загробно драматические голоса тех первых подсудимых и тех первых адвокатов,
когда еще никто не мог предвидеть, в каком неумолимом череду будет всё это
проглатываться -- и с этими ревтрибунальцами вместе.
Однако, объясняет Крыленко, издать стенограммы "было неудобно по ряду
технических соображений", *(16) удобно же только его обвинительные речи да
приговоры трибуналов, уже тогда вполне совпадавшие с требованиями
обвинителя.
Мол, архивы московского и верховного ревтрибуналов оказались (к 1923
году) "далеко не в таком порядке... По ряду дел стенограмма... оказалась
настолько невразумительно записанной, что приходилось либо вымарывать целые
страницы, либо восстанавливать текст по памяти" (!) А "ряд крупнейших
процессов" (в том числе -- по мятежу левых эсеров, по делу адмирала
Щастного) "прошел вовсе без стенограммы". *(17)
Странно. Осуждение левых эсеров была не мелочь -- после Февраля и Октября
это был третий исходный узел нашей истории, переход к однопартийной системе
в государстве. И расстреляли немало. А стенограмма не велась.
А "военный заговор" 1919 года "ликвидирован ВЧК в порядке внесудебной
расправы", *(18) так тем более "доказано его наличие". *(19) (Там всего
арестовано было больше 1000 человек *(20) -- так неужто на всех суды
заводить?)
Вот и рассказывай ладком да порядком о судебных процессах тех лет...
Но важные принципы мы всё-таки узнаём. Например, сообщает нам верховный
обвинитель, что ВЦИК имеет право вмешиваться в любое судебное дело. "ВЦИК
милует и [казнит] по своему усмотрению [неограниченно]" *(21) (курсив наш.
-- А. С.) Например, приговор к 6 месяцам заменял на 10 лет (и, как понимает
читатель, для этого весь ВЦИК не собирался на пленум, а поправлял приговор,
скажем, Свердлов в кабинете). Всё это, объясняет Крыленко, "выгодно отличает
нашу систему от фальшивой теории разделения властей", *(22) теории о
независимости судебной власти. (Верно, говорил и Свердлов: "Это хорошо, что
у нас законодательная и исполнительная власть не разделены, как на Западе,
глухой стеной. Все проблемы [можно быстро решать]. "Особенно по телефону.)
Еще откровеннее и точнее в своих речах, прозвеневших на тех трибуналах,
Крыленко формулирует [общие задачи советского суда], когда суд был
"одновеременно и [[творцом права]] (разрядка Крыленко) и [[орудием
политики]]" *(23) (разрядка моя. -- А.С.)
Творцом права -- потому что 4 года не было никаких кодексов: царские
отбросили, своих не составили. "И пусть мне не говорят, что наш уголовный
суд должен действовать, опираясь исключительно на существующие писанные
нормы. Мы живем в процессе Революции..." *(24) "Трибунал -- это не тот суд,
в котором должны возродиться юридические тонкости и хитросплетение... Мы
творим новое право и [новые этические нормы]" *(25) -- Сколько бы здесь ни
говорили о вековечном законе права, справедливости [и так далее] -- мы
знаем... как дорого они нам обошлись". *(26)
(Да если [[ВАШИ]] сроки сравнивать с [[НАШИМИ]], так может не так и
дорого? Может с вековечной справедливостью -- поуютнее?..)
Потому не нужны юридические тонкости, что не приходится выяснять --
виновен подсудимый или невиновен: понятие [виновности], это старое
буржуазное понятие, вытравлено теперь. *(27)
Итак, мы услышали от т. Крыленки, что трибунал -- это [не тот суд]! В
другой раз мы услышим от него, что трибунал -- это [вообще не суд]:
"Трибунал есть орган классовой борьбы рабочих, направленный против их
врагов" и должен действовать "с точки зрения интересов революции.., имея в
виду [наиболее желательные] для рабочих и крестьянских масс [результаты]"
*(28) (курсив всюду мой. -- А. С.)
