-- Гадальщик! -- Вельможа пальцем подозвал к себе Ходжу
Насреддина.-- Помни: кони могут быть возвращены купцу только в
моем присутствии, не иначе! И не обязательно тебе с этим делом
спешить. Кроме того -- шелковинки и гвозди; смотри, чтобы они
вдруг не исчезли куда-нибудь -- иначе ты пожалеешь о дне своего
рождения! Иди!
Ходжа Насреддин свернул коврик и под злобный, завистливый
шепот своих собратьев по гадальному ремеслу покинул мост
Отрубленных Голов.
Шпионы последовали за ним.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Весь день он слышал за собою их крадущиеся шаги. Шпионы
проводили его в харчевню, из харчевни -- в чайхану. Он прилег
отдохнуть; шпионы, все четверо, уселись над ним, двое -- с
одной стороны, двое -- с другой, и, переговариваясь через
лежащего, начали унылую беседу о скудости своего жалованья и
горестях ремесла. Под эти тоскливые речи он и уснул, а
проснувшись -- увидел над собою уже других шпионов, ночных,
одетых в серые халаты-невидимки. Но беседа шла и у ночных все о
том же: о горестях ремесла, о скупости и придирках начальства.
Смеркалось, заря угасала, в небе висел тонкий месяц, и
муэдзины со всех минаретов поднимали к нему свои протяжные,
звонко-печальные голоса. Ходжа Насреддин начал готовиться к
вечернему гаданию:
откупорил тыкву, налил в чашку волшебной воды, помочил в
ней пальцы, побрызгал на масляную коптилку, потом зажег. Угол
чайханы озарился зыбким слабым светом, серые халаты шпионов
растаяли в нем. Зато явственно обозначились их унылые рожи,
надвинувшиеся вплотную, чтобы лучше видеть; особенно досаждал
самый старый и потасканный шпион, надоедливо сопевший над самым
ухом в своем неотвязном стремлении заглянуть через плечо
уловляемого.
Ходжа Насреддин помолился, дабы не обвинили его в
греховных сношениях с дьяволом, раскрыл китайскую книгу и
задумался над нею. Шпионы так и запомнили:
читал книгу. В действительности он просто выгадывал время,
а в книгу даже и не смотрел. "Буду честен,-- размышлял он,--
верну купцу его коней без гвоздей и без шелковинок; что же
касается гнева сиятельного вельможи, то постараюсь исчезнуть
после гадания как можно быстрее". Старый шпион влез ему почти
что на самые плечи и отвратительно щекотал ухо своим смрадным
сопением. Отмахнувшись, Ходжа Насреддин зацепил шпиона ребром
ладони по кончику носа -- послышались мокрые всхлипы, и сопение
отдалилось.
На дороге перед чайханой появился одноглазый вор. Увидев
шпионов, сразу все понял: прошел мимо, даже не взглянув на
Ходжу Насреддина.
Через минуту из-под помоста чайханы донесся легкий стук.
-- Слышу! -- мрачно и загробно возгласил Ходжа Насреддин,
обращаясь как бы к невидимому духу, возникшему перед ним.--
Вижу! -- Он склонился над волшебной водой; шпионы опять
надвинулись вплотную и засопели.-- Вижу коней -- белого и
черного, вижу гривы, вижу подковы, состоящие из чистого железа
без всякой примеси, вижу их могучие хвосты, расчесанные
гребнем! Пусть же предстанут они завтра в том виде, в каком
надлежит им быть от природы, которая не смешивает железа с
другими веществами и конского волоса -- с другими нитями!..
"Ваз он ру ки пайдову пинхон, туйи, ба хар чуфтад чашми
дил он туйи"*.
* И всюду явный -- ты, и всюду тайный -- ты,
И на что бы ни упал мой взор -- это все ты!
Джами "Книга мудрости"
Этими стихами он закончил свое колдовство, мысленно встав
на колени перед великим Джами -- что осмелился соприкоснуть его
знаменитый божественный бейт с мерзостным слухом шпионов,
достойных слышать только вой шакалов да визгливый хохот гиен.
