задумчиво ронявшие в светлую глубину под собою тонкие струйки.
Вскоре тропинка углубилась в пахучие заросли мелколиственного
джидовника, плюща и дикого винограда; солнечный свет,
пробиваясь сквозь ветви, скользил по лицу Ходжи Насреддина
горячими пятнами; так же легко, не оставляя следов, скользили и
его мысли, вернее -- призраки мыслей: столь мимолетны и
неуловимы были они.
До ближайшего селения оказалось часа полтора пути, а
весеннее солнце пригревало жарко; Ходжа Насреддин снял халат и
ехал в одной рубахе, поминутно вытирая платком пот с лица. Зато
селенье встретило его прохладой чайханы, висевшей над обрывом и
со всех сторон открытой горному ветру.
Дюжий чайханщик, обрадовавшись новому гостю, кинулся
раздувать огонь под кумганами,-- потянуло смолистым запахом
арчи, благоуханного дерева ферганских гор.
Гостей в чайхане кроме Ходжи Насреддина было четверо:
старик с древней, изжелта-сивой бородой и такими же сивыми
бровями, свисавшими на глаза,-- видимо, здешний житель,
земледелец; два пастуха в сыромятных мягких башмаках и в
толстых войлочных обмотках, оплетенных ремнями, в грубых,
войлочных же, накидках; и последний, четвертый, худой и
бледный, бродячий ремесленник, сапожник или портной, с дорожным
мешком, лежавшим у него под локтем. Они сидели тесным кружком,
обходясь одним чайником и одной круговой чашкой, и шептались о
чем-то запретном, что было ясно из их опасливых взглядов,
кидаемых искоса на Ходжу Насреддина.
Не желая мешать их беседе, он повернулся спиною к ним,
лицом к обрыву.
Внизу расстилалась цветущая долина: поля, сады, селения,
дальше высились пологие холмы, а еще дальше -- горы, за
которыми лежала Индия. Утренняя дымка разошлась, и горы как
будто придвинулись;
Ходжа Насреддин ясно видел белые пустыни снежных полей,
обрывы и ущелья, полные фиолетовых теней;
ниже снегов по бурокаменистым склонам вились серебряные
жилки потоков. И в лицо ему тянуло оттуда, с гор, тонким и
свежим снеговым ветром.
А шепот в углу продолжался, и все горячее; Ходжа Насреддин
чувствовал затылком четыре пары внимательных глаз. "Говорят обо
мне, сейчас подойдут и спросят". Так и случилось: старик
поднялся, подошел к Ходже Насреддину:
-- Мир тебе, путник, посетивший наше затерянное селение.
Мы заметили следы желтой пыли на твоих сапогах, а здесь у нас
дороги каменисты и дают только белую пыль. И мы решили, что ты
человек чужеземный и приехал к нам из долины,-- верно ли это?
-- Да, я приехал из долины,-- сказал Ходжа Насреддин,
протягивая старику чашку и звеня по ней ногтем в знак
приглашения.
-- Тогда скажи нам, о путник,-- молвил старик, приняв
чашку и усаживаясь напротив,-- какие необыкновенные события
произошли в долине за несколько последних дней? Быть может,
взбунтовались ходжентские лепешечники? Или канибадамские
маслоделы отказались платить подати? Или, может быть,
что-нибудь стряслось в Ура-Тюбе?
-- Нет, я ничего такого не слышал,-- ответил Ходжа
Насреддин, удивленный этими вопросами.
Старик многозначительно подмигнул своим приятелям.
-- Я тоже ничего не слышал, а спросил так просто, на
всякий случай,-- сказал он хитрым голосом.-- Мы здесь живем в
глуши, люди из долины редки у нас -- вот я и спросил...
-- На всякий случай? -- усмехнулся Ходжа Насреддин.-- Знай
же, почтенный старец, спрашивающий "на всякий случай", что
канибадамские маслоделы исправно платят свои подати; помимо
того, сообщаю, тоже "на всякий случай", что город Ходжент стоит
на прежнем месте и не провалился сквозь землю, что в
окрестностях Намангана не появился изрыгающий пламя дракон.
Может быть, ты желаешь узнать еще что-нибудь "на всякий
случай"?