Люди не есть люди, а "определенные носители определенных идей" *(29)
Каковы бы ни были индивидуальные качества <подсудимого>, к нему может быть
применим только один метод оценки: это -- оценка с точки зрения [классовой
целесообразности]." *(30)
То есть, ты можешь существовать только если это целесообразно для
рабочего класса. А "если эта целесообразность потребует, чтобы карающий меч
обрушился на головы подсудимых, то никакие... убеждения словом не помогут"
*(31) (ну, там доводы адвокатов и т. д.) "В нашем революционном суде мы
руководствуемся не статьями и не степенью смягчающих обстоятельств; в
Трибунале мы должны исходить из соображений целесообразности." *(32)
В те годы многие вот так: жили-жили, вдруг узнали, что существование их
НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО.
Следует понимать: не то ложится тяжестью на подсудимого, что он уже
сделал, а то, что он СМОЖЕТ сделать, если его теперь же не расстреляют. "Мы
охраняем себя не только от прошлого, но и от будущего". *(33)
Ясны и всеобщи декларации товарища Крыленко. Уже во всём рельефе они
надвигают на нас весь тот судебный период. Через весенние испарения вдруг
прорезается осенняя прозрачность. И может быть -- не надо дальше? не надо
перелистывать процесс за процессом? Вот эти декларации и будут непреклонно
применены.
Только, зажмурившись, представить судебный залик, еще не украшенный
золотом. Истолюбивых трибунальцев в простеньких френчах, худощавых, с еще не
разъеденными ряжками. А на [обвинительной власти] (так любит называть себя
Крыленко) пиджачок гражданский распахнут и в воротном вырезе виден уголок
тельняшки.
По-русски верховный обвинитель изъясняется так: "мне интересен вопрос
факта!"; "конкретизуйте момент тенденции!"; " мы оперируем в плоскости
анализа объективной истины". Иногда, глядишь, блеснет и латинской пословицей
(правда, из процесса в процесс одна и та же пословица, через несколько лет
появляется другая). Ну да ведь и то сказать -- за всей революционной
беготней два факультета кончил. Что к нему располагает -- выражается о
подсудимых от души: "профессиональные мерзавцы!" И нисколько не лицемерит.
Вот не нравится ему улыбка подсудимой, он ей и выляпывает грозно, еще до
всякого приговора: "А вам, гражданка Иванова, с вашей усмешкой, мы найдем
цену и найдем возможность сделать так, чтобы вы не смеялись [больше
никогда]!" *(34)
Так что пустимся?..
а) [Дело "Русских Ведомостей".] Этот суд, из самых первых и ранних, --
суд над [[словом]]. 24 марта 1918 года эта известная "профессорская" газета
напечатала статью Савинкова "С дороги". Охотнее схватили бы самого
Савинкова, но [дорога] проклятая, где его искать? Так закрыли газету и
приволокли на скамью подсудимых престарелого редактора П. В. Егорова,
предложили ему объяснить: как посмел? ведь 4 месяца уже Новой Эры, пора
привыкнуть!
Егоров наивно оправдывается, что статья -- "видного политического
деятеля, мнения которого имеют общий интерес, независимо от того,
разделяются ли редакцией". Далее: он не увидел клеветы в утверждении
Савинкова "не забудем что Ленин, Натансон и Кo приехали в Россию через
Берлин, т.е. что немецкие власти оказали им содействие при возвращении на
родину" -- потому что на самом деле так и было, воюющая кайзеровская
Германия помогла т. Ленину вернуться.
Восклицает Крыленко, что он и не будет вести обвинения по клевете (почему
же?..), газету судят [за попытку воздействия на умы]! (А разве смеет газета
иметь такую цель?!)
Не ставится в обвинение газете и фраза Савинкова: "надо быть
безумцем-преступником, чтобы серьезно утверждать, что международный
пролетариат нас поддержит" -- потому что он ведь нас еще [поддержит]...
За попытку же воздействия на умы приговор: газету, издаваемую с 1864 г.,
перенесшую все немыслимые реакции -- Лорис-Меликова, Победоносцева,
Столыпина, Кассо и кого там еще, -- ныне [закрыть навсегда]! А редактору
Егорову... стыдно сказать, как в какой-то Греции... три месяца одиночки. (Не
так стыдно, если подумать: ведь это только 18-й год! ведь если выживет
старик -- опять же посадят, и сколько раз еще посадят!)
Как ни странно, но в те громовые годы так же ласково давались и брались
взятки, как отвеку на Руси, как довеку в Союзе. И даже и особенно неслись
даяния в судебные органы. И, робеем добавить, -- в ЧК. Красно переплетенные
с золотым тиснением тома истории молчат, но старые люди, очевидцы
вспоминают, что, в отличие от сталинского времени, судьба арестованных
политических в первые годы революции сильно зависела от взяток: их
нестеснительно брали и по ним честно выпускали. И вот Крыленко, отобрав лишь
дюжину [дел] за пятилетие, сообщает нам о двух таких процессах. Увы, и
московский и Верховный трибуналы продирались к совершенству непрямым путем,
грязли в неприличии.
б) [Дело трех следователей московского ревтрибунала.] (апрель 1918 г.)
В марте 18 г. был арестован Беридзе, спекулянт золотыми слитками. Жена
его, как это было принято, стала искать путей выкупить мужа. Ей удалось
найти цепочку знакомства к одному из следователей, тот привлек еще двоих, на
тайной встрече они потребовали с неё 250 тысяч, после торговли скинули до 60
тысяч, из них половину вперед, а действовать через адвоката Грина. Всё
обошлось бы безвестно, как проходили гладко сотни сделок, и не попало бы
дело в крыленковскую летопись, и в нашу (и на заседание Совнаркома даже!),
если бы жена не стала жаться с деньгами, не привезла бы Грину только 15
тысяч аванса вместо тридцати, а главное по женской суетливости не перерешила
бы за ночь, что адвокат не солиден, и утром не бросилась бы к новому --
присяжному поверенному Якулову. Не сказано, кто именно, но видимо Якулов и
решил защемить следователей.
В этом процессе интересно, что все свидетели, начиная со злополучной
жены, стараются давать показания в пользу подсудимых и смазывать обвинение
(что невозможно на процессе политическом!). Крыленко объясняет так: это из
обывательских соображений, они чувствуют себя чужими нашему Революционному
Трибуналу. (Мы же осмелимся обывательски предположить: а не научились ли
свидетели [боятся] за полгода диктатуры пролетариата? Ведь большая дерзость
нужна -- топить следователей ревтрибунала. А -- что' потом с тобой?..)
Интересна и аргументация обвинителя. Ведь месяц назад подсудимые были его
сподвижники, соратники, помощники, это были люди, безраздельно преданные
интересам Революции, а один из них, Лейст, был даже "суровым обвинителем,
способным метать громы и молнии на всякого, кто посягнет на основы", -- и
что ж теперь о них говорить? откуда искать порочащее? (ибо взятка сама по
себе порочит недостаточно). А понятно, откуда: [прошлое]! анкета!
"Если присмотреться" к этому Лейсту, то "найдутся чрезвычайно любопытные
сведения". Мы заинтригованы: это давний авантюрист? Нет, но -- сын
профессора Московского университета! А профессор-то не простой, а такой, что
за двадцать лет уцелел черезо все реакции из-за безразличия к политической
деятельности! (Да ведь несмотря на реакцию и у Крыленки тоже экстерном
принимали...) Удивляться ли, что сын его -- двурушник?
А Подгайский -- тот сын судейского чиновника, безусловно -- черносотенца,
иначе как бы отец двадцать лет служил царю? А сынишка тоже готовился к
судебной деятельности. Но случилась революция -- и шнырнул в ревтрибунал.
Еще вчера это рисовалось благородно, но теперь это отвратительно!
Гнуснее же их обоих, конечно, -- Гугель. Он был издателем -- и что же
предлагал рабочим и крестьянам в качестве умственной пищи? -- он "питал
широкие массы недоброкачественной литературой", не Марксом, а книгами
буржуазных профессоров с мировыми именами (тех профессоров мы тоже вскоре
встретим на скамье подсудимых).