Впрочем, шпионы, конечно, никогда не вкушали от плодов Джами,
его стихи они сочли волшебным заклинанием,-- следовательно, имя
поэта не осквернилось через отражение в шпионских умах.
Из-под помоста донеслось тихое поскребывание ногтем --
знак, что слова Ходжи Насреддина услышаны и поняты;
заключительный бейт, по их уговору, служил призывом к действию
без промедления.
Чародейство окончилось; Ходжа Насреддин закрыл книгу,
вылил волшебную воду обратно в тыкву.
Старый потасканный шпион поднялся и ушел -- видимо, с
доносом. Трое остались.
Невелик был их гнусный улов, немного удалось им приметить:
пил чай, курил кальян, потом улегся и спал до утра.
Ночь миновала.
Никогда еще на мосту Отрубленных Голов не было такого
скопления народа, как в это ясное майское утро.
Сегодня разыщут коней! Весь город прихлынул к мосту. Толпа
запрудила оба берега Сая, крыши вокруг пестрели цветными
платками женщин.
Вельможа и купец были уже давно на мосту.
-- Ну где же мои кони, гадальщик? -- закричал купец
навстречу Ходже Насреддину, показавшемуся из переулка в
сопровождении шпионов.
-- А где мои деньги?
-- Вот они.-- Купец вытащил из пояса большой кошелек.--
Золотом, ровно десять тысяч, можешь не считать, проверены
трижды!
Не спеша. Ходжа Насреддин развязал свой мешок, достал
китайскую книгу, уселся на коврик.
Вельможа смотрел издали давящим пристальным взглядом.
Купец дрожал от нетерпеливого волнения.
-- Скорее,-- стонал он, изнемогая.-- Что же ты медлишь,
гадальщик!
Ходжа Насреддин не ответил ему, углубившись в книгу. На
самом же деле он следил за суетливым ползанием по книге божьей
коровки с красной спинкой, украшенной белыми крапинками.
"Скажу, когда улетит..." А коровка не собиралась улетать и все
ползала, кочуя с одной страницы на другую, потом забралась под
корешок и, видимо, сочла полезным для себя там вздремнуть, в
уютной темноте.
Купец хватался за сердце, стонал, дрожал, теряя прямо на
глазах округлость щек.
Ходжа Насреддин неумолимо безмолвствовал.
Наконец божья коровка выползла на свет, раздвинула
нарядные щитки на спине, высвободила смятые смуглые крылышки,
расправила их -- и полетела.
Только тогда Ходжа Насреддин торжественно возгласил:
-- Книга говорит, о купец, что кони вернутся к тебе в том
виде, который им присущ от природы... Купец возликовал.
-- Кони твои, о купец,-- продолжал Ходжа Насреддин,--
находятся в старой каменоломне, близ слободы Чомак. Надлежит
спуститься в каменоломню с восточной стороны, пройти двадцать
шагов и там, в пещере направо...
Он еще не договорил, а конюхи менялы от одного конца моста
и стражники вельможи -- от другого со свистом и гиканьем,
обгоняя друг друга, вынеслись на дорогу.
Толпа раздалась перед ними, пропустила -- и сомкнулась
опять.
Всадники скрылись.
Пыль, поднятая конями, отплыла по ветру.
Наступило затишье
Вельможа и купец стояли рядом, но смотрели в разные
стороны, волнуемые каждый своими надеждами.
Многотысячная толпа молчала.
В тишине Ходжа Насреддин отчетливо слышал плеск и журчание
бурливой воды под мостом, а сверху -- пронзительные крики
ястреба, что, распластав крылья, одиноко стоял в синем небе,
словно покоясь на воздушном столбе.
От моста до слободы Чомак считалось немногим больше восьми
полетов стрелы.
Прошло полчаса,-- время было всадникам вернуться.
В толпе началось нонемногу движение, говор, смех.
Меняла истомился вконец, каждый звук заставлял его
вздрагивать.
Вельможа, наоборот, хранил надменную невозмутимость,
только пристукивал время от времени высоким каблуком по
каменным плитам.
С высокого чинара, осеняющего своею тенью половину моста,
раздался пронзительный мальчишеский вопль:
-- Едут!
