаза, как бы ослепленный ее красотой.
Купец от самодовольства надулся, пыхтел, сопел и слегка
покряхтывал.
Ходжа Насреддин за камнями, видя все это, только покачивал
головой, мысленно восклицая: "Жирный хорек, чему ты радуешься?
Ты выписываешь жеребцов из Аравии, а твоя жена находит их
гораздо ближе! "
Вернулся вор,-- возник из воздуха перед Ходжой
Насреддином:
-- Вдова живет неподалеку. У нее действительно трое детей,
и все больны. Шестисот пятидесяти таньга ей не хватит даже на
уплату долгов. Завтра она будет опять без гроша по милости
этого презренного кровопийцы!
-- Запомни его лавку, запомни дом вдовы, это все скоро
пригодится нам,-- сказал Ходжа Насреддин.-- А теперь -- пошли!
Они удалились, оставив вельможу, хвастливого менялу и его
жену, со всеми их тысячами, драгоценностями, арабскими конями и
постыдными тайнами. Чайхана, где они остановились, была на
другом конце базара, они шли долго, минуя опустевшие ряды,
пересекая затихшие площади. Пламенеющий закат слепил, вечерний
свет широко и тихо лился на землю, и в этом золотом сиянии --
минареты, хмурые громады мечетей как бы утрачивали свою земную
тяжесть, казались прозрачными, зыбкими, словно готовые
подняться в небо и расплавиться в его чистом спокойном огне.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Горное озеро!.. Ходжа Насреддин расспрашивал о нем всех
подряд на базаре -- земледельцев, бродячих ремесленников, шутов
и фокусников. Тщетно,-- никто ничего не слышал о таком озере.
"Куда же оно запропастилось? -- думал Ходжа Насреддин.-- Может
быть, старик владел им еще в одном из прежних своих воплощений,
где-нибудь на Юпитере или Сатурне, а теперь от старости все
перепутал и посылает меня искать это озеро на Земле!"
Второе дело, касающееся умилостивления Турахо-на, тоже
немало заботило его. "До праздника осталась всего неделя,--
размышлял он.-- Нужны деньги, не менее шести тысяч,-- где их
взять?"
Пришлось обратиться за советом к одноглазому вору,-- не
открывая, разумеется, ему цели, для которой были нужны эти
деньги.
-- В прежние годы я без особого труда достал бы в Коканде
шесть тысяч,-- ответил вор.-- Но теперь кокандцы все обнищали,
у кого найдешь такой увесистый кошелек? Разве только у менялы.
-- Ты опять в плену своих греховных мыслей,-- с упреком
сказал Ходжа Насреддин.-- Почему обязательно -- украсть, разве
нет других способов?
-- Выиграть в кости?
-- Можно и проиграть. Мы должны избрать какую-нибудь
другую беспроигрышную игру.
В голове Ходжи Насреддина мелькнула догадка, пока еще
смутная, но таящая в себе плодотворные семена.
-- Игру втроем: ты, я и этот жирный многогрешный меняла.
Но как заманить его в нашу игру?
-- Жирный меняла, обиратель вдов и сирот! -- воскликнул
одноглазый.-- Заманить его в игру? Да легче заманить этот столб
или вон того верблюда! .
-- А было бы очень хорошо получить деньги именно от
него,-- продолжал Ходжа Насреддин, увлеченный своей догадкой.--
Добровольно, разумеется,-- вполне добровольно! Это было бы
весьма полезным и самому меняле для перехода в иное бытие по
окончании земного пути.
-- Получить от этого кровопийцы добровольно шесть тысяч
таньга! -- захохотал одноглазый.-- Да его земной путь окончится
на первой же сотне! Посмотри, как он держится за свою сумку,--
не вырвать!
Разговор происходил в чайхане, в поздний час, на рубеже
полуночи. Город спал, базарные огни погасли, горели только
смоляные костры на сторожевых башнях. Молодой месяц одиноко и
печально склонялся над минаретами, серебря льдистым светом их
изразцовые шапки. Было прохладно, тихо; днем в городе уже
царило лето -- зной, пыль, духота, но крылатые ночи с их
мглистым сиянием, с таинственной свежестью звездного ветра еще
принадлежали весне. Одноглазый вор забрался под одеяло и
захрапел, а Ходжа Насреддин лежал с открытыми глазами, весь во
власти голубого тумана, спустившегося на землю с неведомых
высот и полного неясных видений иного, далекого мира.
