благочестивые речи с целью ослабить вредное влияние подлинного
Ходжи Насреддина на умы жителей. Но ты видишь, что из этого
получилось!
-- Ох, ох! -- сказал шпион, поднимая лицо, разукрашенное
синяками и кровоподтеками.-- Никогда больше не буду я
связываться с этим проклятым бродягой, ибо знаю, что в
следующий раз он убьет меня. И я не хочу больше служить
шпионом, завтра же я уеду куда-нибудь подальше, где никто не
знает меня, и займусь там честным трудом.
"Однако мои друзья постарались на совесть! -- думал Ходжа
Насреддин, разглядывая шпиона и чувствуя даже некоторую жалость
к нему.-- Если бы до дворца было шагов на двести подальше, то
вряд ли бы они доставили его живым. Посмотрим, пойдет ли ему на
пользу этот урок".
На утренней заре Ходжа Насреддин видел из окна своей
башни, как вышел из ворот дворца рябой шпион с маленьким
узелком в руках. Припадая то на правую, то на левую ногу,
хватаясь за грудь, за плечи и за бока, поминутно присаживаясь,
чтобы отдышаться, он пересек базарную площадь, освещенную
первыми прохладными лучами, и исчез в тени крытых рядов. На
смену темной ночи вставало утро -- чистое, прозрачное, ясное,
омытое росой, пронизанное солнечным светом. Птицы щелкали,
свистели и щебетали, бабочки поднимались высоко, чтобы
согреться в первых лучах, пчела опустилась на подоконник перед
Ходжой Насреддином и начала ползать в поисках меда, запах
которого донесся до нее из кувшина, стоявшего на окне.
Всходило солнце, старинный, неизменный друг Ходжи
Насреддина; каждое утро встречались они, и каждое утро Ходжа
Насреддин умел обрадоваться солнцу так, словно не видел его
целый год. Всходило солнце, как добрый, щедрый бог, равно на
всех изливающий милость, и все в мире, благодарно ликуя,
раскрывало навстречу ему свою красоту, горело, сверкало и сияло
в утренних лучах -- пушистые облака, изразцы минаретов, мокрые
листья, вода, трава и цветы; даже простой угрюмый булыжник,
позабытый и обделенный природой, даже он, встречая солнце,
сумел украсить себя, искрился и блестел в изломе, словно
осыпанный алмазной пылью. И разве мог Ходжа Насреддин в этот
час оставаться холодным перед лицом своего сияющего друга?
Дерево трепетало под яркими солнечными лучами, и Ходжа
Насреддин трепетал вместе с ним, словно сам был одет зеленой
листвой; на ближнем минарете ворковали голуби, чистили крылья,
и Ходже Насреддину хотелось почистить крыло; две бабочки
порхали перед окном -- ему хотелось быть третьим в их легкой
игре. Глаза Ходжи Насреддина сияли от счастья, он вспомнил
рябого шпиона и пожелал, чтобы это утро для него было утром
новой жизни -- чистой и ясной. Но тут же он подумал с
огорчением, чта в душе этого человека накопилось столько
мерзости, что он не сможет освободиться от нее и, отлежавшись,
возьмется опять за старое.
Ходжа Насреддин, как это будет видно из дальнейшего, не
ошибся в своих предвидениях. Слишком хорошо знал он людей,
чтобы ошибаться в них. А как хотелось ему ошибиться, как
обрадовался бы он духовному исцелению рябого шпиона! Но
гнилому, не дано снова стать цветущим и свежим, зловоние не
может превратиться в благоухание. Ходжа Насреддин вздохнул с
огорчением.
Самой заветной мечтой его была мечта о мире, в котором все
люди будут жить как братья, не зная ни алчности, ни зависти, ни
коварства, ни злобы, помогая друг другу в беде и разделяя
радость каждого как общую радость. Но, мечтая о таком
счастливом мире, он с горечью видел, что люди живут
неправильно, угнетают и порабощают друг друга и оскверняют души
свои всяческой мерзостью. Сколько времени понадобится людям,
чтобы понять наконец законы чистой и честной жизни? А в том,
что люди когда-нибудь поймут эти законы. Ходжа Насреддин не
сомневался нисколько. Он твердо верил, что хороших людей на
свете гораздо больше, чем плохих; ростовщик Джафар и рябой
шпион с их насквозь прогнившими душами -- это лишь уродливые
исключения; он твердо верил, что от природы человеку дается
только хорошее, а все плохое в нем -- это чуждая накипь,
привнесенная в человеческую душу извне неправильным,
несправедливо устроенным порядком жизни; он твердо верил, что
эмирский кальянщик с турецким золотым каль- л яном в руках.
