Сегодня Ходжа Насреддин берег каждую минуту своего
времени. Поэтому он не стал задерживаться и, своротив мимоходом
челюсть одному стражнику, сокрушив зубы второму и превратив в
лепешку нос третьего, благополучно вернулся в чайхану своего
друга Али. Здесь в задней комнате он скинул женскую одежду,
увенчал свою голову цветной бадахшанской чалмой, прицепил
фальшивую бороду и в таком виде уселся на самое высокое место в
чайхане, откуда ему было удобно наблюдать побоище.
Стражники, теснимые со всех сторон народом, сопротивлялись
яростно. Свалка завязалась возле самой чайханы, у ног Ходжи
Насреддина; он не утерпел и вылил на стражника свой чайник,
причем так ловко, что весь кипяток угодил прямо за шиворот
ленивому и толстому поглотителю сырых яиц. Стражник завыл,
повалился на спину, болтая руками и ногами. Ходжа Насреддин,
даже не взглянув на него, снова погрузился в раздумье.
Он услышал старческий, надтреснутый голос:
-- Пропустите! Пропустите меня! Во имя аллаха, что здесь
творится?
Неподалеку от чайханы, в самой гуще дерущихся, возвышался
на верблюде горбоносый седобородый старик, по виду и одежде --
араб; конец его чалмы был подвернут, что свидетельствовало о
его учености. Перепуганный насмерть, он прижимался к
верблюжьему горбу, а вокруг кипело побоище, кто-то тащил
старика за ногу с верблюда и не отпускал, хотя старик неистово
дергался, стараясь освободиться. Кругом кричали, хрипели и
свирепо выли.
В поисках безопасного места старик кое-как пробился к
чайхане. Озираясь и вздрагивая, он привязал за ногу верблюда
рядом с ишаком Ходжи Насреддина и взошел на помост:
-- Ради аллаха, что у вас творится здесь, в Бухаре?
-- Базар,-- кратко ответил Ходжа Насреддин.
-- Что же, у вас, в Бухаре, всегда такие базары? И как же
я теперь проберусь во дворец через это побоище?
Когда он произнес слова "во дворец". Ходжа Насреддин
мгновенно понял, что встреча с этим стариком и есть как раз та
единственная встреча, тот самый случай, с помощью которого
можно выполнить задуманное: проникнуть в эмирский гарем и
освободить Гюльджан.
Но торопливость, как известно, есть свойство дьявола, и,
кроме того, всем памятны стихи мудрейшего шейха Саади
Ширазского: "Только терпеливый закончит дело, торопливый же
упадет". Ходжа Насреддин свернул ковер нетерпения и уложил его
в сундук ожидания.
-- О всемогущий аллах, о убежище верных,-- вздыхал и охал
старик.-- Как же я проберусь теперь во дворец?
-- Подожди здесь до завтра,-- ответил Ходжа Насреддин.
-- Я не могу! -- воскликнул старик.-- Меня ждут во дворце!
Ходжа Насреддин засмеялся:
-- О почтенный и убеленный сединами старец, я не знаю
твоего звания и твоего дела, но неужели ты думаешь, что во
дворце не смогут обойтись без тебя даже до завтра!.. Многие
почтенные люди у нас в Бухаре не могут неделями попасть во
дворец; почему же ты думаешь, что для тебя будет сделано
исключение?
-- Да будет известно тебе,-- с важностью ответил старик,
несколько уязвленный словами Ходжи Насреддина,-- что я
знаменитый мудрец, звездочет и лекарь и прибыл сюда из самого
Багдада по приглашению эмира, дабы служить ему и помогать в
правлении государством.
-- О! -- сказал Ходжа Насреддин, почтительно кланяясь,--
привет тебе, мудрый старец. Мне приходилось бывать в Багдаде, и
я знаю тамошних мудрецов. Скажи мне свое имя.
-- Если ты был в Багдаде, то, конечно, слышал обо мне и
моих заслугах перед калифом, которому спас я от смерти любимого
сына, о чем объявлено было по всему государству. Гуссейн Гуслия
-- мое имя.
-- Гуссейн Гуслия! -- воскликнул Ходжа Насреддин.--
Неужели ты и есть сам Гуссейн Гуслия!