Гулкие барабаны, возвестившие полночь, вернули Ходжу
Насреддина к земным делам -- к толстому купцу и его кожаной
сумке с деньгами. Усилием воли он стряхнул сладкое оцепенение
бездумья. "Ищи, мой разум, ищи! Меняла должен дать шесть тысяч
таньга, и он даст, и вполне добровольно,-- так мною задумано,
так будет исполнено!"
А жирный меняла в это время, ничего не подозревая, не
испытывая никаких тревог, мирно посвистывал носом и причмокивал
губами возле своей прелестной супруги. Она же не спала и, с
отвращением глядя на его вздутое чрево, мягко колыхавшееся под
шелковым одеялом, вспоминала жгучий взор и неотразимые усы
вельможи. В спальне было душно и чадно от наглухо запертых
ставен, от светильника, осыпавшего на поднос жирные хлопья
сажи. "О прекрасный Камильбек! -- думала красавица.-- Сколь
сладостны для меня ваши объятия и сколь мерзостны бессильные
прикосновения этого толстого дурака!.." С такими грешными
мыслями она и уснула, имея перед очами все то же неотступное
видение прекрасных черных усов, уверенная, что их вельможный
обладатель отвечает ей в своих ночных мечтаниях полной
взаимностью.
Она ошиблась,-- вельможа в этот поздний час был занят
совсем другими мыслями: о своем возвышении, о новых наградах, о
низвержении соперников.
Он стоял в дворцовой опочивальне перед постелью повелителя
и подобострастно докладывал ему события минувшего дня. Таков
был заведенный ханом порядок;
могут подумать, что повелителю не хватало дневного
времени,-- вовсе не так: он просто боялся оставаться по ночам
один, так как был издавна подвержен приступам внезапного
удушья. Эта болезнь мучила его жестоко и не отступала, несмотря
на дружные уверения дворцовых лекарей, что она с каждым днем
слабеет и скоро исчезнет совсем. Лекари не лгали хану, они
только не договаривали, что исчезнет она вместе с ним...
Лежа спиной высоко на подушках, откинув тяжелое одеяло,
хан трудно, с хрипом и свистом, дышал тощей грудью под шелковой
тонкой рубахой. Окна опочивальни были открыты, курильницы не
дымили, но ему все-таки не хватало воздуха.
-- После закрытия базара,-- докладывал вельможа,--
убедившись, что в городе тихо, я отправился на скаковое поле,
дабы самолично проверить его благоустройство к предстоящим
скачкам...
-- Ты осматривал самолично и в прошлом году,-- прервал
хан.-- И все-таки один жеребец подвернул ногу. Смотри, если
окажется и на этот раз какая-нибудь яма!..
-- На этот раз я готов отвечать головой,-- с поклоном
ответил вельможа.-- Надеюсь, что мои текинцы смогут достойно
усладить взоры блистательного владыки.
-- У твоих текинцев, я слышал, появились соперники. Один
купец, не помню его имени, выписал коней из Аравии, заплатив за
них, говорят, свыше пятидесяти тысяч. Ты видел этих коней?
-- Видел, о повелитель,-- соврал, не моргнув глазом,
вельможа.-- Кони бесспорно хороши, но до моих скакунов им
далеко. Могу еще добавить, что купец сильно прихвастнул в цене;
за этих арабов, как мне через моих шпионов достоверно известно,
он заплатил немногим больше двадцати тысяч.
-- Двадцати тысяч? Какие же это кони, за двадцать тысяч
пара? Не с клячами же думает он появиться на скаковом поле
перед нашими взорами!
-- Купец -- низкого происхождения, откуда ему знать
правила высшей благопристойности,-- вскользь обронил вельможа.
