долго развивала их и всё рассматривала себя в зеркало, ища убедиться, что
при иных поворотах головы вполне может нравиться.
Она должна была увидеть Нержина в три часа дня, сразу после перерыва, но
Глеб, открыто пренебрегая правилами для заключённых (выговорить ему сегодня
за это! надо же беречь себя!) с обеда опоздал. Тем временем Симочку надолго
послали в другую группу произвести переписку и приёмку приборов и деталей,
она вернулась в Акустическую уже перед шестью -- и опять не застала Глеба,
хотя стол его был завален журналами и папками, и горела лампа. Так она и
ушла на лекцию, не повидав его и не подозревая о страшной новости -- о том,
что вчера, неожиданно, после годичного перерыва он ездил на свидание с
женой.
Теперь с горящими щеками, в новом платьи, она сидела на лекции и со
страхом следила за стрелками больших электрических часов. В начале девятого
они должны были остаться с Глебом одни... Маленькая, легко уместившаяся
между стеснёнными рядами, она не была видна из-за соседей, так что стул её
издали казался незанятым.
Темп речи лектора заметно ускорился, как в оркестре ускоряется вальс или
полька на последних тактах. Все почувствовали это и оживились. Сменяя друг
друга и впопыхах чуть смешанные с пенистыми брызгами изо рта, над головами
слушателей проносились крылатые мысли:
-- Теория становится материальной силой... Три черты материализма... Две
особенности производства... Пять типов производственных отношений... Переход
к социализму невозможен без диктатуры пролетариата... Скачок в царство
свободы... Буржуазные социологи всё это прекрасно понимают... Сила и
жизненность марксизма-ленинизма... Товарищ Сталин поднял диалектический
материализм на новую, ещё высшую ступень!.. Чего в вопросах теории не успел
сделать Ленин -- сделал товарищ Сталин!.. Победа в Великой Отечественной
войне... Вдохновляющие итоги... Необъятные перспективы... Наш
гениально-мудрый... наш великий... наш любимый...
И уже под аплодисменты посмотрел на карманные часы. Было без четверти
восемь. От регламента ещё даже остался хвостик.
-- Может быть, будут вопросы? -- как-то полуугрожающе спросил лектор.
-- Да, если можно... -- зарделась девушка в эпонжевом платьи из
четвёртого ряда. Она поднялась и, волнуясь, что все смотрят на неё и слушают
её, спросила:
-- Вот вы говорите -- буржуазные социологи всё это понимают. И
действительно, это всё так ясно, так убедительно... Почему же они пишут в
своих книгах наоборот? Значит, они нарочно обманывают людей?
-- Потому что им невыгодно говорить иначе! Им за это платят большие
деньги! Их подкупают на сверхприбыли, выжатые из колоний! Их учение
называется прагматизм, в переводе на русский: что выгодно, то и закономерно.
Все они -- обманщики, политические потаскухи!
-- Все-все? -- утончившимся голоском ужаснулась девушка.
-- Все до одного!! -- уверенно закончил лектор, тряхнув патлатой
пепельной головой.
Новое коричневое платье Симочки было сшито с пониманием достоинств и
недостатков фигуры: верхняя часть его, как бы жакетик, плотно облегал осиную
талию, но на груди не был натянут, а собран в неопределённые складки. При
переходе же в юбку, чтоб искусственно расширить фигуру, он заканчивался
двумя круговыми, вскидными на ходу, воланчиками, одним матовым, а другим
блестящим. Невесомо тонкие руки Симочки были в рукавах, от плеча
волнисто-свободных. И в воротнике была наивно-милая выдумка: он выкроен был
отдельно долгим дорожком той же ткани, и свисающие концы его завязывались на
груди бантом, походя на два крыла серебристо-коричневой бабочки.
Эти и другие подробности осматривались и обсуждались подругами Симочки на
лестнице, у гардеробной, куда она вышла их проводить после лекции. Стоял
гам, толкотня, мужчины наспех влезали в шинели и пальто, закуривали на
дорогу, девушки балансировали у стен, надевая ботики.
В этом мире подозрительности могло показаться странным, что на служебное
вечернее дежурство Симочка обновляла платье, сшитое к Новому году. Но
Симочка объясняла девушкам, что после дежурства едет на именины к дяде, где
будут молодые люди.
