не пожертвовал ни гроша на украшение гробниц, говоря, что живым
беднякам деньги нужнее, чем мертвым шейхам. Но простой народ
сам, своей властью, признал Турахона праведником; слава его
распространилась далеко за пределы Коканда, по всему Востоку. А
майский праздник его имени принадлежал детям.
Поверье говорило, что в канун своего праздника дедушка
Турахон ходит по дворам и разносит ребятишкам, достойным его
внимания, подарки, оставляя их в подвешенных для того
тюбетейках. Дети начинали готовиться к торжественному дню
задолго до весны. Еще дули пронизывающие ледяные ветры, еще
летел с мглистого неба сухой колкий снег, еще стояли черными,
безжизненными сады и звенела под арбными колесами земля,
превращенная морозом в камень,-- а ребятишки стайками уже
собирались по утрам за стенами, заборами и в других местах,
укрытых от ветра, и с посиневшими, хлюпающими носами, ежась в
своих халатиках и зажимая ладонями уши, вели степенные
длительные разговоры о Турахоне. Ребятишки знали с
достоверностью, что он весьма разборчив,-- получить от него
подарок было делом очень хитрым и удавалось не всякому. Для
этого за пятьдесят дней, предшествующих празднику, требовалось:
во-первых, ни разу не огорчить родителей, во-вторых,
ежедневно совершать какое-нибудь одно доброе дело, например --
помочь слепому перейти мостик или донести какому-нибудь старику
его поклажу, в-третьих, на эти пятьдесят дней нужно было
отказаться от сладостей, что так соблазнительно красовались на
лотках разносчиков, и накопить денег для покупки новой красивой
тюбетейки (известно было, что дедушка Турахон не любит старых,
засаленных тюбетеек и обычно оставляет их без внимания, делая
исключение лишь для самых бедных детей).
В течение пятидесяти дней во всех семьях царили тишина и
благонравие. Дети беспрекословно слушались, ходили на цыпочках
и разговаривали полушепотом, боясь прогневить дедушку Турахона.
Даже самые отчаянные шалуны превращались на это время в кротких
овечек; не слышно было воплей, криков, не видно драк, игры в
камешки и лихих скачек в развевающихся халатиках, с гиканьем и
свистом, на спинах друг у друга.
А в канун праздника повсюду начиналась великая суета и
беготня -- таинственные встречи, пугливый шепот, учащенное
биение маленьких сердец. Дело в том, что муллы весьма
неодобрительно относились к этому празднику, а в иных местах --
запрещали его совсем, что придавало ему в глазах юных
почитателей Турахона еще большую заманчивость. Нужно было
пришить к тюбетейке три ниточки: белую -- знак добра, зеленую
-- знак весны и синюю -- знак неба; затем, с наступлением ночи,
тайно выйти из дому куда-нибудь в сад или виноградник и там
отрывая взгляда от созвездия Семи Алмазов. Затем следовало
трижды прочесть тайные слова, обращенные к Турахону, и трижды
поклониться земно,-- и только совершивши все это, можно было
возвращаться домой и ложиться спать. Строжайше запрещалось
вскакивать ночью и бегать к тюбетейкам,-- вот почему эта ночь
для многих маленьких нетерпеливцев была мучительна.
Зато праздничное утро искупало все! Радостный визг стоял в
каждом доме. Одним дедушка Турахон оставлял в подарок шелковые
халатики, другим -- сапожки с красными или зелеными кисточками,
третьим -- игрушки и сласти; девочкам -- туфли, перстеньки,
платья... Вот каким он был добрым и заботливым, дедушка
Турахон! И целый день в садах, в легком зеленом дыму весенней
листвы, кружились пестрые детские хороводы и слышалась песенка,
сложенная детьми в честь своего покровителя:
Открывает южный ветер Вишен белые цветы, День встает,
лучист и светел, Солнце греет с высоты
И под ясный свист синицы, Под весенний гром и звон
Просыпается в гробнице Добрый старый Турахон
Достает он свертки шелка, Ниток яркие пучки, В руки он
берет иголку, Надевает он очки .
