туфель, и распростерся ниц перед троном.
-- Приветствую славного и великого эмира, солнце и луну
вселенной, грозу и благо ее! Я спешил день и ночь" чтобы
предупредить эмира о страшной опасности. Пусть эмир скажет, не
входил ли он сегодня к женщине. Пусть эмир ответит своему
ничтожнейшему рабу, я умоляю повелителя!..
-- К женщине? -- озадаченно переспросил эмир.-- Сегодня?..
Нет... Мы собирались, но еще не входили.
Мудрец поднялся. Лицо его было бледным. Он ждал этого
ответа в страшном волнении. Глубокий, длительный вздох облегчил
его грудь, и румянец, медленно возвращаясь, начал окрашивать
его щеки.
-- Слава всемогущему аллаху! -- воскликнул он.-- Аллах не
дал погаснуть светочу мудрости и милосердия! Да будет известно
великому эмиру, что вчера ночью планеты и звезды расположились
крайне неблагоприятно для него. И я, ничтожный и достойный
лобызать лишь прах следов эмира, изучил и вычислил расположение
планет и узнал, что пока не станут они в благоприятное и
благоденственное сочетание, эмир не должен касаться женщины,
иначе гибель его неминуема. Слава аллаху, что я успел вовремя!
-- Подожди, Гуссейн Гуслия,-- остановил его эмир.-- Ты
говоришь что-то непонятное...
-- Слава аллаху, что я успел вовремя! -- продолжал
восклицать мудрец (это был, конечно. Ходжа Насреддин).-- Теперь
я буду до конца дней моих гордиться тем, что помешал эмиру
коснуться женщины и не допустил вселенную осиротеть.
Он воскликнул с такой радостью и горячностью, что эмир не
мог не поверить ему.
-- Когда я, ничтожный муравей, был озарен лучами величия
эмира, соизволившего вспомнить мое недостойное имя, и получил
повеление прибыть з Бухару на эмирскую службу, то я как бы
погрузился в сладостное море небывалого счастья. И я, конечно,
выполнил без всяких задержек это повеление и выехал тотчас же,
потратив только несколько дней на составление гороскопа эмира,
дабы, будучи в пути, уже служить ему, наблюдая за движением
планет и звезд, имеющих влияние на его судьбу. И вот вчера
ночью, взглянув на небо, я увидел, что звезды расположились
ужасно и зловеще для эмира, а именно: звезда Аль-Кальб,
означающая жало, стала напротив звезды Аш-Шуала, которая
означает сердце; далее увидел я три звезды Аль-Гафр, означающие
покрывало женщины, две звезды Аль-Иклиль, означающие корону, и
две звезды Аш-Шаратан, означающие рога. И было это во вторник
-- день планеты Марса, а день этот, в противоположность
четвергу, указывает на смерть великих людей и весьма
неблагоприятен для эмиров. Сопоставив все эти признаки, понял
я, ничтожный звездочет, что жало смерти угрожает сердцу
носящего корону, если он коснется покрывала женщины, и, дабы
предупредить носящего корону, я спешил день и ночь, загнал до
смерти двух верблюдов и вошел пешком в Бухару.
-- О всемогущий аллах! -- произнес пораженный эмир.--
Неужели нам действительно угрожала такая страшная опасность! Но
может быть, ты просто перепутал, Гуссейн Гуслия?
-- Я перепутал? -- воскликнул мудрец.-- Да будет известно
эмиру, что нигде от Багдада и до Бухары нет никого, равного мне
в мудрости, или в умении вычислять звезды, или излечивать
болезни! Я не мог перепутать. Пусть владыка и сердце вселенной,
великий эмир, спросит у своих мудрецов, правильно ли я
обозначил звезды и справедливо ли истолковал их расположение в
гороскопе.