Старик не смог скрыть улыбки, весьма довольный тем, что
слава его разнеслась так далеко за пределы родного Багдада.
-- Чему ты удивляешься? -- продолжал старик.-- Ну да, я и
есть тот самый знаменитый Гуссейн Гуслия, великий мудрец,
равного которому нет ни в мудрости, ни в умении вычислять
звезды, ни в искусстве излечивать болезни. Но я совершенно
лишен гордости и самодовольства -- видишь, как просто я
разговариваю с тобой, ничтожным.
Старик придвинул подушку, облокотился на нее, собравшись
простереть далее свое снисхождение к собеседнику и подробно
поведать ему о своей великой мудрости -- в расчете, что
собеседник, движимый тщеславием, начнет потом на всех
перекрестках рассказывать о встрече со знаменитым мудрецом
Гуссей-ном Гуслия, превозносить его мудрость и даже
преувеличивать, дабы вызвать у слушателей еще больше почтения к
нему, а тем самым и уважения к себе,-- потому что именно так
поступают всегда все люди, удостоившиеся внимания высоких особ.
"И этим он будет способствовать умножению и укреплению моей
славы среди простого народа,-- думал Гуссейн Гуслия,-- что тоже
не лишне; разговоры в простом народе дойдут через шпионов и
соглядатаев до слуха самого эмира и подтвердят перед ним мою
мудрость, ибо подтверждение со стороны есть, бесспорно, самое
лучшее подтверждение; и в конце концов, из всего этого я смогу
извлечь для себя пользу".
Дабы окончательно убедить собеседника в своей
необыкновенной учености, мудрец начал рассказывать о
созвездиях, о расположении их, поминутно ссылаясь при этом на
великих мудрецов древности.
Ходжа Насреддин слушал внимательно, стараясь запомнить
каждое слово.
-- Нет,-- сказал наконец Ходжа Насреддин.-- Я все-таки не
могу поверить! Неужели ты и есть тот самый Гуссейн Гуслия!
-- Конечно! -- воскликнул старик.-- Что в этом
удивительного?
Ходжа Насреддин опасливо отодвинулся. Затем воскликнул с
тревогой и состраданием в голосе:
-- О несчастный! Пропала твоя голова! Старик поперхнулся,
выронил чашку. Это было как в шахматной игре, в которой,
кстати, лишь очень немногие могли бы потягаться с Ходжой
Насреддином.
Вся важность и высокомерие слетели со старика мигом.
-- Как? Что? Почему? -- спрашивал он испуганно. Ходжа
Насреддин указал на площадь, где не совсем еще затихло побоище:
-- Да ты разве не знаешь, что все это смятение из-за
тебя?! До слуха сиятельного эмира дошло, что ты, выезжая из
Багдада, всенародно поклялся проникнуть в эмирский гарем -- о,
горе тебе, Гуссейн Гуслия! -- и обесчестить эмирских жен!
Челюсть мудреца отвисла, глаза побелели, он начал часто
икать от страха...
-- Я? -- бормотал он.-- Я -- в гарем?..
-- Ты поклялся в этом подножием трона аллаха. Так объявили
сегодня глашатаи. И наш эмир велел схватить тебя, едва ты
вступишь в город, и немедля отрубить тебе голову.
Мудрец застонал в изнеможении. Он никак не мог сообразить,
кто из его врагов ухитрился нанести ему такой удар; в остальном
же он не усомнился, ибо сам в придворной борьбе не раз сокрушал
своих врагов подобными способами и с удовлетворением любовался
потом их головами, торчащими на шестах.
-- И вот сегодня,-- продолжал Ходжа Насреддин,-- шпионы
донесли эмиру, что ты приехал, и он повелел схватить тебя.
Стражники кинулись на базар, начали всюду искать тебя,
перерывать лавки, и разрушилась торговля, и возмутилось
спокойствие; по ошибке стражники схватили одного человека,
похожего на тебя, и второпях отделили ему голову, а он оказался
муллой, известным своим благочестием и добродетели ми, паства
его мечети вознегодовала -- и посмотри, что творится теперь по
твоей милости в Бухаре!
-- О я несчастный! -- воскликнул мудрец в ужасе и
отчаянии.
Он принялся горестно восклицать, стонать и жаловаться, из
чего Ходжа Насреддин заключил, что достиг полного успеха в
своем намерении.