Дни весенние крылаты,-- Сна не зная от забот, Шьет он
мальчикам халаты, Платья девочкам он шьет
Не склоняя на подушки Убеленную главу, Он берется за
игрушки, За конфеты и халву ..
И когда всем детям снится В лунном свете майский сон,-- Он
выходит из гробницы -- Добрый старый Турахон...
Подсмотрели мы с тобою:
Со своим большим мешком Благоносною стопою Ходит он из
дома в дом...
За подарки в день счастливый, Ясный, теплый, золотой, Мы
поем ему "спасибо" В нашей песенке простой.
Пусть же, песенке внимая, Погружаясь снова в сон, В этот
день веселый мая Улыбнется Турахон!..
Вернемся теперь к покинутым нами Ходже Насреддину и его
одноглазому спутнику. За время нашего отсутствия ничего здесь,
на дороге, не изменилось: они по-прежнему сидели на камнях,
светило солнце, скользили по склонам тени облаков, висели в
теплом воздухе на мерцающих крыльях стрекозы, грелись на
солнцепеке ящерицы.
Одноглазый продолжал свой рассказ:
-- Я внял коварным нашептываниям дьявола. В ночь,
предшествующую празднику Турахона, я отправился в обход
окрестных дворов, садов и виноградников. Везде я собирал
тюбетейки с подарками. Несколько раз я возвращался в свое
логово, находившееся в подвале заброшенной сторожевой башни,
опустошал мешки и опять уходил за добычей. К рассвету я был
обладателем нескольких тысяч тюбетеек, множества детских
халатиков, сапожек с кисточками, платьев, туфелек, браслетов,
бус и прочей мелочи. Глядя на пеструю груду собранного мною
добра, я думал: "Здесь хватит на две чайханы с музыкантами! И я
могу продавать все это беспрепятственно. Кто осмелится опознать
свою вещь? Ведь празднование памяти дедушки Турахона запрещено
в Коканде,-- кто захочет попасть из-за каких-то халатиков и
тюбетеек в тюрьму?" Вот до каких мерзких и гнусных помыслов я
дошел!.. Утомленный бессонной ночью, я незаметно задремал.
Пробуждение было ужасным! Все мое логово дрожало и
качалось, озаряемое каким-то странным, вздрагивающим,
синевато-летучим блеском. И в этом грозном блеске передо мною
стоял сам праведный Турахон! Его лицо пылало гневом, глаза
прожигали насквозь, голос гремел, подобно горному водопаду. "О
нечестивец! -- возгласил он.-- О мерзостный грешник и негодяй!
Ты осмелился украсть у детей их чистую радость; вместо криков
восторга и ликования, столь милых моему сердцу, теперь повсюду
слышен плач и льются слезы! Ты осмелился наложить черное пятно
на мое беспорочное имя,-- что скажут теперь обо мне дети, когда
не найдут не только подарков, но и своих новых тюбетеек? Они
скажут: дедушка Турахон -- лжец, обманщик и вор; слышишь ли ты,
о зловонное вместилище всех людских пороков и гнусностей! "
Оцепенев от страха, я внимал гневной речи праведника. "Выслушай
свой приговор, презренный, достойный питаться лишь мясом дохлых
\гиен! -- загремел он.-- Отныне я обрекаю тебя всегда и везде
воровать, как бы ни опротивело тебе это дело. Ты почувствуешь
отвращение к воровству и все-таки будешь воровать! Каждый год
перед моим праздником ты будешь подвержен жесточайшим болям в
животе, от которых сможешь избавляться только одним способом --
воровством! Боль пройдет, но зато каким ужасным мучениям
совести подвергнешься ты всякий раз по совершении кражи! Целый
год воздерживаться, целый год жаждать добродетели, даже
приблизиться к ней,-- и все-таки в конце года украсть, разрушив
этим сразу все здание своих устремлений к добру и своих
воздержаний от зла!.. И все это продолжится до тех пор, пока ты
не искупишь передо мною своей вины, а каким способом должен ты
искупить ее -- сам догадайся!" И вслед за этими заключительными
словами Турахона грянул новый громоподобный удар, покачнувший
до основания мое логово. Раздался ужасный треск, на меня
посыпалась глина; обезумев, с помутившимся взором я выскочил из
подвала,-- и в то же мгновение башня рухнула, погребая под
собою все наворованное мною добро.
