многократно превосходит твою, в чем ты сейчас убедился.
Радостный, сияющий эмир повелел немедленно созвать
придворных, а когда они собрались, объявил им, что сегодня
превзошел своею мудростью Гуссейна Гуслия, предотвратив ошибку,
которую мудрец был готов совершить.
Придворный летописец старательно записал каждое слово
эмира, дабы прославить мудрость его в последующих веках.
С этого дня ревность покинула сердце эмира.
Так, благодаря случайному промаху. Ходжа Насреддин
разрушил коварные замыслы своих врагов.
Но бывали у него, и все чаще, ночные одинокие часы
невыносимого томления. Полная луна стояла высоко над Бухарой;
слабым сиянием светились изразцовые шапки бесчисленных
минаретов, а мощные каменные подножия тонули в глубоком дыму.
Летел ветерок, прохладный над кровлями и душный внизу, где
земля и стены, раскалившись днем, не остывали за ночь. Все
вокруг спало -- дворец, мечети, хижины, только сова тревожила
пронзительными криками горячую дрему священного города. Ходжа
Насреддин сидел у открытого окна. Сердцем он знал, что Гюльджан
не спит, думает о нем, и, может быть, оба они смотрят сейчас на
один и тот же минарет-, но друг друга не видят, разделенные
стенами, решетками, стражей, евнухами и старухами. Ходжа
Насреддин сумел отомкнуть ворота дворца, но гарем по-прежнему
был заперт наглухо, только случай мог открыть его перед Ходжой
На-среддином. Он неутомимо искал этот случай. Тщетно!.. Он даже
не смог до сих пор послать Гюльджан весточку о себе.
Он сидел у окна, целовал ветер и говорил ему: "Ну что тебе
стоит! Залети на минутку в ее окно, коснись ее губ. Передай
Гюльджан мой поцелуй и мой шепот, скажи, что я не забыл ее, что
я спасу ее!" Ветер пролетал дальше. Ходжа Насреддин опять
оставался наедине со своей тоской.
Наступал день, а с ним -- обычные хлопоты и заботы. Опять
нужно было идти в большой зал, там ждать выхода эмира, слушать
льстивые слова придворных, отгадывать хитрые подкопы Бахтияра,
ловить его взгляды, полные затаенного яда. Потом нужно было
падать ниц перед эмиром, произносить ему восхваление, потом
долгие часы сидеть с ним вдвоем, смотреть, скрывая отвращение,
на его одутловатое, помятое лицо, слушать со вниманием его
глупые речи, объяснять ему расположение звезд. Все это до того
надоело и опротивело Ходже Насреддину, что он даже перестал
придумывать для эмира новые доказательства, и все подряд --
головную боль эмира, недостаток воды на полях, повышение цен на
пшеницу,-- все объяснял одними и теми же словами, ссылаясь на
одни и те же звезды.
-- Звезды Сад-ад-Забих,-- говорил он скучным голосом,--
противостоят созвездию Водолея, в то время как планета Меркурий
стала слева от созвездия Скорпиона. Этим и объясняется сегодня
бессонница повелителя.
-- Звезды Сад-ад-Забих противостоят планете Меркурию, в то
время как... Это надо запомнить... Повтори, Гуссейн Гуслия.
Памяти у великого эмира не было никакой. На следующий день
разговор начинался снова:
-- Падеж скота в горных местностях объясняется тем, о
великий эмир, что звезды Сад-ад-Забих встали в сочетание с
созвездием Водолея, в то время как планета Меркурий
противостоит созвездию
Скорпиона.
-- Значит, звезды Сад-ад-Забих,-- говорил эмир.-- Это надо
запомнить.
"Всемогущий аллах, до чего он глуп! -- с тоской думал
Ходжа Насреддин.-- Он еще глупее калифа багдадского! До чего он
мне надоел, I/ скоро ли я вырвусь отсюда!"
А эмир начинал новые речи:
-- В нашем государстве, Гуссейн Гуслия, царят сейчас
полный мир и успокоение. И даже ничего не слышно об этом
нечестивце, о Ходже Насреддине. Куда бы он мог деваться, и
почему он молчит? Объясни нам, Гуссейн Гуслия.
