луной, стан его -- со стройным кипарисом, а царствование его --
с полнолунием. Царь поэтов нашел наконец случай произнести, как
бы в порыве вдохновения, свои стихи, которые со вчерашнего утра
висели на кончике его языка.
Эмир бросил ему горсть мелких монет. И царь поэтов, ползая
по ковру, собирал их, не забыв приложиться губами к эмирской
туфле.
Милостиво засмеявшись, эмир сказал:
-- Нам тоже пришли сейчас в голову стихи:
Когда мы вышли вечером в сад, То луна, устыдившись
ничтожества своего,
спряталась в тучи,
И птицы все замолкли, и ветер затих, А мы стояли --
великий, славный, непобедимый, подобный солнцу и могучий...
Поэты все попадали на колени, крича: "О великий! Он затмил
самого Рудеги!"* -- а некоторые лежали ничком на ковре, как бы
в беспамятстве.
В зал вошли танцовщицы, за ними -- шуты, фокусники,
факиры, и всех эмир вознаградил щедро.
-- Я жалею только,-- сказал он,-- что не могу повелевать
солнцу, иначе я приказал бы ему закатиться сегодня быстрее.
Придворные отвечали подобострастным смехом.
* Рудеги (Рудаки, около 860--941) -- знаменитый поэт,
родоначальник поэзии на языке фарси.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Базар гудел и шумел, были самые горячие часы торговли,
народ продавал, покупал и обменивал, а солнце поднималось все
выше, сгоняя людей в густую, пахучую тень крытых рядов. В
круглые окна тростниковых кровель отвесно падали яркие лучи
полдня, стояли дымнопыльными сквозными столбами, в их сиянии
сверкала парча, блестел шелк и мягким затаенным пламенем
светился бархат; всюду мелькали, вспыхивая, чалмы, халаты,
крашеные бороды; слепила глаза начищенная медь, с нею спорило и
побеждало ее своим чистейшим блеском благородное золото,
рассыпанное перед менялами на кожаных ковриках.
Ходжа Насреддин остановил ишака у той самой чайханы, с
помоста которой месяц назад обратился к жителям Бухары с
призывом спасти от эмирской милости горшечника Нияза. Не много
времени прошло с тех пор, но Ходжа Насреддин успел крепко
подружиться с пузатым чайханщиком Али, человеком прямым и
честным, которому можно было довериться.
Улучив минуту. Ходжа Насреддин позвал:
-- Али!
Чайханщик оглянулся, на лице его выразилось недоумение:
голос, окликнувший его, был мужским, а перед собой видел он
женщину.
-- Это я, Али! -- сказал Ходжа Насреддин, не поднимая
чадры.-- Ты узнал меня? И ради аллаха не таращи глаза -- разве
ты забыл о шпионах?
Али, оглянувшись, провел его в заднюю темную комнату, где
хранились дрова и запасные чайники. Здесь было сыро, прохладно,
шум базара слышался глухо.
-- Али, возьми моего ишака,-- сказал Ходжа Насреддин.--
Корми его и держи всегда наготове! Он может понадобиться мне в
любую минуту. И никому ни слова не говори обо мне.
-- Но почему ты переоделся женщиной. Ходжа Насреддин? --
спросил чайханщик, прикрывая плотнее дверь.-- Куда ты
направился?
-- Я иду во дворец.
-- Ты сошел с ума! -- воскликнул чайханщик.-- Ты хочешь
сам положить голову прямо в пасть тигру!
-- Так нужно, Али. Скоро ты узнаешь, почему. И давай
простимся на всякий случай,-- я иду на опасное дело.
Они крепко обнялись, у доброго чайханщика выступили слезы
и покатились по круглым красным щекам. Он проводил Ходжу
Насреддина и, подавляя тяжелые вздохи, колыхавшие его живот,
вышел к своим гостям.
Тревога терзала сердце чайханщика, он был грустен,
рассеян, гостям приходилось дважды и трижды звенеть крышками
чайников, напоминая ему о своей неутоленной жажде. Сердцем
чайханщик был там, у дворца, вместе со своим неугомонным
другом.
Стражники не впустили Ходжу Насреддина.
-- Я принесла несравненную амбру, мускус, розовое масло!