очищая в этой благородной работе и души свои от всяческой
скверны... Тому же, что он, Ходжа Насреддин, думал именно так,
а не иначе, служат доказательством многочисленные истории о
нем, на которых отпечатался чекан души его, в том числе эта
книга; и хотя многие из корысти, или же низкой зависти, или по
злобе старались очернить его память, они не достигли успеха в
своем намерении, ибо лжи никогда не дано восторжествовать над
правдой. Память о Ходже Насреддине осталась и впредь останется
благородной и светлой, сохраняющей, подобно алмазу, вечно и
вопреки всему свой чистый блеск! И до сих пор путники,
останавливаясь перед скромным надгробием в турецком Ак-Шехире,
вспоминают добрым словом Ходжу Насреддина, веселого бродягу из
Бухары, и повторяют слова поэта: "Он отдал сердце земле, хотя и
кружился по свету как ветер,-- как ветер, который после его
смерти разнес по вселенной благоухание цветущих роз его сердца.
Прекрасна жизнь, потраченная на то, чтобы оставить по себе в
мире чекан души своей и обозреть всю красоту мира! "
Впрочем, некоторые говорят, что под этим надгробием никто
не лежит, что лукавый Ходжа Насреддин нарочно поставил его и,
распустив повсюду слухи о своей смерти, отправился дальше
бродить по свету. Так ли было это, или не так?.. Не будем
строить бесплодных догадок; скажем только, что от Ходжи
Насреддина можно всего ожидать!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Утренние часы пролетели, на смену им пришел душный знойный
день.
Все было готово к побегу.
Ходжа Насреддин поднялся к своему пленнику:
-- Срок твоего плена, мудрейший Гуссейн Гус-лия,
окончился. Сегодня ночью я покидаю дворец. Я оставлю твою
комнату незапертой, но с тем условием, что ты выйдешь отсюда не
раньше чем через два дня. Если же ты нарушишь этот срок, то
случайно можешь застать меня еще во дворце, и тогда, ты сам
понимаешь, мне придется обвинить тебя в побеге и предать
палачу. Прощай, Гуссейн Гуслия, мудрец и3 Багдада, не поминай
меня лихом! Поручаю тебе открыть эмиру истину и назвать перед
ним мое имя. Слушай внимательно -- меня зовут Ходжа Насреддин!
-- О! -- воскликнул старик, отшатнувшись, и больше ничего
не мог сказать: так поразило его это имя.
Скрипнула, закрываясь, дверь. Шаги Ходжи На-среддина
затихли внизу. Старик осторожно подошел к двери, потрогал --
она была отперта. Старик выглянул -- никого. Тогда он поспешно
захлопнул дверь и заложил изнутри засов. "Нет! -- бормотал
он.-- Лучше я просижу здесь еще целую неделю, только бы не
связываться с Ходжой Насреддином".
Вечером, когда уже загорались в позеленевшем небе первые
звезды, Ходжа Насреддин с глиняным кувшином в руках подошел к
стражникам, охранявшим вход в эмирский гарем.
Стражники, не заметив его приближения, продолжали свой
разговор.
-- Вот упала еще одна звезда,-- сказал толстый ленивый
стражник, поглотитель сырых яиц.-- Если они падают, как ты
говоришь, на землю, то почему люди никогда не находят их?
-- Они падают, наверное, в море,-- ответил второй
стражник.
-- Эй вы, доблестные воины,-- вмешался Ходжа Насреддин.--
Позовите сюда главного евнуха, я должен передать ему лекарство
для больной наложницы.
Пришел главный евнух, благоговейно обеими руками принял
кувшинчик, в котором не было ничего, кроме мела, растворенного
в простой арычной воде, выслушал подробное наставление, как
нужно пользоваться этим лекарством, и удалился.