-- О всемогущий владыка, средоточие вселенной! Звезды
Сад-ад-Забих...-- начинал скучным и тягучим голосом Ходжа
Насреддин и снова повторял все, сказанное уже много раз.-- А
кроме того, великий эмир, этот нечестивец Ходжа Насреддин бывал
в Багдаде и, конечно, слышал о моей мудрости. Когда стало ему
известно, что я приехал в Бухару, то он затаился, объятый
страхом и трепетом, ибо он знает, что мне ничего не стоит его
поймать.
-- Поймать! Это было бы очень хорошо! Но каким способом
думаешь ты поймать его?
-- Я для этого выжду благоприятного сочетания звезд
Сад-ад-Забих с планетой Юпитером.
-- С планетой Юпитером,-- повторял эмир.-- Это надо
запомнить. Знаешь ли, Гуссейн Гуслия, какая мудрая мысль
осенила нас сегодня ночью? Мы подумали, что Бахтияра следует
прогнать с его должности, а великим визирем поставить тебя.
И надо было падать ниц перед эмиром, восхвалять и
благодарить его, а потом объяснять, что сейчас нельзя
производить смену визирей, ибо звезды Сад-ад-Забих не
благоприятствуют этому. "Скорее, скорее вырваться отсюда!" --
восклицал мысленно Ходжа Насреддин.
Так, поджидая случая. Ходжа Насреддин влачил во дворце
безрадостное, тоскливое существование. Его тянуло на базар, в
толпу, в чайхану, в дымную харчевню;
он отдал бы все эмирские яства за одну миску луковой,
жгучей от перца похлебки из бараньих ног, за жилы и хрящи в
базарном, дешевом плове. Он обменял бы свой парчовый халат на
любую рваную ветошь,-- только бы вместо славословий и
восхвалений услышать простую, безыскусную речь и громкий смех
от чистого сердца.
Но судьба продолжала испытывать Ходжу Насред-дина и не
посылала благоприятного случая. Между тем эмир все чаще
спрашивал, когда же наконец звезды позволят ему поднять
царственной рукой покрывало новой наложницы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Однажды эмир в неурочный час потребовал к себе багдадского
мудреца. Было очень рано, весь дворец спал, слышался плеск
дворцовых фонтанов, ворковали горлинки, шелестели крыльями.
"Зачем я понадобился ему?" -- недоумевал Ходжа Насреддин,
поднимаясь по яшмовым ступеням в эмирскую опочивальню.
Навстречу ему, неслышно, как тень, из опочивальни
выскользнул Вахтияр. Они на ходу обменялись приветствиями.
Ходжа Насреддин насторожился, предчувствуя какой-то подвох.
В опочивальне Ходжа Насреддин застал главного евнуха. Его
Великое Целомудрие, жалобно стеная, лежал ниц перед эмирским
ложем, а рядом на ковре валялись обломки пальмовой, отделанной
золотом трости.
Тяжелые бархатные занавеси отгораживали опочивальню от
свежего утреннего ветра, от солнечных лучей и птичьего щебета.
Она озарялась тусклым пламенем светильника, который хотя и
сделан был из чистого золота, но чадил и вонял ничуть не меньше
обыкновенного, глиняного. В углу дымила резная курильница,
источая пряное и сладкое благоухание, бессильное, однако,
заглушить чадный запах бараньего сала. Воздух в опочивальне был
до того густым, что у Ходжи Насреддина защекотало в носу и
запершило в горле.
Эмир сидел, выставив из-под шелкового одеяла волосатые
ноги; Ходжа Насреддин заметил, что пятки у повелителя были
темно-желтые, словно бы он коптил их время от времени над своей
индийской курильницей.
-- Гуссейн Гуслия, мы находимся в сильнейшем
расстройстве,-- сказал эмир.-- В этом повинен наш главный
евнух, которого ты видишь перед собой.
-- О великий повелитель! -- вскричал Ходжа Насреддин,
холодея.-- Неужели он осмелился?..