-- говорил Ходжа Насреддин, искусно подделывая свой голос под
женский.-- Пропустите меня в гарем, доблестные воины, я продам
свой товар и поделюсь прибылью с вами.
-- Иди, иди отсюда, женщина, торгуй где-нибудь на
базаре,-- грубо отвечали стражники.
Потерпев неудачу в своем предприятии. Ходжа Насреддин
задумался и помрачнел. Времени у него было в обрез, солнце
перешло уже за полуденную черту.. Ходжа Насреддин обошел вокруг
дворцовой стены. Камни лежали плотно, спаянные китайским
раствором, ни одной дырки, ни одной щели не обнаружил в стене
Ходжа Насреддин, а выходы арыков были забраны частыми чугунными
решетками.
"Я должен попасть во дворец,-- сказал себе Ходжа
Насреддин.-- Это мое непреклонное решение, я его выполню! Если
эмир отнял у меня невесту по небесному предопределению, то
почему для меня не может быть предопределения проникнуть во
дворец и вернуть ее? Я даже чувствую где-то в глубине души, что
такое предопределение есть для меня!"
Он пошел на базар. Он верил, что если решение человека
непреклонно и мужество неистощимо,-- предопределение всегда
придет на помощь к нему. Из тысячи встреч, разговоров и
столкновений непременно будет одна такая встреча и одно такое
столкновение, которые вкупе создадут благоприятный случай, и,
умело воспользовавшись -им, человек сможет опрокинуть все
препятствия на пути к своей цели, выполнив тем самым
предопределение. Где-нибудь на базаре Ходжу Насреддина ждал
такой случай. Ходжа Насреддин верил в это непоколебимо и
отправился на поиски его.
Ничто не ускользало от внимания Ходжи Насреддина -- ни
одно слово, ни одно лицо в шумной многотысячной толпе. Его ум,
слух и зрение обострились и достигли той степени, когда человек
с легкостью перешагивает границы, поставленные ему природой, и,
конечно, одерживает победу, так как противники его остаются в
то же самое время в своих обычных человеческих пределах.
На перекрестке ювелирного и мускусного рядов Ходжа
Насреддин услышал сквозь шум и гул толпы чей-то вкрадчивый
голос:
-- Ты говоришь, что муж разлюбил тебя и не разделяет с
тобой ложа. Твоему горю можно помочь. Но для этого мне нужно
посоветоваться с Ходжой Насреддином. Ты слышала, конечно, что
он находится в нашем городе; узнай, где он скрывается, скажи
мне, и тогда мы с ним вернем тебе мужа.
Приблизившись, Ходжа Насреддин увидел рябого
шпиона-гадальщика. Перед ним стояла женщина, держа в руке
серебряную монету. Гадальщик, раскинув на коврике свои бобы,
перелистывал старинную книгу.
-- Если же ты не разыщешь Ходжу Насреддина,-- говорил
он,-- тогда горе тебе, о женщина, и муж твой навсегда покинет
тебя!
Ходжа Насреддин решил проучить гадальщика,-- присел на
корточки перед ковриком:
-- Погадай мне, о мудрый провидец чужой судьбы. Гадальщик
раскинул бобы.
-- О женщина! -- вдруг воскликнул он, словно бы пораженный
ужасом.-- Горе тебе, женщина! Смерть уже занесла над тобой свою
черную руку.
Вокруг собралось несколько любопытных.
-- Я мог бы помочь тебе и отвести в сторону удар, но в
одиночку я бессилен сделать это,-- продолжал гадальщик.-- Мне
необходимо посоветоваться с Ходжой Насреддином. Если бы ты
могла узнать, где он скрывается, и сказать мне, жизнь твоя была
бы спасена.
-- Хорошо. Я приведу к тебе Ходжу Насреддина.
-- Ты приведешь его! -- Гадальщик вздрогнул от радости.--
Но когда?
-- Я могу привести его хоть сейчас. Он совсем близко.
-- Где он?
-- Рядом. В двух шагах.
Глаза гадальщика вспыхнули алчным огнем.
-- Я не вижу.
-- Но ты ведь гадальщик. Неужели ты не можешь догадаться?
Вот он!
Женщина резко откинула чадру, и гадальщик в изумлении
отшатнулся, увидев перед собой лицо Ходжи Насреддина.