И все кругом закипело; в толпе образовался широкий
свободный проход, и в противоположном конце его Ходжа Насреддин
увидел возвращающихся всадников.
Но арабских коней -- ни белого, ни черного -- с ними не
было.
Ходжа Насреддин даже не успел удивиться как следует,--
стражники схватили его и поволокли.
-- Подождите, подождите, во имя аллаха! -- надрывался
меняла.-- Кони были там, в пещере, вот -- моя уздечка, что
подобрали там! Отпустите гадальщика, он близок к истине!
Гадальщик действительно был близок к истине,-- слишком
даже близок, по мнению сиятельного вельможи.
Тщетно кричал и вопил купец,-- стражники не остановились,
не убавили своей воузилищной рыси*. Ходжа Насреддин сразу
сделался в их руках маленьким, жалким и обрел вид преступной
виновности, как, впрочем, любой, которого тащат в тюрьму;
последнее, что видел он на мосту, было: вельможа, надменно
закинувший голову, купец, надрывающийся перед ним в криках, и
чуть в стороне -- главный конюх купца с посеребренной уздечкой
в руке.
*Воузилищная рысь -- то есть имеющая целью заключить в
узилище -- темницу, тюрьму.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Кокандская подземная тюрьма, "зиндан", находилась у
главных ворот дворцовой крепости, с наружной стороны,--
обстоятельство, указывающее на глубокую мудрость ее
созидателей. Помести они тюрьму с внутренней стороны -- и все
заботы о прокормлении многочисленных преступников легли бы на
ханскую каз-иу; будучи же удаленной за пределы дворцовой
крепости, тюрьма не отягощала казны, преступники кормились
сами, чем бог пошлет: имевшие семью принесенным из дому,
остальные -- подаянием сердобольных горожан.
Тюрьма представляла собою закрытый ров с тремя отдушинами,
из которых всегда восходил теплый смрад; вниз вела крутая
лестница в сорок ступеней;
наверху, перед входом, неизменно бодрствовал тюремщик,
либо сам Абдулла Бирярымадам -- Абдулла Полуторный, прозванный
так за свой великанский рост,-- мрачный, жилистый детина,
никогда не расстававшийся с тяжелой плетью, либо его помощник,
свирепый афганец, губастый и низколобый. Афганец не носил
плети, зато все его пальцы на сгибах были покрыты ссадинами от
зуботычин.
На этих двух и были возложены все заботы о преступниках,
включая их прокормление. У входа в тюрьму всегда стояли две
корзины для подаяния пищи и маленький узкогорлый кувшин для
денег. Собранным подаянием тюремщики распоряжались
полновластно: деньги и что получше из пищи брали себе, а
преступников кормили остатками. С утра до вечера из тюремной
глубины неслись к прохожим мольбы о хлебе, стоны, рыдания,
сменявшиеся криками и воплями, когда Абдулла со своей плетью
или его помощник со своими намозоленными кулаками спускались
вниз.
Оглушенный падением по сорока ступеням крутой лестницы,
стонами, воплями и нестерпимой тошнотворной вонью. Ходжа
Насреддин не сразу пришел в себя. Когда же очнулся и глаза его
обвыклись с темнотой, он увидел вокруг множество разных
преступников.
И каждый из них был ступенью в той страшной лестнице, по
которой вельможа совершал свое блистательное восхождение к
вершинам власти, богатства и почестей; в последнюю неделю
пришлось ему лестницу слегка перестроить: две ступени убрать --
пешаверцы, одну возместить -- Ходжа Насреддин;
но бывают иные ступени, весьма коварные для восходящего,
на которых легко сломать ногу, а то, ненароком, и шею -- вот о
чем позабыл неутомимый вельможный строитель!
Гнев и жалость душили Ходжу Насреддина; даже он, столь
много повидавший, не думал, что на земле возможно где-нибудь
такое страшное, такое гнусное место,-- он опустился как бы в
самое обиталище зла!
На его сердце лег еще один рубец -- из тех, что одевают
сердце броней беспощадности.
Но следовало подумать о собственной судьбе, разобраться во
всем происшедшем.
Дело запуталось теперь и для самого Ходжи Насреддина.
