русском языке и не перевели. Расписавшись, он не понял, что это был
приговор, долго потом ждал суда, еще позже в лагере смутно вспоминал этот
случай и догадался.)
Я вернулся в бокс с улыбкой. Странно, с каждой минутой я становился всё
веселей и облегченней. Все возвращались с [червонцами], и Валентин тоже.
Самый детский срок из нашей сегодняшней компании получил тот рехнувшийся
бухгалтер (до сих пор он сидел невменяемый). После него наиболее детский был
у меня.
В брызгах солнца, в июльском ветерке всё так же весело покачивалась
веточка за окном. Мы оживленно болтали. Там и сям все чаще возникал в боксе
смех. Смеялись, что всё гладко сошло; смеялись над потрясённым бухгалтером;
смеялись над нашими утренними надеждами и как нас провожали из камер,
заказывали условные передачи -- четыре картошины! два бублика!
-- Да амнистия будет! -- утверждали некоторые. -- Это так, для формы,
пугают, чтоб крепче помнили. Сталин сказал одному американскому
корреспонденту...
-- А как корреспондента фамилия?
-- Фамилию не знаю...
Тут нам велели взять вещи, построили по-двое и опять повели через тот же
дивный садик, наполненный летом.
И куда же? Опять в [баню]!
Это привело нас уже к раскатистому хохоту -- ну и головотяпы! Хохоча, мы
разделись, повесили одежки наши на те же крючки и их закатили в ту же
прожарку, куда уже закатывали сегодня утром. Хохоча, получили по пластинке
гадкого мыла и прошли в просторную гулкую мыльню смывать девичьи гульбы. Тут
мы оплескивались, лили, лили на себя горячую воду и так резвились, как если
б это школьники пришли в баню после последнего экзамена. Этот очищающий,
облегчающий смех был, я думаю, даже не болезненным, а живой защитой и
спасением организма.
Вытираясь, Валентин говорил мне успокаивающе, уютно:
-- Ну ничего, мы еще молодые, еще будем жить. Главное -- не оступиться
[теперь]. В лагерь приедем -- и [ни слова] ни с кем, чтобы нам новых сроков
не мотали. Будем [честно работать -- и молчать, молчать].
И так он верил в эту программу, так надеялся, невинное зернышко промеж
сталинских жерновов! Хотелось согласиться с ним, уютно отбыть срок а потом
вычеркнуть пережитое из головы.
Но я начинал ощущать в себе: если надо НЕ ЖИТЬ для того, чтобы жить -- то
и зачем тогда?..
Нельзя сказать, чтобы ОСО придумали после революции. Еще Екатерина II
дала неугодному ей журналисту Новикову пятнадцать лет можно сказать -- по
ОСО, ибо не отдавала его под суд. И все императоры по-отечески нет-нет да и
высылали неугодных им без суда. В 60-х годах XIX века прошла коренная
судебная реформа. Как будто и у властителей и у подданных стало
вырабатываться что-то вроде юридического взгляда на общество. Тем не менее и
в 70-х и в 80-х годах Короленко прослеживает случаи административной
расправы вместо судебного осуждения. Он и сам в 1876 году с еще двумя
студентами был выслан без суда и следствия по распоряжению товарища министра
государственных имуществ (типичный случай ОСО). Без суда же в другой раз он
был сослан с братом в Глазов. Короленко называет нам Федора Богдана --
ходока, дошедшего до самого царя и потом сосланного; Пьянкова, оправданного
по суду, но сосланного по высочайшему повелению; еще несколько человек. И
Засулич в письме из эмиграции объясняла, что скрывается не от суда, а от
бессудной административной расправы.
Таким образом традиция пунктирчиком тянулась, но была она слишком
расхлябанная, пригодная для азиатской страны дремлющей, но не прыгающей
вперед. И потом эта обезличка: [кто] же был ОСО? То царь, то губернатор, то
товарищ министра. И потом, простите, это не размах, если можно [перечислить]
имена и случаи.
