зэков, а то вовсе носить не будут.
Так и получается: носи дрова каждый зэк и каждый день. Не знаешь, когда
донесешь, когда отымут.
Пока Шухов глазами рыскал, нет ли где щепочек под ногами подсобрать, а
бригадир уже счел и доложил начкару:
-- Сто четвертая -- вся!
И Цезарь тут, от конторских к своим подошел. Огнем красным из трубки на
себя попыхивает, усы его черные обындевели, спрашивает:
-- Ну как, капитан, дела?
Гретому мерзлого не понять. Пустой вопрос -- дела как?
-- Да как? -- поводит капитан плечами. -- Наработался вот, еле спину
распрямил.
Ты, мол, закурить догадайся дать.
Дает Цезарь и закурить. Он в бригаде одного кавторанга и придерживается,
больше ему не с кем душу отвесть.
-- В тридцать второй человека нет! В тридцать второй! -- шумят все.
Улупил помощник бригадира 32-й и еще с ним парень один -- туда, к
авторемонтным, искать. А по толпе: кто? да что? -- спрашивают. И дошло до
Шухова: нету молдавана маленького чернявого. Какой же это молдаван? Не тот
ли молдаван, что, говорят, шпионом был румынским, настоящим шпионом?
Шпионов -- в каждой бригаде по пять человек, но это шпионы деланные,
снарошки. По делам проходят как шпионы, а сами пленники просто. И Шухов
такой же шпион.
А тот молдаван -- настоящий.
Начкар как глянул в список, так и почернел весь. Ведь если шпион сбежал
-- это что начкару будет?
А толпу всю и Шухова зло берет. Ведь это что за стерва, гад, падаль,
паскуда, загребанец? Уж небо темно, свет, считай, от месяца идет, звезды
вон, мороз силу ночную забирает -- а его, пащенка, нет! Что, не наработался,
падло? Казенного дня мало, одиннадцать часов, от света до света? Прокурор
добавит, подожди!
И Шухову чудно', чтобы кто-то так мог работать, звонка не замечая.
Шухов совсем забыл, что сам он только что так же работал, -- и досадовал,
что слишком рано собираются к вахте. Сейчас он зяб со всеми, и лютел со
всеми, и еще бы, кажется, полчаса подержи их этот молдаван, да отдал бы его
конвой толпе -- разодрали б, как волки теленка!
Вот когда стал мороз забирать! Никто не стоит -- или на месте
переступает, или ходит два шага вперед, два назад.
Толкуют люди -- мог ли убежать молдаван? Ну, если днем еще убег -- другое
дело, а если схоронился и ждет, чтобы с вышек охрану сняли, не дождется.
Если следа под проволокой не осталось, где уполз, -- трое суток в зоне не
разыщут и трое суток будут на вышках сидеть. И хоть неделю -- тоже. Это уж
их устав, старые арестанты знают. Вообще, если кто бежал -- конвою жизнь
кончается, гоняют их безо сна и еды. Так та'к иногда разъярятся -- не берут
беглеца живым. Пристреливают.
Уговаривает Цезарь кавторанга:
-- Например, пенсне на корабельной снасти повисло, помните?
-- М-да... -- Кавторанг табачок покуривает.
-- Или коляска по лестнице -- катится, катится.
-- Да... Но морская жизнь там кукольная.
-- Видите ли, мы избалованы современной техникой съемки...
-- Офицеры все до одного мерзавцы...
-- Исторически так и было!
-- А кто ж их к бой водил?... Потом и черви по мясу прямо как дождевые
ползают. Неужели уж такие Были?
-- Но более мелких средствами кино не покажешь!
-- Думаю, это б мясо к нам в лагерь сейчас привезли вместо нашей рыбки
говённой, да не мо'я, не скребя, в котел бы ухнули, так мы бы...
-- А-а-а! -- завопили зэки. -- У-у-у!
Увидели: из авторемонтных три фигурки выскочило, значит с молдаваном.
-- У-у-у! -- люлюкает толпа от ворот.
А как те ближе подбежали, так:
-- Чу-ма-а! Шко-одник! Шушера! Сука позорная! Мерзотина! Стервоза!!
И Шухов тоже кричит:
-- Чу-ма!
Да ведь шутка сказать, больше полчаса времени у пятисот человек отнял!
Вобрал голову, бежит, как мышонок.
-- Стой! -- конвой кричит. И записывает: -- Ка -- четыреста шестьдесят.
Где был?
А сам подходит и прикладом карабин поворачивает.