Мудрец с искривленной шеей, повинуясь знаку эмира,
выступил вперед:
-- Несравненный собрат мой по мудрости Гуссейн Гуслия
правильно назвал звезды, что доказывает познания его,
усомниться в которых никто не осмелится. Но,-- продолжал
мудрец, и в голосе его Ходжа На-среддин почувствовал
коварство,-- почему мудрейший Гуссейн Гуслия не назвал перед
великим эмиром шестнадцатого стояния луны и созвездия, на
которое это стояние приходится, ибо без этих обозначений
неосновательным было бы утверждать, что вторник -- день планеты
Марса -- точно указывает на смерть великих людей, в том числе и
носящих корону, ибо планета Марс имеет дом в одном созвездии,
возвышение в другом, падение в третьем и ущерб в четвертом, и,
в соответствии с этим, планета Марс имеет четыре разных
указания, а не одно только, как сказал нам почтеннейший и
мудрейший Гуссейн Гуслия.
Мудрец умолк, и на губах его играла змеиная улыбка;
придворные одобрительно зашептались, радуясь посрамлению вновь
прибывшего. Оберегая свои доходы и высокое положение, они
старались никого со стороны не допускать во дворец и в каждом
новом человеке видели опасного соперника.
Но Ходжа Насреддин если уж за что-нибудь брался, то не
отступал никогда. Кроме того, он насквозь видел и мудреца, и
придворных, и самого эмира. Нисколько не смутившись, он
снисходительно ответил:
-- Может быть, мой почтенный и мудрый собрат несравненно
превосходит меня в какой-либо другой области познаний, но что
касается звезд, то он обнаруживает своими словами полное
незнакомство с учением мудрейшего из всех мудрых ибн-Баджжа,
который утверждает, что планета Марс, имея дом в созвездии Овна
и Скорпиона, возвышение -- в созвездии Козерога, падение -- в
созвездии Рака и ущерб -- в созвездии Весов, тем не менее
всегда присуща только дню вторнику, на который и оказывает свое
влияние, пагубное для носящих короны.
Отвечая, Ходжа Насреддин ничуть не опасался быть уличенным
в невежестве, ибо отлично знал, что в таких спорах побеждает
всегда тот, у кого лучше привешен язык, а в этом с Ходжой
Насреддином трудно было сравниться.
Он стоял, ожидая возражений мудреца и готовясь ответить
достойно. Но мудрец не принял вызова. Он промолчал. Хотя он
очень сильно подозревал Ходжу Насреддина в мошенничестве и
невежестве, но подозрение не есть уверенность, можно и
ошибиться; зато о своем крайнем невежестве мудрец знал точно и
не осмелился спорить. Таким образом, его попытка посрамить
вновь прибывшего послужила к обратному. Придворные зашипели на
мудреца, и он пояснил глазами, что противник слишком опасен,
чтобы схватиться с ним открыто.
Все это, конечно, не ускользнуло от внимания Ходжи
Насреддина. "Ну, подождите! -- думал он.-- Вы еще узнаете
меня!"
Эмир погрузился в глубокое раздумье. Никто не шевелился из
опасения помешать ему.
-- Если все звезды названы и обозначены тобою правильно,
Гуссейн Гуслия,-- сказал эмир,-- тогда, действительно,
толкование твое справедливо. Мы только никак не можем понять,
почему в наш гороскоп попали две звезды Аш-Шаратан, означающие
рога? Ты успел, поистине, вовремя, Гуссейн Гуслия! Только
сегодня утром в наш гарем привели одну девушку, и мы
собирались...
Ходжа Насреддин в притворном ужасе взмахнул руками.
-- Извергни ее из своих мыслей, пресветлый эмир, извергни
ее! -- вскричал он, словно бы позабыв, что к эмиру нельзя
обращаться прямо, но лишь косвенно, в третьем лице. При этом он
рассчитал, что такое нарушение правил, вызванное как бы сильным
душевным волнением, проистекающим из преданности эмиру и
беспокойства за его жизнь, не только не будет поставлено в
большую вину, но, наоборот, свидетельствуя об искренности
чувств восклицающего, еще больше возвысит его в глазах эмира.
Он так просил и умолял эмира не прикасаться к девушке,
дабы потом ему, Гуссейну Гуслия, не проливать реки слез и не
надевать черные одежды горя, что эмир даже растрогался.
-- Ну, успокойся, успокойся, Гуссейн Гуслия. Мы не враг
нашему народу, чтобы оставить его осиротевшим и утопающим в
скорби. Мы обещаем тебе, в заботе о нашей драгоценной жизни, не
входить к этой девушке и вообще не входить в гарем, пока звезды
не изменят своего расположения, о чем ты нам своевременно
скажешь. Подойди ближе.
С этими словами он сделал знак своему кальянщику и потом
собственноручно передал золотой чубук приезжему мудрецу, что
было великой честью и милостью. Преклонив колени и опустив
глаза, мудрец принял эмирскую милость, причем по всему телу его
прошла дрожь. ("От восторга!" -- как подумали придворные,
снедаемые злобной завистью.)
-- Мы объявляем нашу милость и благоволение мудрецу
Гуссейну Гуслия,-- сказал эмир,-- и назначаем его самым главным
мудрецом нашего государства, ибо его ученость, ум, а равно
великая преданность нам достойны всяческого подражания.
Придворный летописец, обязанностью которого было
записывать в хвалебных выражениях все поступки и слова эмира,
дабы его величие не потускнело в будущих веках (о чем эмир
заботился чрезвычайно), заскрипел тростниковым пером.
-- Вам же,-- продолжал эмир, обращаясь к придворным,-- мы,
наоборот, изъявляем свое неудовольствие, ибо вашему повелителю
после всех неприятностей, причиненных Ходжой Насреддином,
грозила еще и смерть, но вы даже не почесались! Посмотри на
них, Гуссейн Гуслия, посмотри на этих болванов, на их морды,
вполне подобные ишачьим! Поистине, еще ни один государь никогда
не имел столь глупых и нерадивых визирей!
-- Светлейший эмир совершенно прав,-- сказал Ходжа
Насреддин, обводя взглядом безмолвствующих придворных и как
будто прицеливаясь, чтобы нанести первый удар.-- Лица этих
людей, как я вижу, не отмечены печатью мудрости!
-- Вот, вот! -- обрадовался эмир.-- Вот именно -- не
отмечены печатью мудрости!
-- Скажу еще,-- продолжал Ходжа Насреддин,-- что я равным
образом не вижу здесь лиц, отмеченных печатью добродетели и
честности.
-- Воры! -- сказал эмир убежденно.-- Все воры! Все до
единого! Поверишь ли, Гуссейн Гуслия, они обкрадывают нас денно
и нощно! Нам приходится самолично следить за каждой мелочью во
дворце, и каждый раз, проверяя дворцовое имущество, мы
чего-нибудь недосчитываемся. Не далее как сегодня утром в саду
мы позабыли наш новый шелковый пояс, а через полчаса его уж там
не было!.. Кто-то из них успел... ты понимаешь, Гуссейн
Гуслия!..
При этих словах мудрец с искривленной шеей как-то
по-особенному кротко и постно потупил глаза. В другое время это
движение осталось бы незамеченным, но сегодня все чувства Ходжи
Насреддина были обострены: он все замечал и сразу обо всем
догадывался.
Он уверенно подошел к мудрецу, запустил руку к нему за
пазуху и вытащил оттуда шелковый, богато расшитый пояс:
-- Не об этом ли поясе сожалел великий эмир? Изумление и
ужас сковали придворных. Новый мудрец оказался действительно
опасным соперником, и первый же, выступивший против него, был
уже сокрушен им и повергнут в прах. У многих мудрецов, поэтов,
сановников и визирей дрогнули сердца в этот миг.
-- Клянусь аллахом, это тот самый пояс! -- вскричал
эмир.-- Гуссейн Гуслия, ты, воистину, несравненный мудрец! Ага!
-- торжествующе обратился эмир к придворным, причем лицо его
выражало самую искреннюю, живую радость.-- Попались наконец!
Теперь-то вы уж не сможете украсть у нас ни одной нитки;
довольно мы натерпелись от вашего воровства! А этому
презренному вору, дерзко похитившему наш пояс, выщипать все
волосы на голове, подбородке и на теле и дать ему по его
подошвам сотню палок, и посадить его, голого, на осла лицом к
хвосту, и возить его по городу, объявляя повсеместно, что он
вор!
По знаку Арсланбека палачи накинулись на мудреца и
вытолкнули за дверь; там, прямо на пороге, закипела работа;
через две минуты палачи втолкнули мудреца обратно в зал,
голого, лишенного даже волос, срамного донельзя. Тут всем стало