-- Это было пять лет назад, в начале мая,-- подхватил
Ходжа Насреддин.-- Именно тогда сильное землетрясение,
сопровождаемое небывалой грозой, разрушило в Коканде много
домов. Оно отозвалось даже и в Ходженте: там рухнула старинная
мечеть Гюхар-Шад, та самая, где ныне сидит один старый
дервиш...
Но здесь он остановился, решив пока не говорить
одноглазому о своем знакомстве с ходжентским старцем.
-- Так вот, оказывается, кто был виновником этого
землетрясения -- ты!
-- Увы, я,-- подтвердил одноглазый.-- Потом я узнал, что
надгробный камень в усыпальнице Турахона дал в этот день
трещину. Он лопнул, когда праведник, обуянный гневом, выходил
из могилы, чтобы покарать меня. С тех пор я пребываю в жалком и
несчастном положении. Каждый год в это время, перед праздником
Турахона, меня постигают жесточайшие муки, которым ты был
свидетель. Избавиться от них я не могу иначе, как только путем
воровства. Теперь ты понимаешь, что разумел я под неким
целительным действием, не требующим вмешательства лекаря, и
понимаешь, как очутился кумган в твоей сумке.
-- Теперь понимаю. А скажи, не возобновляется ли твоя
болезнь, если тебя ловят и отбирают украденное?
Об этом Ходжа Насреддин осведомился неспроста -- на всякий
случай, в предвидении будущего.
-- Нет, не возобновляется. Но когда меня ловят -- всякий
раз весьма жестоко бьют. Сегодня били за кумган...
-- И меня заодно с тобой,-- напомнил Ходжа Насреддин.
-- А год назад андижанские стражники били за молитвенный
коврик...
-- И стражники отпустили тебя? Не посадили в подземную
тюрьму?
-- Разве ты не слышал сказки о глупом коте? -- усмехнулся
одноглазый.-- У одного человека в доме завелись мыши. Чтобы
избавиться от них, он подобрал где-то бездомного ободранного
кота. Глупый кот за одну ночь истребил всех мышей; наутро
хозяин, видя, что больше никто не будет причинять ущерба его
запасам, выгнал кота на улицу из уютного дома, где были мягкие
подушки, теплый очаг и блюдечко с молоком... Стражники умнее
кота!
Посмеявшись над этой сказкой. Ходжа Насреддин спросил
одноглазого, зачем направляется он в Коканд, какие дела ждут
его там. Вор ответил, что ежегодно весной совершает
паломничество к усыпальнице Турахона и проводит несколько часов
у надгробия, обливаясь слезами раскаяния и умоляя о прощении.
Но до сих пор все его мольбы оставались втуне: праведник
неумолим.
-- Что же думаешь ты делать дальше?
-- Жду твоего совета.
Ходжа Насреддин задумался. Его первоначальное намерение
расстаться с одноглазым -- поколебалось. И причиной тому был
старый ходжентский нищий, как бы связавший воедино их судьбы.
"Одного или двух мне спасать от возвращения в низшее состояние
-- разница невелика,-- решил Ходжа Насреддин.-- Кроме того, он
узнал мое имя, поэтому безопаснее будет держать его на глазах".
-- Хорошо, ты будешь со мною. Посмотрим, не удастся ли нам
вдвоем совместными усилиями умилостивить дедушку Турахона и
смирить его праведный гнев. Но ты должен принести клятву --
совершать впредь известное тебе целительное действие не иначе
как с моего позволения.
Одноглазый с готовностью принес клятву. Его благодарностям
и славословиям не было конца.
Между тем солнце уже давно перешло за дневную черту,
окрасило снега на вершинах в нежный палевый цвет, расстелило по
горам густые лиловые тени. Ветер посвежел, стрекозы и мошки
исчезли, ящерицы попрятались в камни. Ходжа Насреддин
чувствовал томление в пустом желудке, кроме того, нужно было
подумать и о ночлеге.
-- Вперед! -- сказал он, садясь на ишака.-- Мы потратили
