-- Да продлит бесконечно аллах сверкающие дни повелителя
на благо и радость народу! -- начал он.-- Так как вышеназванный
злодей и возмутитель Ходжа Насреддин является все же человеком,
то можно заключить, что тело его устроено так же, как и у всех
остальных людей, то есть состоит из двухсот сорока костей и
трехсот шестидесяти жил, управляющих легкими, печенью, сердцем,
селезенкой и желчью. Основой всех жил является, как этому учат
нас мудрые, сердечная жила, от которой расходятся все
остальные, и это есть непреложная и святая истина, в
противоположность еретическому учению нечестивого Абу-Исхака,
осмеливающегося ложно утверждать, будто бы основой жизни
человека является жила легочная. В соответствии с книгами
мудрейшего Авиценны, благочестивейшего Мухаммед-аль-Расуля,
греческого лекаря Гиппократа, а также Аверроэса из Кордовы,
плодами размышлений которых питаемся мы до сих пор, а также в
соответствии с учениями аль-Кенди, аль-Фараби и
Абубацера-ибн-Туфейля, скажу и осмелюсь утверждать, что аллах
создал Адама сложенным из четырех стихий -- воды, земли, огня и
воздуха, и сделал при этом так, чтобы у желтой желчи была
природа огня, что мы и видим в действительности, ибо она --
горячая и сухая, у черной желчи -- природа земли, ибо она --
холодная и сухая, у слюны -- природа воды, ибо она -- холодная
и влажная, у крови -- природа воздуха, ибо она -- горячая и
влажная. И если лишить человека какой-либо одной из этих
заключающихся в нем жидкостей, то означенный человек неминуемо
умрет, исходя из чего, я и полагаю, о пресветлый повелитель,
что следует лишить означенного богохульника и возмутителя Ходжу
Насред-дина крови, что предпочтительнее всего сделать через
отделение его головы от его туловища, ибо вместе с вытекающей
кровью из тела человека улетучивается жизнь и не возвращается
более. Вот мой совет, о пресветлый владыка и убежище мира!
Эмир выслушал все это со вниманием и, ничего не ответив,
едва заметным движением бровей подал знак второму мудрецу,
который хотя и уступал первому в длине своей бороды, но зато
неизмеримо превосходил его размерами и пышностью чалмы,
непомерная тяжесть коей искривила за многие годы вбок и вниз
его шею, что придавало ему вид человека, вечно подглядывающего
снизу вверх сквозь узкую щелку. Поклонившись эмиру, он сказал:
-- О великий владыка, подобный солнцу блеском своим! Я не
могу согласиться с этим способом избавления от Ходжи
Насреддина, ибо известно, что не только кровь необходима для
жизни человека, но также и воздух, и если сдавить человеку
горло веревкой и прекратить тем самым доступ воздуха в его
легкие, то человек неминуемо умирает и не может уже воскреснуть
потом...
-- Так! -- сказал эмир тихим голосом.-- Вы совершенно
правы, о мудрейшие из мудрых, и советы ваши, без сомнения,
драгоценны для нас! Ну, как бы, действительно, избавились мы от
Ходжи Насреддина, если бы вы не дали нам таких драгоценных
советов!
Он остановился, не в силах совладать с охватившими его
гневом и яростью; щеки его дрожали, ноздри раздувались, в
глазах полыхали молнии. Но придворные льстецы -- философы и
стихотворцы, что стояли, выстроившись полукругом за эмирской
спиной,-- не видели грозного лица своего владыки и потому не
уловили гнева и насмешки в его словах, обращенных к мудрецам,
и, приняв эти слова за чистую монету, решили, что мудрецы
действительно отличились перед эмиром, будут приближены к нему
и осыпаны его милостями, почему и следует немедленно заручиться
их благорасположением, дабы в дальнейшем извлечь из этого для
себя пользу.
-- О мудрейшие, о жемчужины, украшающие венец нашего
пресветлого владыки, о мудрые, превзошедшие своей мудростью
самую мудрость и умудренные мудростью наимудрейших!
Так они славословили, стараясь превзойти друг друга
изысканностью и усердием и не замечая, что эмир, повернувшись,
смотрит на них, содрогаясь от ярости, пронзительным взглядом, а
вокруг воцарилась зловещая тишина.