Подруги очень одобряли платье, говорили, что она "просто хорошенькая" в
нём и спрашивали, где куплен этот креп-сатен.
Решимость покинула Симочку, и она медлила идти в лабораторию.
Только без двух минут восемь с колотящимся сердцем, хотя и взбодренная
похвалами, она вошла в Акустическую. Заключённые уже сдавали в стальной шкаф
секретные материалы. Через середину комнаты, обнажённую после относки
вокодера в Семёрку, она увидела стол Нержина.
Его уже не было. (Не мог он подождать?..) Его настольная лампа была
погашена, ребристые шторки стола -- защёлкнуты, секретные материалы --
сданы. Но была одна необычность: центр стола не весь был очищен, как Глеб
делал на перерыв, а лежал большой раскрытый американский журнал и раскрытый
же словарь. Это могло быть тайным сигналом ей: "скоро приду!"
Заместитель Ройтмана вручил Симочке ключи от секретного шкафа, от комнаты
и печатку (лаборатории опечатывались каждую ночь). Симочка опасалась, не
пойдёт ли Ройтман опять к Рубину, и тогда каждую минуту придётся ждать его
захода в Акустическую, но нет, и Ройтман был тут же, уже в шинели, шапке, и,
натянув кожаные перчатки, торопил заместителя одеваться. Он был невесел.
-- Ну, что ж, Серафима Витальевна, командуйте. Всего хорошего, -- пожелал
он напоследок.
По коридорам и комнатам института разнёсся долгий электрический звонок.
Заключённые дружно уходили на ужин. Не улыбаясь, наблюдая за последними
уходящими, Симочка прошлась по лаборатории. Когда она не улыбалась, лицо её
выглядело очень строгим, особенно из-за долгонького носа с острым хребетком,
лишавшего её привлекательности.
Она осталась одна.
Теперь он мог прийти!
Она ходила по лаборатории и ломала пальцы.
Надо же было случиться такой неудаче! -- шёлковые занавески, всегда
висевшие на окнах, сегодня сняли в стирку. Три окна остались теперь
беззащитно-оголённые, и из черноты двора можно подглядывать, притаясь.
Правда, комнату вглубь не увидят -- Акустическая в бельэтаже. Но невдалеке
-- забор и прямо против их с Глебом окна -- вышка с часовым. Оттуда видно --
напролёт.
Или [тогда] потушить весь свет? Дверь будет заперта, всякий подумает --
дежурная вышла.
Но если начнут взламывать дверь, подбирать ключи?..
Симочка прошла в акустическую будку. Она сделала это безотчётно, не
связывая с часовым, взгляд которого туда не проникал. На пороге этой тесной
каморки она прислонилась к толстой полой двери и закрыла глаза. Ей не
хотелось сюда даже войти без него. Ей хотелось, чтоб он её сюда втянул,
внёс.
Она слышала от подруг, как всё происходит, но представляла смутно, и
волнение её ещё увеличивалось, и щёки горели сильней.
То, что в юности надо было пуще всего хранить, уже превратилось в
бремя!..
Да! Она бы очень хотела ребёнка и воспитывать его, пока Глеб освободится!
Всего только пять годиков!
Она подошла сзади к его вертящемуся гнуткому жёлтому стулу и обняла
спинку как живого человека.
Покосилась в окно. В близкой черноте угадывалась вышка, а на ней --
чёрный сгусток всего враждебного любви -- часовой с винтовкой.
В коридоре послышались шаги Глеба, он ступал тише обычного. Симочка
порхнула к своему столу, села, придвинула трёхкаскадный усилитель,
положенный на стол боком, с обнажёнными лампами, и стала его рассматривать,
держа маленькую отверточку в руке. Удары сердца отдавались в голову.
Нержин прикрыл дверь негромко -- чтобы звук не очень разнёсся в
безмолвном коридоре. Через опустевший без вокодерских стоек простор он
увидел Симочку ещё издали, притаившуюся за своим столом как перепёлочка за
большой кочкой.
Он её так прозвал.
Симочка вскинула навстречу Глебу светящийся взгляд -- и обмерла: лицо его
было смущено, даже сумрачно.