-- Да нет! -- Эмир, поморщившись, махнул рукой.-- Ну как
он может осмелиться, если мы, со свойственной нам мудростью,
все предусмотрели и раньше, чем назначить его главным евнухом,
позаботились обо всем. Совсем другое дело. Мы узнали сегодня,
что вот этот негодяй, наш главный евнух, позабыв о великой
милости, которую мы оказали ему, поставив его на одну из самых
высших должностей в государстве, начал преступно пренебрегать
своими обязанностями. Воспользовавшись тем, что мы в последнее
время не посещаем наших наложниц, он осмелился на три дня
покинуть гарем, чтобы предаться пагубному пороку, а именно --
курению гашиша. И в гареме возмутился порядок и нарушилось
спокойствие, и наши наложницы, лишенные надзора, передрались
между собой, повырывали друг у друга волосы и поцарапали лица,
чем был причинен нам, великому эмиру, несомненный ущерб, ибо
женщина с исцарапанным лицом или редкими волосами не может
считаться совершенной в наших глазах. Кроме того, случилось еще
одно событие, повергшее нас в печаль и огорчение: наша новая
наложница заболела и вот уже третий день не принимает пищи.
Ходжа Насреддин встрепенулся. Эмир движением руки
остановил его:
-- Подожди, мы еще не кончили говорить. Она заболела и
может расстаться с жизнью. Если бы мы вошли к ней хотя один
раз, то ее болезнь и даже смерть не так уж сильно огорчили бы
наше сердце, но сейчас ты понимаешь сам, Гуссейн Гуслия, мы
весьма и весьма опечалены. Почему и решили мы,-- продолжал
эмир, повысив голос,-- дабы впредь не подвергаться огорчениям и
расстройствам, прогнать этого негодяя и распутника с его
должности, лишить всех наших милостей и выдать ему двести
плетей. Тебе же, о Гуссейн Гуслия, напротив того, решили мы
оказать великую милость и назначить тебя на освободившуюся
должность, то есть главным евнухом нашего гарема!
У Ходжи Насреддина подкосились ноги, остановилось дыхание,
похолодели внутренности. Эмир, сдвинув брови, грозно вопросил:
-- Ты, кажется, намерен возразить нам, Гуссейн Гуслия?
Может быть, суетные и мимолетные наслаждения ты предпочитаешь
великому счастью служить нашей царственной особе? Ответь, если
так!
Ходжа Насреддин уже овладел собой. Он поклонился эмиру:
-- Да хранит аллах нашего великого повелителя. Милость
эмира ко мне, ничтожному, безгранична. Великий владыка обладает
волшебным свойством отгадывать самые тайные и сокровенные
желания своих приближенных, что дает ему возможность непрерывно
изливать на них свое благо. Сколько раз мечтал я, ничтожный,
занять место этого ленивого и глупого человека, который лежит
сейчас на ковре и стонет тонким голосом, приняв на себя
справедливое наказание тростью; сколько раз я мечтал, но не
осмеливался сказать о своем желании эмиру. Но вот сам великий
повелитель...
-- Так в чем же препятствие? -- дружелюбно и радостно
перебил эмир.-- Сейчас мы позовем лекаря, он возьмет свои ножи,
и ты удалишься с ним куда-нибудь в уединенное место, а мы тем
временем прикажем Бахтияру написать указ о назначении тебя
главным евнухом. Гей! -- крикнул эмир и ударил в ладоши.
-- Да преклонит повелитель свой слух к ничтожным словам
моим,-- торопливо сказал Ходжа Насреддин, поглядывая с опаской
на дверь.-- С великой радостью и готовностью я сейчас пошел бы
с лекарем в уединенное место, но останавливает меня лишь забота
о благоденствии повелителя. Мне после этого дела придется долго
лежать в постели, а новая наложница повелителя за это время
может умереть, и сердце эмира подернется черным туманом печали,
самая мысль о чем невыносима и нестерпима для меня. Почему я и
думаю, что нужно сначала изгнать болезнь из тела наложницы, а
уж потом я пойду к лекарю, дабы подготовить себя к занятию
должности главного евнуха.
-- Гм! -- сказал эмир и с большим сомнением посмотрел на
Ходжу Насреддина.
-- О повелитель! Ведь она уже три дня не принимает пищи.
-- Гм!..-- повторил эмир и обратился к лежавшему перед ним
евнуху: -- Ты, ничтожное порождение паука, отвечай нам: сильно
ли заболела наша новая наложница и действительно ли нам
надлежит тревожиться за ее жизнь.
Ходжа Насреддин чувствовал, как ползут по его спине