-- О светочи знаний и сосуды разума! -- продолжали они,
закрыв в самозабвении глаза и трепеща от сладостного раболепия.
Но вдруг царь поэтов заметил взгляд эмира и сразу точно бы
проглотил свой льстивый язык -- и попятился, охваченный ужасом,
а вслед за ним умолкли все остальные и задрожали, поняв свой
промах, проистекший от чрезмерного желания восхвалить.
-- О бездельники, о мошенники! -- воскликнул эмир с
негодованием.-- Как будто мы с вами не знаем, что если отрубить
человеку голову или удавить его веревкой, то он уже не
воскреснет больше! Но для этого нужно сначала поймать человека,
вы же, бездельники, ленивцы, мошенники и глупцы, не сказали ни
слова о том, как его поймать. Всех визирей, сановников,
мудрецов и стихотворцев, присутствующих здесь, мы лишаем
жалованья до тех пор, пока не будет пойман Ходжа Насреддин. И
приказываем объявить награду поймавшему его в три тысячи
таньга! И еще предупреждаем, что, убедившись в вашей лености,
тупости и нерадивости, мы выписали из Багдада к себе на службу
нового мудреца, по имени Гуссейн Гуслия, служившего до сих пор
у моего друга калифа багдадского. Он находится уже в пути,
скоро прибудет, и тогда горе вам, о уминатели тюфяков,
поглотители пищи и на-биватели своих бездонных карманов! --
продолжал он, распаляясь все больше и больше.-- Гнать их! --
закричал он стражникам.-- Гнать их всех отсюда! Гнать в шею!
Стражники бросились к оцепеневшим придворным, хватали их
без всякого разбора и почтения, тащили к двери и свергали
оттуда вниз помимо лестницы, а внизу подхватывали их другие
стражники, провожали подзатыльниками, затрещинами, тычками и
пинками;
придворные бежали, перегоняя друг друга; седой мудрец
упал, запутавшись в своей бороде, а споткнувшись о него, рухнул
и второй мудрец -- головой прямо в колючий розовый куст и,
ошеломленный падением, долго лежал там со своей искривленной
шеей, словно бы подглядывая снизу вверх сквозь узкую щелку.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Эмир был мрачен и грозен до самого вечера. Прошла ночь, а
утром объятые страхом придворные снова узрели темную печать
гнева на его лице.
Тщетны были все усилия развлечь и развеселить его, тщетно
в дыму благовонных курений изгибались перед ним танцовщицы с
бубнами в руках, раскачивали полные бедра, блестели жемчугами
зубов, обнажали, словно бы невзначай, свои смуглые груди,-- он
не поднимал тяжелого взора, и судорога пробегала по его лицу,
приводя в трепет сердца придворных. Напрасны были все ухищрения
шутов, акробатов, фокусников и индийских факиров, усыпляющих
змей пением тростниковых свирелей.
Придворные перешептывались между собой:
-- О проклятый Ходжа Насреддин, о сын греха! Сколько
неприятностей мы терпим из-за него! Все с надеждой обращали
взоры к Арсланбеку. Он собрал в караульном помещении наиболее
искусных шпионов, среди которых был и рябой шпион, так чудесно
исцеленный Ходжой Насреддином от паралича.
-- Знайте же,-- говорил Арсланбек,-- что вы по приказанию
нашего светлейшего эмира лишаетесь жалованья до тех пор, пока
не будет пойман злодей Ходжа Насреддин! А если вы не выследите
его, то лишитесь не только жалованья, но и голов, что я вам
обещаю твердо. И, напротив того, приложивший все усердие и
поймавший Ходжу Насреддина получит награду в три тысячи таньга,
а сверх того получит еще повышение по службе: он будет назначен
главным шпионом.
Шпионы немедля отправились на работу, переодетые
дервишами, нищими, водоносами и торговцами, а рябой шпион,
превосходивший остальных своею хитростью, взял коврик, бобы,
четки, старинные книги и пошел на базар, на перекресток между
ювелирным и мускусным рядами, где намеревался, изображая
гадальщика, распросить хорошенько женщин.