Из толпы всё кричат:
-- Сволочь! Блевотина! Паскуда!
А другие, как только сержант стал карабин прикладом оборачивать, затихли.
Молчит молдаван, голову нагнул, от конвоя пятится. Помбригадир 32-й
выступил вперед:
-- Он, падло, на леса штукатурные залез, от меня прятался, а там угрелся
и заснул.
И по захрястку его кулаком! И по холке!
А тем самым отогнал от конвоира.
Отшатнулся молдаван, а тут мадьяр выскочил иа той же 32-й да ногой его
под зад, да ногой под зад! (Мадьяры вообще румын не любят.)
Это тебе не то, что шпионить. Шпионить и дурак может. У шпиона жизнь
чистая, веселая. А попробуй в каторжном лагере оттянуть десяточку на
[общих]!
Опустил конвоир карабин.
А начкар орет:
-- А-тайди от ворот! Ра'-зобраться по пять!
Вот собаки, опять считать! Чего ж теперь считать, как и без того ясно?
Загудели зэки. Все зло с молдавана на конвой переметнулось. Загудели и не
отходят от ворот.
-- Что-о? -- начкар заорал. -- На снег посадить? Сейчас посажу. До утра
держать буду!
Ничего мудрого, и посадит. Сколь раз сажали. И клали даже: "Ложись!
Оружие к бою!" Бывало это все, знают зэки. И стали легонько от ворот
оттрагивать.
-- Ат-ходи! Ат-ходи! -- понуждает конвой.
-- Да и чего, правда, к воротам-то жметесь, стервы? -- задние на передних
злятся. И отходят под натиском.
-- Ра-зобраться по пять! Первая! Вторая! Третья!
А уж месяц в силу полную светит. Просветлился, багровость с него сошла.
Поднялся уж на четверть добрую. Пропал вечер!... Молдаван проклятый. Конвой
проклятый. Жизнь проклятая...
Передние, кого просчитали, оборачиваются, на цыпочки лезут смотреть -- в
пятерке последней двое останется или трое. От этого сейчас вся жизнь
зависит.
Показалось было Шухову, что в последней пятерке их четверо останется.
Обомлел со страху: лишний! Опять пересчитывать! А оказалось, Фетюков, шакал,
у кавторакга окурок достреливал, зазевался, в свою пятерку не переступил
вовремя, и тут вышел вроде лишний.
Помначкар со зла его по шее, Фетюкова.
Правильно!
В последней -- три человека. Сошлось, слава тебе Господи!
-- А-тайди от ворот! -- опять конвой понуждает.
Но в этот раз зэки не ворчат, видят: выходят солдаты из вахты и оцепляют
плац с той стороны ворот.
Значит, выпускать будут.
Десятников вольных не видать, прораба тоже, несут ребятишки дрова.
Распахнули ворота. И уж там, за ними, у переводин бревенчатых, опять
начкар и контролер:
-- Пер-рвая! Вторая! Третья!...
Еще раз если сойдется -- снимать будут часовых с вышек.
А от вышек дальних вдоль зоны хо-го сколько топать! Как последнего зэка
из зоны выведут и счет сойдется -- тогда только по телефону на все вышки
звонят: сойти! И если начкар умный -- тут же и трогает, знает, что зэку
бежать некуда и что те, с вышек, колонну нагонят. А какой начкар дурак --
боится, что ему войска не хватит против зэков, и ждет.
Из тех остолопов и сегодняшний начкар. Ждет.
Целый день на морозе зэки, смерть чистая, так озябли. И, после съема
стоячи, целый час зябнуть. Но и все ж их не так мороз разбирает, как зло:
пропал вечер! Уж никаких дел в зоне не сделаешь.
-- А откуда вы так хорошо знаете быт английского флота? -- спрашивают в
соседней пятерке.
-- Да, видите ли, я прожил почти целый месяц на английском крейсере, имел
там свою каюту. Я сопровождал морской конвой. Был офицером связи у них.
-- Ах, вот как! Ну, уже достаточно, чтобы вмазать вам двадцать пять.
-- Нет, знаете, этого либерального критицизма я не придерживаюсь. Я
лучшего мнения о нашем законодательстве.
(Дуди-дуди, Шухов про себя думает, не встревая. Сенька Клевщин с
американцами два дня жил, так ему четвертную закатили, а ты месяц на ихем
корабле околачивался, -- так сколько ж тебе давать?)
-- Но уже после войны английский адмирал, черт его дернул, прислал мне
памятный подарок. "В знак благодарности". Удивляюсь и проклинаю!...