Старик понял насмешку, промолчал, сдвинув нависшие брови и
спрятав за ними глаза: он боялся довериться неизвестному
человеку, между тем невысказанный вопрос жег и мучил его.
Ходжа Насреддин решил помочь старику:
-- Почтенный, внимательно посмотри на мое лицо, загляни
поглубже в глаза -- разве я похож на шпиона?
-- Ты нырнул на самое дно моих помыслов,-- ответил
старик.-- Я действительно колеблюсь между страхом и желанием
задать тебе некий весьма удивительный и опасный вопрос. Но если
бы ты знал наших добродетельных правителей, этих кровопийц...
то есть этих светочей справедливости, хотел я сказать,--
сохранит аллах на радость нам их благословенные годы и укрепит
бразды в их неподкупных дланях!..
-- Не трудись восхвалять передо мною правителей, почтенный
старец: ведь я уже сказал тебе, что я не шпион.
-- Твое лицо внушает мне доверие, путник, я откроюсь перед
тобою. Мы хотели спросить,-- старик понизил голос до шепота,
остальные, все трое, придвинулись вплотную,-- мы хотели
спросить, не знаешь ли о появлении в наших местах Ходжи
Насреддина?
Все что угодно готовился услышать Ходжа Насреддин --
только не свое имя!
Он поперхнулся чаем, закашлялся.
-- Да, да. Ходжа Насреддин появился! -- горячим шепотом
подхватил молодой пастух.-- Один погонщик овечьих гуртов видел
его своими глазами на большой дороге вблизи Ходжента...
-- Этот погонщик жил когда-то в Бухаре и знает Ходжу
Насреддина в лицо,-- добавил второй пастух, смуглый высокий
горец с черной бородкой и раскаленными глазами, блестевшими
из-под широких сердитых бровей.
-- И не только погонщик,-- вставил свое замечание
старик.-- Ходжу Насреддина видел также один кара-ван-баши на
той же кокандской большой дороге.
А Ходжа Насреддин, внимая этим речам, думал, что излишне
поторопился снять свои темные очки. Его узнали; сидя в этой
маленькой чайхане, он мысленно слышал нарастающий гул
кокандского, андижанского и прочих долинных базаров,
взволнованных его именем. "Вот уж не ко времени шум! --
размышлял он.-- Надо всем этим слухам и разговорам положить
конец!"
-- Вы ошибаетесь, добрые люди,-- обратился он к
собеседникам.-- Караван-баши и погонщик обознались, вот и все!
Мне достоверно известно, что Ходжа Насреддин пребывает сейчас
далеко от здешних мест.
-- Но его видел еще и некий бродячий торговец! -- с жаром
возразил ремесленник, худые бледные щеки которого покрылись от
волнения красными пятнами.
"Еще и торговец! -- воскликнул про себя Ходжа Насреддин.--
Поистине, это сам шайтан подбил меня снять очки!"
-- Значит, у Ходжи Насреддина есть в Фергане какой-то
двойник,-- сказал он.-- Повторяю, настоящий, подлинный Ходжа
Насреддин никак не мог появиться на здешних дорогах.
-- Почему же, о путник? На чем основана твоя уверенность?
-- вопросил старик.
Подал голос и чайханщик от своих кумганов:
-- Если неделю назад Ходжа Насреддин и вправду
путешествовал где-то далеко, то почему сегодня он ле может
появиться у нас? -- Чайханщик подошел к беседующим, заменил
пустой чайник.-- Для него нет расстояний; сумел же он однажды
пройти от Герата до Самарканда в четыре дня!
-- В том-то все и дело, что он уже больше не
путешествует,-- сказал Ходжа Насреддин.-- Знайте, добрые люди:
прежнего Ходжи Насреддина больше нет. Он обзавелся
многочисленной семьей, купил дом и позабыл о прежних скитаниях.
Его серый ишак день ото дня толстеет в своем стойле, да и сам
Ходжа Насреддин изрядно растолстел от мирной сидячей жизни. Он
поглупел, обленился и теперь никуда не выходит из дому без
темных очков, опасаясь, как бы его не узнали.
-- Ты хочешь сказать, что он стал еще и трусом вдобавок?
-- спросил дрогнувшим голосом пастух с бородкой.-- Всем
известно, что он никогда и ничего не боялся!
-- Больше хвастался,-- пренебрежительно ответил Ходжа
Насреддин.-- Во всех этих россказнях о нем три четверти --
выдумка.
-- Выдумка? -- воскликнул ремесленник.-- Но кто же тогда
приводит в трепет неправедных вельмож, есди все рассказы о
Ходже Насреддине -- выдумка?
Пастухи, чайханщик и старик переглядывались и
перемигивались.
-- Не знаю, не знаю,-- сказал Ходжа Насреддин, не заметив
этих зловещих переглядывании.-- Мне известно даже большее,--
что он сменил свое имя. Нынче его зовут Узакбай, ныне он...
Договорить не пришлось: чайханщик, крякнув, со всего
размаха опустил ему на спину свой здоровенный кулак; в то же
мгновение молодой пастух с непостижимым проворством принялся
совать ему кулаки под ребра с обеих сторон; старик вцепился
хилыми пальцами ему в бороду, крича:
-- Значит, наш Ходжа Насреддин больше уже не Ходжа
Насреддин,-- так ты болтаешь, проклятый шпион!
-- Их разослали нарочно по всем дорогам, этих шпионов,
чтобы они клеветали на Ходжу Насреддина и порочили его! --
вторил ремесленник, не забывая работать мешком, в котором было
что-то жесткое, тяжелое и угловатое.
-- Подождите! -- вопил Ходжа Насреддин, защищая от ударов
то голову, то бока.-- Кого вы бьете во имя Ходжи Насреддина? Вы
бьете самого...
В тревоге за целость своих костей, он уже готов был
открыться перед ними (что, впрочем, вряд ли было бы принято с
доверием),-- но помешал чайханщик. Могучим пинком он выбросил
Ходжу Насреддина с помоста на дорогу, под ноги ишаку:
-- Убирайся отсюда, презренный шакал, и никогда больше не
показывайся в нашем селении! Иначе, клянусь, я обломаю о твою
спину все мои жерди!
Не отвечая ни слова, Ходжа Насреддин поднялся с
четверенек, вскочил в седло и рысью погнал ишака по дороге,
охая и кряхтя при каждом толчке. А вслед ему неслась из чайханы
пятиголосая брань.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Так печально закончилось его единоборство со своим
собственным именем -- пример, поучительный для многих. Здесь
уместно вспомнить слова веселого бродяги и пьяницы Хафиза,
избитого толпой на шираз-ском базаре за насмешливый отзыв о
несравненных газелах поэта Хафиза: "О мое славное имя,-- раньше
ты принадлежало мне, теперь я принадлежу тебе; в былое время я
радовался, что ты бежишь впереди меня на многие дни пути, а
ныне желал бы привязать гири к твоим ногам; я -- конь, а ты --
мой жестокий всадник с тяжелой плетью в руке! Так оборачивается
для человека на этой скорбной земле даже его слава -- во вред и
тягость ему!.."
Не ближе чем в пяти полетах стрелы Ходжа Насреддин
остановил ишака. Спешившись и присев на придорожный камень, он
долго ощупывал руки, ноги, шею и голову. "Да поразит аллах
трясучкой этого зловонного ремесленника! -- ворчал он, растирая
синяки.-- Хотел бы я знать, что он таскает в своем проклятом
мешке -- точильные камни, утюг или сапожные колодки?"
Размышляя об этом случае, применяя к себе жалобу Хафиза,
он двинулся дальше по каменистой, нагретой солнцем дороге. Все
тот же цветущий джи-довник источал навстречу ему пряный запах
дикого меда, на камнях грелись разноцветные ящерицы --
бирюзовые, сапфировые, изумрудные и просто серенькие, со
скромным, но -- если присмотреться -- очень красивым и тонким
узором на спинке, в небе звенели жаворонки и свистели щуры,
вспыхивали в солнечных полосах пчелы, мерцали слюдяными
крылышками стрекозы; словом, все вокруг было так же, как и час
назад, будто путь Ходжи Насреддина и не прерывался и он вовсе
не заезжал в одну столь негостеприимную чайхану над обрывом.
Он умел хорошо помнить, но умел, когда нужно, и забывать.
К тому же боль в спине и боках затихла, за что он мог воздать
благодарность своему толстому дорожному халату, смягчившему
удары. Вскоре его обида совсем растаяла,-- он улыбнулся, потом