А часом позже на базарную площадь вышли сотни глашатаев,
призывавших своими криками всех мусульман ко вниманию. Они
возгласили эмирский фирман*. Ходжа Насреддин объявлялся врагом
эмира и осквернителем веры, жителям воспрещались всякие
сношения с ним, а наипаче -- укрывательство его, за что
виновные будут подвергаться немедленной смерти. Тому же, кто
предаст его в руки эмирской стражи, обещалась награда в три
тысячи таньга и прочие милости.
Чайханщики, медники, кузнецы, ткачи, водоносы, погонщики
перешептывались:
-- Ну, эмиру придется ждать долго!
-- Не таков наш Ходжа Насреддин, чтобы попасться!
-- И не таковы жители Благородной Бухары, чтобы
польститься на деньги и предать своего Ходжу Насреддина!
Но ростовщик Джафар, совершавший сегодня обычный поход по
базару и терзавший своих должников, думал иначе. "Три тысячи
таньга! -- сокрушался он.-- Вчера эти деньги были у меня почти
что в кармане! Ходжа Насреддин опять придет к этой девушке, но
я в одиночку не сумею поймать его, если же я скажу кому-нибудь,
то у меня отобьют награду! Нет, я поступлю иначе!"
Он отправился во дворец.
Долго стучал он. Ему не открывали. Стражники не слышали:
они оживленно беседовали, придумывая планы поимки Ходжи
Насреддина.
-- О доблестные воины, вы что, заснули там? -- взывал
отчаянным голосом ростовщик, гремя железным кольцом, но прошло
много времени, прежде чем раздались шаги, лязг засовов -- и
калитка открылась.
Арсланбек, выслушав ростовщика, покачал головой:
-- Почтенный Джафар, я не советую тебе ходить сегодня к
эмиру. Он грозен и мрачен.
-- У меня как раз есть отличное средство развеселить
его,-- возразил ростовщик.-- О почтенный Арсланбек, оплот трона
и усмиритель врагов, дело мое не терпит отлагательства. Пойди
скажи эмиру, что я пришел развеять его печаль.
Эмир встретил ростовщика сумрачно:
-- Говори, Джафар. Но если твоя новость не развеселит нас,
ты получишь тут же на месте две сотни палок.
* Фирман -- так именовался указ, который издавался
правителем в некоторых мусульманских странах.
-- О великий владыка, затмевающий блеском своим всех
царей, предшествовавших, настоящих и будущих,-- сказал
ростовщик,-- мне, ничтожному, известно, что в нашем городе
живет одна девушка, которую смело назову перед лицом истины
прекраснейшей из всех прекрасных.
Эмир оживился, поднял голову.
-- О повелитель! -- продолжал осмелевший ростовщик.-- У
меня нет слов, чтобы достойно восхвалить ее красоту. Она --
высокая ростом, прелестная, стройная и соразмерная, с сияющим
лбом и румяным лицом, с глазами, напоминающими глаза газели, с
бровями, подобными тонкому месяцу! Ее щеки -- как анемоны, и
рот -- как сулейманова печать, и губы ее -- как коралл, и зубы
-- как жемчуг, и ^УДЬ -- как мрамор, украшенный двумя вишнями,
и плечи...
Эмир остановил поток его красноречия:
-- Если девушка действительно такова, как ты говоришь, то
она достойна занять место в нашем гареме. Кто она?
-- Девушка простого и незнатного рода, о повелитель. Это
-- дочь одного горшечника, ничтожным именем которого я не
осмелюсь оскорбить слух повелителя. Я могу указать ее дом, но
будет ли за это награда преданному рабу эмира?
Эмир кивнул Бахтияру: к ногам ростовщика упал кошелек.
Ростовщик схватил его, переменившись в лице от алчности.
-- Если она окажется достойной твоих восхвалений, ты
получишь еще столько же,-- сказал эмир.
-- Слава щедрости нашего владыки! -- воскликнул
ростовщик.-- Но пусть повелитель спешит, ибо мне известно, что
за этой серной охотятся!
Брови эмира сошлись, глубокая морщина рассекла переносицу:
