градусов -- и она всё равно будет вода. И нагрейте её до восемьдесят
градусов -- и всё равно будет вода. А ну-ка догреть до сто? Что тогда будет?
Пар!!
Этот крик торжествующе вырвался у лектора, иные даже вздрогнули.
-- Пар! А можно сделать и лёд! Что? Это и есть переход количества в
качество! Читайте "Диалектику природы" Энгельса, она полна и другими
поучительными примерами, которые осветят вам ваши повседневные трудности. А
вот теперь, говорят, наша советская наука добилась, что и воздух можно
сжиживать. Почему-то сто лет назад до этого не додумались! Потому что не
знали закона перехода количества в качество! И так во всём, товарищи!
Приведу примеры из развития общества...
До всякого лектора и без всякого лектора Адам Ройтман прекрасно знал, что
диамат нужен учёному как воздух, что без диамата нельзя разобраться в
явлениях жизни. Но, сидя на собраниях, семинарах и лекциях, подобно
сегодняшней, Ройтман почти физически чувствовал, как мозги его медленно
поворачиваясь, косо ввинчиваются. При всей своей мыслительной
сопротивляемости он поддавался этому затягивающему кружению, как изнемогший
человек -- сну. Он хотел бы встряхнуться. Он мог бы привести изумительные
примеры из строения атома, из волновой механики. Но и он не посмел бы взять
на себя перебивать или поучать товарища из обкома. Он только укоризненно
смотрел миндалевидными глазами сквозь очки-анастигматы на лектора,
размахивающего руками неподалеку от его головы.
Голос лектора рокотал:
-- Итак, переход количества в качество может произойти взрывом, а может
э-во-лю-ционно, это факт! Взрыв при развитии обязателен не везде. Без всяких
взрывов развивается и будет развиваться наше социалистическое общество, это
бесспорно! Но социал-регенаты, социал-предатели, правые социалисты всех
мастей бесстыдно обманывают народ, говоря, что от капитализма к социализму
тоже можно перейти без взрыва. Как это без взрыва?! Значит, без революции?
Без ломки государственной машины? Парламентским путём? Пусть они
рассказывают эти сказки маленьким детям, но не взрослым марксистам! Ленин
учил нас и учит нас гениальный теоретик товарищ Сталин, что буржуазия
никогда без вооружённой борьбы от власти не откажется!!
Кудлы лектора сотряхались, когда он вскидывал голову. Лектор высморкался
в большой платок с голубой окаёмкой и посмотрел на часы, но не умоляющим
взглядом неукладывающегося докладчика, а искоса, с недоумением, после чего
приложил их к уху.
-- Четвёртой чертой диалектики, -- вскрикнул он так, что опять некоторые
вздрогнули, -- это то, что... противоречия! Противоположности! Отживающее и
новое, отрицательное и положительное! Это -- везде, товарищи, это -- не
секрет! Можно дать научные примеры, пожалуйста -- электричество! Если
потереть стекло о шёлк -- это будет плюс, а если смолу о мех -- это будет
минус! Но только их единство, их синтез даёт энергию нашей промышленности. И
за примерами не надо далеко ходить, товарищи, это всюду и везде: тепло --
это плюс, а холод -- это минус, и в общественной жизни мы видим тот же
непримиримый комплект между положительным и отрицательным. Как видите,
диамат впитал в себя всё лучшее, достигнутое отраслью науки. Вскрытые
основоположниками марксизма внутренние противоречия развития являлись не
только в мёртвой природе, но и основной движущей силой всех формаций от
первобытно-общинного строя и до империализма, загнивающего на наших глазах!
И только в нашем бесклассовом обществе движущей силой бесспорно являются не
внутренние противоречия, а критика и самокритика, не взирая на лицо.
Лектор зевнул и не успел вовремя закрыть рот. Он вдруг помрачнел, на лице
его появились какие-то вертикальные складки, нижняя челюсть дрогнула в
подавливаемой конвульсии. Совсем новым тоном большой усталости он ещё
пытался говорить стоя:
-- Оппозиционеры и капитулянты бухаринского толка нагло клеветали, что у
нас есть классовые противоречия, но...
Усталость свалила его, он поморгал, опустился на стул и закончил фразу
совсем вяло, тихо:
-- ... но наш ЦК дал отпор сокрушительный.
И всю середину лекции он прочёл так. Было похоже, что или внутренний
недуг внезапно обессилил его, или он потерял всякую надежду, что проклятые
полтора лекционных часа когда-нибудь кончатся.
Он говорил похоронным голосом, спускаясь и до шёпота, как будто всё
складывалось против него и против слушателей. Он как бы пробирался в дебрях
и не предвидел выхода:
-- Только материя абсолютна, а все законы науки относительны... Только
материя абсолютна, а каждый частный вид материи -- относителен... Нет
нич-чего абсолютного кроме материи, и движение -- вечный атрибут его...
Движение абсолютно -- покой относителен... Абсолютных истин нет, всякая
истина -- относительна... Понятие красоты -- относительно... Понятия добра и
зла -- относительны...
Слушал ли Степанов лекцию, нет ли, -- но весь вид его, вытянувшегося в
стуле, поблескивающего на аудиторию, выражал сознание важности проводимого
политического мероприятия и сдержанное торжество, что такое большое
культурное событие имеет место в марфинских стенах.
Вынужденно слушали лектора Яконов и Ройтман, потому что сидели так
близко. Ещё одна девушка из четвёртого ряда в эпонжевом платьи вся подалась
вперёд и слушала с лёгким румянцем. У неё появилось тщеславное желание
задать лектору какой-нибудь вопрос, но она не могла придумать -- какой.
Внимательно смотрел на лектора ещё Клыкачёв, чья узкая длинная голова
высовывалась из мундирной густоты сидящих. Но он тоже не слушал: он сам вёл
политучёбы и мог прочесть лекцию даже лучше, и знал хорошо, по каким
инструктивным материалам сегодняшнее выступление приготовлено. Клыкачёв
просто от скуки изучал лектора -- сперва прикидывал, сколько тот может
получать в месяц, потом пытался определить его возраст и образ жизни. Ему
могло быть около сорока, но пепельность, изрезанность лица, налитой багровый
нос уводили за пятьдесят или говорили, что он много берёт от жизни, и жизнь
ему мстит.
Остальные все откровенно не слушали. Тоня и высокий лейтенант исписывали
записками уже четвёртый листок из блокнота, ещё один лейтенант и Тамара
играли в увлекательную игру: он брал её сперва за один палец, потом ещё за
один, и так за всю кисть, она хлопала его другой рукой и вырывала кисть. И
опять всё шло сначала. Игра захватила их, и только на лицах, видных
Степанову, они с хитростью школьников пытались сохранять строгость.
Начальник 4-й группы рисовал начальнику 1-й группы (тоже на коленях, пряча
от Степанова), какую пристройку он думает сделать к своей уже работающей
схеме.
Но до всех них хоть обрывками долетал ещё голос лектора, -- Клара же
Макарыгина в однотонным ярко-синем платьи открыто облокотилась о спинку
стула перед собой и спрятала лицо в скрещенные руки. Она сидела глухая и
слепая ко всему, что происходило в этой комнате, она бродила в том
черно-розоватом тумане, который бывает от сжатых придавленных век. Перемесь
радости, смятения и тоски не оставляли её со вчерашнего руськиного поцелуя.
Всё запуталось неразрешимо. Зачем был в её жизни Эрик? И разве можно было им
принебречь? Как можно было теперь Руську [не ждать]? И как можно было его
[ждать]? И как можно было оставаться с ним в одной группе, встречать его
взгляд, и снова и дальше разговаривать? Перевестись в другую группу? Но не
самого ли Ростислава инженер-полковник решил перевести? Он вызвал его два
часа назад, и тот до сих пор не вернулся. Кларе было легче, что он не
вернулся до политучёбы, и она убежала охотно на лекцию, чтоб отдалить свою
встречу с ним. Однако, сегодня вечером их объяснение неизбежно. Уходя, он
обернулся в дверях и обдал её невыносимым упрёком. Действительно, как это
должно казаться подло -- вчера обещать ему, а сегодня...
(Она не знала, что никогда уже в жизни им не предстоит встретиться:
Руська арестован и отведен в маленький тесный бокс в штабе тюрьмы. А в
Вакуумной, в самый этот момент, майор Шикин в присутствии начальника
Вакуумной взламывал и обыскивал Руськин стол.)
Силы снова прилили к лектору. Он оживился, поднялся на ноги и, размахивая
большим кулаком, шутя громил убогую формальную логику, порождение Аристотеля
и средневековой схоластики, павшую под напором марксистской диалектики.
Именно Марфина достигали самые свежие американские журналы, и недавно для
всей Акустической Рубин перевёл, и кроме Ройтмана уже несколько офицеров
читало о новой науке кибернетике. Она вся покоится как раз на
битой-перебитой формальной логике: "да" -- да, а "нет" -- нет, и третьего не
дано. И "Двузначная логическая алгебра" Джона Буля вышла в один год с
"Коммунистическим манифестом", только никто её не заметил.
-- Вторым большим разделом диалектического материализма -- это
философский материализм, -- погромыхивал лектор. -- Материализм вырос в
борьбе с реакционной философией идеализма, основателем которой является
Платон, а в дальнейшем наиболее типичными представителями -- епископ Беркли,
Мах, Авенариус, Юшкевич и Валентинов.
Яконов охнул, так что в его сторону повернулись. Тогда он выразил гримасу
и взялся за бок. Поделиться тут он мог бы разве с Ройтманом -- однако,
именно с ним-то и не мог. И он сидел с покорно-внимательным лицом. Вот на
это он должен был тратить свой последний выпрошенный месяц!..
-- Нет необходимости доказывать, что материя есть субстанция всего
существующего! -- гремел лектор. -- Материя неуничтожима, это бесспорно! и
это тоже можно научно доказать. Например, сажаем в землю зерно -- разве оно
исчезло? -- нет! оно превратилось в растение, в десяток таких же зёрен. Была
вода -- от солнца вода испарилась. Так что, вода исчезла? Конечно, нет!!
Вода превратилась в облако, в пар! Вот как! Только подлый слуга буржуазии,
дипломированный лакей поповщины, физик Оствальд имел наглость заявить, что
"материя исчезла". Но это же смешно, кому ни скажи! Гениальный Ленин в своём
бессмертном труде "Материализм и эмпириокритицизм", руководствуясь передовым
мировоззрением, опроверг Оствальда и загнал его в тупик, что ему деваться
некуда!
Яконов подумал: вот таких бы лекторов человек сто загнать бы на эти
тесные стулья, да читать им лекцию о формуле Эйнштейна, да держать без обеда
до тех пор, пока их тупые ленивые головы воспримут хоть -- куда девается в
секунду четыре миллиона тонн солнечного вещества!
Но его самого держали без обеда. Ему уже тянуло все жилы. Он крепился
простой надеждой -- скоро ли отпустят?
Все крепились этой надеждой, потому что выехали из дому трамваями,
автобусами и электричкой кто в восемь, а кто и в семь часов утра -- и не
чаяли теперь добраться домой раньше половины десятого.
Но напряжённее их ожидала конца лекции Симочка, хотя она оставалась
дежурить, и ей не надо было спешить домой. Боязнь и ожидание поднимались и
падали в ней горячими волнами, и ноги отнялись, как от шампанского. Ведь
сегодня был тот самый вечер понедельника, который она назначила Глебу. Она
не могла допустить, чтоб этот торжественный высокий момент жизни произошёл
врасплох, мимоходом -- оттого-то позавчера она ещё не чувствовала себя
готовой. Но весь день вчера и полдня сегодня она провела как перед великим
праздником. Она сидела у портнихи, торопя её окончить новое платье, очень
шедшее Симочке. Она сосредоточенно мылась дома, поставив жестяную ванну в
московской комнатной тесноте. На ночь она долго завивала волосы, и утром