Чудно'. Чудно' вот так посмотреть: степь голая, зона покинутая, снег под
месяцем блещет. Конвоиры уже расстановились -- десять шагов друг от друга,
оружие на изготовку. Стадо черное этих зэков, и в таком же бушлате -- Щ-311
-- человек, кому без золотых погонов и жизни было не знато, с адмиралом
английским якшался, а теперь с Фетюковым носилки таскает.
Человека можно и так повернуть, и так...
Ну, собрался конвой. Без молитвы прямо:
-- Шагом марш! Побыстрей!
Нет уж, хрен вам теперь -- побыстрей! Ото всех объектов отстали, так
спешить нечего. Зэки и не сговариваясь поняли все: вы нас держали -- теперь
мы вас подержим. Вам небось тоже к теплу хоц-ца...
-- Шире шаг! -- кричит начкар. -- Шире шаг, направляющий!
Хрен тебе -- "шире шаг"! Идут зэки размеренно, понурясь, как на похороны.
Нам уже терять нечего, все равно в лагерь последние. Не хотел по-человечески
с нами -- хоть разорвись теперь от крику.
Покричал-покричал начкар "шире шаг!" -- понял: не пойдут зэки быстрей. И
стрелять нельзя: идут пятерками, колонной, согласно. Нет у начкара власти
гнать зэков быстрей. (Утром только этим зэки и спасаются, что на работу
тянутся медленно. Кто быстро бегает, тому сроку в лагере не дожить --
упарится, свалится.)
Так и пошли ровненько, аккуратно. Скрипят себе снежком. Кто разговаривает
тихонько, а кто и так. Стал Шухов вспоминать -- чего это он с утра еще в
зоне не доделал? И вспомнил -- санчасть! Вот диво-то, совсем про санчасть
забыл за работой.
Как раз сейчас прием в санчасти. Еще б можно успеть, если не поужинать.
Так теперь вроде и не ломает. И температуры не намерят... Время тратить!
Перемогся без докторов. Доктора эти в бушлат деревянный залечат.
Не санчасть его теперь манила -- а как бы еще к ужину добавить? Надежда
вся была, что Цезарь посылку получит, уж давно ему пора.
И вдруг колонну зэков как подменили. Заколыхалась, сбилась с ровной ноги,
дернулась, загудела, загудела -- и вот уже хвостовые пятерки и середь них
Шухов не стали догонять идущих впереди, стали подбегать за ними. Пройдут
шагов несколько и опять бегом.
Как хвост на холм вывалил, так и Шухов увидел: справа от них, далеко в
степи, чернелась еще колонна, шла она нашей колонне наперекос и, должно быть
увидав, тоже припустила.
Могла быть эта колонна только мехзавода, в ней человек триста. И им,
значит, не повезло, задержали тоже. А их за что? Их, случается, и по работе
задерживают: машину какую не доремонтировали. Да им-то по'пустя, они в тепле
целый день.
Ну, теперь кто кого! Бегут ребята, просто бегут. И конвой взялся рысцой,
только начкар покрикивает:
-- Не растягиваться! Сзади подтянуться! Подтянуться!
Да драть тебя в лоб, что ты гавкаешь? Неужто мы не подтягиваемся?
И кто о чем говорил, и кто о чем думал -- всё забыли, и один остался во
всей колонне интерес:
-- Обогнать! Обжать!
И так все смешалось, кислое с пресным, что уже конвой зэкам не враг, а
друг. Враг же -- та колонна, другая.
Развеселились сразу все, и зло прошло.
-- Давай! Давай! -- задние передним кричат.
Дорвалась наша колонна до улицы, а мехзаводская позади жилого квартала
скрылась. Пошла гонка втемную.
Тут нашей колонне торней стало, посеред улицы. И конвоирам с боков тоже
не так спотычливо. Тут-то мы их и обжать должны!
Еще потому мехзаводцев обжать надо, что их на лагерной вахте особо долго
шмонают. С того случая, как в лагере резать стали, начальство считает, что
ножи делаются на мехзаводе, в лагерь притекают оттуда. И потому на входе в
лагерь мехзаводцев особо шмонают. Поздней осенью, уж земля стуженая, им все
кричали:
-- Снять ботинки, мехзавод! Взять ботинки в руки!
Так босиком и шмонали.
А и теперь, мороз не мороз, ткнут по выбору:
-- А ну-ка, сними правый валенок! А ты -- левый сними!