До его входа она уверена была: первое, что он сделает -- подойдёт
поцеловать, а она его остановит -- ведь окна открыты, часовой смотрит.
Но он не кинулся вокруг столов. Он около своего остановился и первый же
объяснил:
-- Окна открыты, я не подойду, Симочка. Здравствуй! -- Опущенными руками
он опёрся о стол и, стоя, сверху вниз, смотрел на неё. -- Если нам не
помешают, нам надо сейчас... переговорить.
Переговорить?
Пе-ре-го-во-рить...
Он отпер свой стол. Одна за другой, звонко стукнув, шторки упали. Не
глядя на Симочку, деловыми движениями Нержин доставал и развёртывал разные
книги, журналы, папки -- так хорошо известную ей маскировку.
Симочка замерла с отвёрткой в руке и неотрывно смотрела на его безглазое
лицо. Её мысль была, что субботний вызов Глеба к Яконову давал теперь злые
плоды, его теснят или должны услать скоро. Но почему ж он прежде не
подойдёт? не поцелует?..
-- Случилось? Что случилось? -- с переломом голоса спросила она и трудно
глотнула.
Он сел. Попирая локтями раскрытые журналы, обхватил растягом пальцев
справа и слева голову и прямым взглядом посмотрел на девушку. Но прямоты не
было в том взгляде.
Стояла глухая тишина. Ни звука не доносилось. Их разделяло два стола --
два стола, озарённые четырьмя верхними, двумя настольными лампами и
простреливае мые взглядом часового с вышки.
И этот взгляд часового был как завеса колючей проволоки, медленно
опускавшаяся между ними.
Глеб сказал:
-- Симочка! Я считал бы себя негодяем, если бы сегодня... если бы... не
исповедался тебе...
-- ?
-- Я как-то... легко с тобой поступал, не задумывался...
-- ??
-- А вчера... я виделся с женой... Свидание у нас было.
Симочка осела, стала ещё меньше. Крыльца её воротникового банта бессильно
опали на алюминиевую панель прибора. И звякнула отвёртка о стол.
-- Отчего ж вы... в субботу... не сказали? -- подсеченным голосом едва
протащила она.
-- Да что ты, Симочка! -- ужаснулся Глеб. -- Неужели б я скрыл от тебя?
(А почему бы и нет?..)
-- Я узнал вчера утром. Это неожиданно получилось... Мы целый год не
виделись, ты знаешь... И вот увиделись,
и...
Его голос изнывал. Он понимал, каково ей слушать, но и говорить было
тоже... Тут столько оттенков, которые ей не нужны, и не передашь. Да они
самому себе непонятны. Как мечталось об этом вечере, об этом часе! Он в
субботу сгорал, вертясь в постели! И вот пришёл тот час, и препятствий нет!
-- занавески ничто, комната -- их, оба -- здесь, всё есть! -- всё, кроме...
Душа вынута. Осталась на свидании. Душа -- как воздушный змей: вырвалась,
полощется где-то, а ниточка -- у жены.
Но, кажется -- душа тут совсем не нужна?!
Странно: нужна.
Всё это не надо было говорить Симочке, но что-то же надо? И по
обязанности что-то говорить Глеб говорил, подыскивал околичные приличные
объяснения:
-- Ты знаешь... она ведь меня ждёт в разлуке -- пять лет тюрьмы да
сколько? -- войну. Другие не ждут. И потом она в лагере меня поддерживала...
подкармливала... Ты хотела ждать меня, но это не... не... Я не вынес бы...
причинить ей...
Той! -- а этой? Глеб мог бы остановиться!.. Тихий выстрел хрипловатым
голосом сразу же попал в цель. Перепёлочка уже была убита. Она вся обмякла и
ткнулась головой в густой строй радиоламп и конденсаторов трёхкаскадного
усилителя.
Всхлипывания были тихие как дыхание.
-- Симочка, не плачь! Не плачь, не надо! -- спохватился Глеб.
Но -- через два стола, не переходя к ней ближе.
А она -- почти беззвучно плакала, открыв ему прямой пробор разделённых
волос.
Именно от её беззащитности простёгивало Глеба раскаяние.