-- О мудрейший Гуссейн Гуслия! -- льстиво сказал толстый
стражник.-- Ты знаешь все на свете, мудрость твоя не имеет
пределов! Скажи нам, куда падают звезды с неба и почему люди
никогда не находят их на земле?
Ходжа Насреддин не мог удержаться, чтобы не подшутить.
-- А вы разве не знаете? -- сказал он без тени усмешки.--
Когда звезды падают, то рассыпаются на мелкие серебряные
монеты, а потом нищие подбирают эти монеты. Я даже знавал
людей, которые обогатились таким образом.
Стражники переглянулись. На их лицах изобразилось
неописуемое удивление.
Ходжа Насреддин ушел, посмеиваясь над глупыми стражниками.
Он и подумать не мог, как пригодится ему в самом скором времени
эта шутка.
До полуночи он просидел в своей башне. Но вот все затихло
и в городе и во дворце; огни потухли. Медлить дальше было
нельзя: летние ночи пролетают на быстрых крыльях. Ходжа
Насреддин сошел вниз и, крадучись, выбирая затененные места,
направился к эмирскому гарему. "Стражники, наверное, уже
уснули",-- думал он.
Каково же было его огорчение, когда, приблизившись, он
услышал тихие голоса стражников.
-- Вот если бы хоть одна звезда упала сюда! -- говорил
толстый ленивый стражник.-- Мы подобрали бы серебро и сразу
разбогатели.
-- Знаешь, я все-таки не верю, чтобы звезды могли
рассыпаться на серебряные монеты,-- ответил второй стражник.
-- Но так говорит багдадский мудрец,-- возразил первый.--
Ученость его известна всем, он, конечно, не ошибается.
"Будьте вы прокляты! -- мысленно восклицал Ходжа
Насреддин, затаившись в тени.-- Ах, зачем только я сказал им о
звездах; теперь они будут спорить до утра! Неужели придется
отложить побег?"
Над Бухарой в недосягаемой высоте горели чистым и тихим
светом тысячи звезд: одна маленькая звезда вдруг оборвалась и
ринулась в стремительный полет, рассекая наискось небо;
вдогонку за ней ринулась вторая звезда, оставив за собой
мгновенный, ослепительный росчерк. Была середина лета,
приближалось время звездных дождей.
-- Если бы они рассыпались на серебряные монеты...-- начал
второй стражник.
Ходжу Насреддина вдруг осенило. Он торопливо достал из
кармана кошелек, туго набитый серебром. Ему пришлось ждать
очень долго, а звезды не падали. Наконец одна полетела. Ходжа
Насреддин бросил монету под ноги стражникам. Серебро зазвенело
на каменных плитах.
Стражники сначала оцепенели, потом приподнялись, глядя в
упор друг на друга.
-- Ты слышал? -- дрожащим голосом спросил первый.
-- Слышал,-- ответил второй, заикаясь. Ходжа Насреддин
бросил еще монету. Она блеснула в лунных лучах. Ленивый
стражник, коротко вскрикнув, упал животом на нее.
-- По... поймал? -- спросил немеющим языком второй.
-- По... поймал,-- ответил трясущимися губами толстяк,
поднимаясь и показывая монету.
В небе вдруг оборвалось несколько звезд сразу. Ходжа
Насреддин начал швырять серебро горстями. Тишина ночи
наполнилась тонким, певучим звоном. Стражники, обезумев,
побросали свои копья и кинулись шарить по земле.
-- Нашел! -- закричал один хриплым и душным голосом.-- Вот
она!
Второй ползал молча и вдруг заурчал, наткнувшись на целую
россыпь монет.
Ходжа Насреддин подбросил им еще горсть и беспрепятственно
проскользнул в калитку.
Теперь ему было легко. Мягкие персидские ковры неслышно
принимали шаги. Он помнил все переходы. Евнухи спали...
Гюльджан встретила его влажным, горячим поцелуем и
приникла к нему, трепеща.
-- Скорее! -- шептал он.
Никто не остановил их, только евнух заворочался и застонал
во сне. Ходжа Насреддин, пригнувшись, остановился над ним. Но