Очернив таким образом толстого менялу -- своего соперника
по скаковому полю, вельможа перешел к очернению других
соперников -- по дворцу. Досталось казначею, устроившему
недавно с подозрительным расточительством пир для восьмидесяти
гостей, досталось податному визирю, досталось, мимоходом, и
верховному евнуху за чрезмерную приверженность к ла-годийскому
гашишу.
Затем вельможа помедлил, готовясь к удару по главному
своему врагу. Этот удар он замыслил давно и выращивал долго,
как заботливый садовник выращивает в теплице драгоценный плод.
Врагом вельможи был военачальник Ядгорбек, по прозванию
Неустрашимый, водитель знаменитой кокандской конницы --
доблестный воин, весь в шрамах от вражеских сабель и увенчанный
славою многих побед. Раболепная, трусливая низость всегда
ненавидит ясное благородство высоких и смелых душ; вельможа
ненавидел Ядгорбека за прямоту в речах, особенно же -- за
неподкупное почтение, переходящее в любовь, простого народа.
Хмурый, грузный, уже постаревший, с обвисшими сивыми
усами, в простой чалме с одним-единственным золотым пером --
знаком своей воинской власти, в шелковом потертом халате,
лоснящемся на локтях, обутый в сапоги с помятыми от стремян
носками и задниками, порыжевшими от постоянного соприкосновения
с шерстью коня, сопровождаемый одним только телохранителем --
дряхлым полуслепым стариком, бессменным дядькой с юношеских
лет,-- Ядгорбек, сутулясь в седле, медленно проезжал по базару
на своем старом и тоже посеченном саблями аргамаке, и толпа
затихала, расступалась, провожая воина почтительным шепотом, а
его бывшие сотники, такие же седые, как и он, с честными
боевыми шрамами на лицах, кричали из чайхан: "Привет тебе.
Неустрашимый! Когда же в поход? Не забудь о нас, мы еще сможем
рубиться!.." Появляясь раз в год во дворце, старый воин был
всегда молчалив и ни слова не говорил о своих подвигах, но
самые рубцы на его изуродованном лице гудели и рокотали, как бы
храня в себе от прошлых времен прерывистый рев медных боевых
труб, свист обнаженных сабель, злобное, с привизгом ржание
коней, звон щитов и слитный бой барабанов, наполняющих яростью.
Легко ли было все это переживать вельможе, никогда не
побывавшему ни в одной схватке, никогда не видевшему над своей
головой блеска чужого клинка? Прекрасный Камильбек благоразумно
всю жизнь выходил на битву не раньте чем его противник был
крепко-накрепко связан веревками и положен на землю ничком,
лицом вниз, и придавлен сверху двумя стражниками -- одним,
сидящим на шее, и вторым, сидящим на ногах.
-- Ну, что еще? -- спросил повелитель, гулко зевнув; было
поздно, в набухших веках он чувствовал тяжесть, но
благодетельный сон так и не шел к нему.
Вельможа изогнулся и весь затрепетал от макушки до пяток.
Вот она, долгожданная минута!
-- Есть у меня в мыслях некое слово горестной правды, о
повелитель!
-- Говори!
-- Боюсь отяготить им державное сердце могущественного
владыки.
-- Говори!
-- Речь идет о военачальнике Ядгорбеке.
-- Ядгорбек? Он провинился? В чем?
Вельможа слегка задохнулся, но, мужественно преодолев
волнение, звучным и ясным голосом произнес:
-- Он уличен мною в прелюбодействе!
-- В прелюбодействе? Ядгорбек? -- вскричал хан, изумленный
сверх всякой меры.-- Да ты с ума сошел! Если бы в чем-нибудь
другом, я бы мог еще поверить, но в этом!..
-- Да, в прелюбодействе! -- повторил вельможа с
твердостью.-- Имеются бесспорные доказательства. Овдовев шесть
лет назад...
-- Знаю...
-- ...означенный сластолюбец Ядгорбек, не пожелав законным
образом и от аллаха установленным порядком жениться, вступил
два года назад в прелюбодейную связь с одной женщиной,
персиянкой, по имени Шарафат.
-- Знаю,-- прервал хан.-- Так ведь эта женщина -- без