Драка тем временем отодвинулась к воротам дворца, куда
один за другим скрывались избитые и помятые стражники,
растерявшие свое оружие. Базар гудел, волновался, но уже тише
прежнего.
-- В Багдад! -- стеная, восклицал мудрец.-- Обратно в
Багдад!
-- Но тебя схватят у городских ворот! -- возразил Ходжа
Насреддин.
-- О горе! О великое бедствие! Аллах видит, что я невинен;
никогда и никому я не давал столь дерзкой, столь нечестивой
клятвы! Это мои враги оклеветали меня перед эмиром! Помоги мне,
добрый мусульманин!
Ходжа Насреддин только этого и ждал, ибо не хотел первый
предлагать мудрецу свою помощь, чтобы не возбудить в нем
подозрений.
-- Помочь? -- сказал он.-- Чем же я могу тебе помочь, не
говоря уже о том, что я, как преданный и верный раб моего
владыки, должен предать тебя без промедления в руки стражников.
Мудрец, икая и дрожа, устремил на Ходжу На-среддина
умоляющий взгляд.
-- Но ты говоришь, что тебя оклеветали невинно,-- поспешил
успокоить его Ходжа Насреддин.-- Я верю тебе, потому что ты
находишься в столь преклонном возрасте, когда в гареме нечего
делать.
-- Справедливо! -- воскликнул старик.-- Но существует ли
для меня путь к спасению?
-- Существует,-- ответил Ходжа Насреддин, повел старика в
темную заднюю комнату чайханы и там вручил ему узел с женской
одеждой.-- Я купил это сегодня по случаю для моей жены и, если
хочешь, могу обменять на твой халат и чалму. Под женским
покрывалом ты укроешься от шпионов и стражников.
Старик с изъявлением восторга и благодарности схватил
женскую одежду, натянул на себя. Ходжа Насреддин облачился в
его белый халат, надел его чалму с подвернутым концом,
опоясался широким поясом, покрытым изображением звезд. Старик
предлагал обменять и своего верблюда на ишака, но Ходжа
Насреддин не захотел расстаться со своим верным другом.
Ходжа Насреддин помог старику взобраться на верблюда:
-- Да сохранит тебя аллах, о мудрец! Не забывай только,
что со всеми ты должен говорить голосом тонким, как у женщины.
Старик погнал верблюда крупной рысью. Глаза Ходжи
Насреддина сияли. Путь во дворец был открыт!..
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Убедившись, что драка на площади затихает, сиятельный эмир
решил выйти в большой зал к придворным. Он придал своему лицу
выражение хотя и скорбное, но спокойное, дабы кто-нибудь из
придворных не дерзнул вдруг подумать, что страх имеет доступ к
царственному сердцу эмира.
Он вышел, и придворные замерли, трепеща перед мыслью, как
бы эмир по их глазам и лицам не угадал, что они знают о
подлинных его чувствах.
Эмир молчал, и придворные молчали; царствовало грозное
молчание.
Наконец эмир нарушил его:
-- Что вы скажете нам и что посоветуете? Уже не в первый
раз мы спрашиваем вас об этом!
Никто не поднял головы, не ответил. Мгновенная молния
передернула лицо эмира. И неизвестно, сколько голов, увенчанных
чалмами и обрамленных седыми бородами, легли бы сегодня на
плаху и сколько льстивых языков, прокушенных в предсмертной
судороге насквозь, замолкли бы навсегда, высунувшись из
посиневших уст, как бы дразня живых, напоминая им о полной
призрачности их благополучия, о тщете и суете их стремлений,
хлопот и надежд!
Но все головы остались на плечах, и все языки остались
пребывающими в готовности к немедленному льстивому действию --
потому что вошел дворцовый надзиратель и возвестил:
-- Хвала средоточию вселенной! К воротам дворца прибыл
неизвестный человек, называющий себя Гус-сейном Гуслия,
мудрецом из Багдада. Он объявил, что имеет важное дело и должен
немедленно предстать пред светлыми очами повелителя.
-- Гуссейн Гуслия! -- воскликнул эмир, оживившись.--
Пропустите его! Зовите его сюда!
Мудрец не вошел, он вбежал, не скинув даже запыленных