-- Вот он! -- повторил Ходжа Насреддин.-- О чем же ты
хотел посоветоваться? Ты все врешь, ты не гадальщик, ты
эмирский шпион! Не верьте ему, мусульмане, он обманывает вас!
Он сидит здесь, чтобы выследить Ходжу Насреддина!
Гадальщик озирался, шнырял глазами, но вблизи не увидел ни
одного стражника. Со слезами на глазах и зубовным скрежетом он
позволил Ходже Насреддину уйти. Толпа вокруг грозно роптала.
-- Эмирский шпион! Грязная собака! -- неслось отовсюду.
Трясущимися руками гадальщик свернул свой коврик и
бросился со всех ног во дворец.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В караульном помещении было грязно, пыльно, вонюче и
дымно. Стражники сидели на протертой кошме, служившей
гнездовьем для блох, и мечтали, почесываясь, о поиске Ходжи
Насреддина.
-- Три тысячи таньга! -- говорили они.-- Подумать только:
три тысячи таньга и должность главного шпиона!
-- И ведь кому-нибудь выпадет на долю это счастье!
-- Ах, если бы мне! -- вздохнул толстый, ленивый стражник,
самый глупый из всех, которого до сих пор не прогнали со службы
только потому, что он наловчился глотать целиком сырые яйца, не
повредив скорлупы, чем развлекал иногда светлейшего эмира,
получая от него небольшие подачки, но зато впоследствии
испытывая жесточайшие муки.
Рябой шпион ворвался в караульное помещение как вихрь:
-- Он здесь! Ходжа Насреддин на базаре! Он переодет
женщиной!
Стражники, на бегу хватая оружие, бросились к воротам.
Рябой шпион бежал за ними, крича:
-- Награда -- моя! Вы слышите! Я первый увидел его!
Награда -- моя!
Народ, завидев стражников, кинулся врассыпную. Началась
давка. Базар охватило смятение. Стражники врезались с налету в
толпу, самый усердный из них, мчавшийся впереди, схватил
какую-то женщину и сорвал чадру, обнажив перед всеми ее лицо.
Женщина закричала пронзительно, ей ответил издалека столь
же пронзительный женский вопль, вот закричала, вырываясь из рук
стражников, третья женщина, четвертая, пятая... Через две
минуты весь базар наполнился женским визгом, воплями, криками и
рыданиями.
Толпа замерла, ошеломленная, оцепеневшая. Такого кощунства
никогда еще не было в Бухаре. Многие побелели, иные
побагровели: ни одно сердце не билось спокойно в эту минуту.
Стражники продолжали бесчинствовать, хватали женщин, толкали,
швыряли, били, срывали одежду.
-- Спасите! Спасите! -- кричали женщины.
Над толпой грозно поднялся голос кузнеца Юсупа:
-- Мусульмане! Что вы смотрите! Мало того, что стражники
обирают нас, они еще позорят наших жен среди бела дня!
-- Спасите! -- кричали женщины.-- Спасите!
Толпа загудела, зашевелилась. Какой-то водонос услышал
голос своей жены, бросился к ней, стражники оттолкнули его, но
к нему на помощь подоспели два ткача и три медника и отбросили
стражников. Началась драка.
Она разрасталась стремительно. Стражники размахивали
саблями, а на них со всех сторон летели горшки, подносы,
кувшины, чайники, подковы, поленья;
стражники не успевали увертываться. Драка охватила весь
базар.
Эмир в это время сладко почивал у себя во дворце.
Вдруг он вскочил, подбежал к окну, открыл его и в ужасе
захлопнул опять.
Прибежал Бахтияр -- бледный, с трясущимися губами.
-- Что это? -- бормотал эмир.-- Что творится на площади?
Где пушки? Где Арсланбек? Вбежал Арсланбек, упал вниз лицом:
-- Пусть повелитель прикажет рубить мою голову!
-- Что это?! Что творится на площади?! Арсланбек ответил,
не поднимаясь:
-- О владыка, подобный солнцу и затмевающий...
-- Хватит! -- Эмир в ярости топнул ногой.-- Доскажешь
потом! Что творится на площади?
-- Ходжа Насреддин!.. Он переоделся женщиной. Это все
из-за него, из-за Ходжи Насреддина! Прикажи, повелитель, отсечь
мою голову!
Но до того ли было сейчас эмиру!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