Размах начался с 20-х годов, когда для постоянного обмина суда были
созданы [постоянно] же действующие [тройки]. Вначале это с гордостью даже
выпирали -- тройка ГПУ! Имен заседателей не только не скрывали --
рекламировали! Кто на Соловках не знал знаменитой московской тройки -- Глеб
Бойкий, Вуль и Васильев?! Да и верно, слово-то какое ТРОЙКА! Тут немножко и
бубенчики под дугой, разгул масленицы, и впереплет с тем и загадочность:
почему -- "тройка"? что это значит? суд -- тоже ведь не четверка! а тройка
-- не суд! А пущая загадочность в том, что -- заглазно. Мы там не были, не
видели, нам только бумажка: распишитесь. Тройка еще страшней ревтрибунала
получилась. А там она еще обособилась, закуталась, заперлась в отдельной
комнате и фамилии спрятались. И так мы привыкли, что члены Тройки не пьют,
не едят и среди людей не передвигаются. А уж как удалились однажды на
совещание и -- навсегда, лишь приговоры нам -- через машинисток. (И -- с
возвратом: такой документ нельзя на руках оставлять.)
Тройки эти (мы на всякий случай пишем во множественном числе, как о
божестве не знаешь никогда, где оно существует) отвечали возникшей
неоступной потребности: однажды арестованных на волю не выпускать (ну вроде
Отдела технического контроля при ГПУ: чтоб не было [брака]). И если уж
оказался не виноват и судить его никак нельзя, так вот через Тройку пусть
получит свои "минус тридцать два" (губернских города) или в ссылочку на
два-три года, а уже смотришь -- ушко и выстрижено, он уж навсегда помечен и
теперь будет впредь "рецидивист".
(Да простит нас читатель: ведь мы опять сбились на этот правый
оппортунизм -- понятие "вины", виноват-не виноват. Ведь толковано ж нам, что
[дело не в личной вине, а в социальной опасности]: можно и невиного
посадить, если социально-чуждый, можно и виноватого выпустить, если
социально-близкий. Но простительно нам, без юридического образования, если
сам Кодекс 1926-го года, по которому батюшке мы двадцать пять лет жили, и
тот критиковался за "недопустимый буржуазный подход", за "недостаточный
классовый подход", за какое-то "буржуазное отвешивание наказания в меру
тяжести содеянного". *(2)
Увы, не нам достанется написать увлекательную историю этого Органа: как
Тройки превратились в ОСО; когда переназвались; бывало ли ОСО в областных
городах -- или только одно в белокаменной; и кто из наших крупных гордых
деятелей туда входил; как часто и как долго оно заседало; с чаем ли, без чая
и что к чаю; и как само это обсуждение шло -- разговаривали при этом или
даже не разговаривали? Не мы напишем -- потому что не знаем. Мы наслышаны
только, что сущность ОСО была триединой, и хотя сейчас недоступно назвать
усердных его заседателей, известны те три органа, которые имели там
представителей: один -- от ГБ, один -- от МВД, один -- от прокуратуры.
Однако не будет чудом, если когда-нибудь мы узнаем, что не было никаких
заседаний, а был штат опытных машинисток, составляющих выписки из
несуществующих протоколов, и один управделами, руководивший машинистками.
Вот машинистки -- это точно были, за это ручаемся!
До 1924-го года права троек ограничивались тремя годами; с 1924-го
распростёрлись на пять лет лагерей; с 1937-го вкатывало ОСО [червонец]; с
1948-го успешно клепало и [четвертную]. Есть люди (Чавдаров), знающие, что в
годы войны ОСО давало и расстрел. Ничего необыкновенного.
Нигде не упомянутое ни в конституции, ни в кодексе, ОСО, однако,
оказалось самой удобной котлетной машинкой -- неупрямой, нетребовательной и
не нуждающейся в смазке законами. Кодекс был сам по себе, а ОСО -- само по
себе и легко крутилось без всех его двухсот пяти статей, не пользуясь ими и
не упоминая их.
Как шутят в лагере: на [нет] и суда нет, а есть Особое Совещание.
Разумеется, для удобства оно тоже нуждалось в каком-то входном коде, но
для этого оно само себе и выработало [литерные] статьи, очень облегчавшие
оперирование (не надо голову ломать, подгонять к формулировкам кодекса), а
по числу своему доступные памяти ребенка (часть из них мы уже упоминали):
-- АСА -- АнтиСоветская Агитация
-- КРД -- КонтрРеволюционная Деятельность
-- КРТД -- КонтрРеволюционная Троцкистская Деятельность (эта буквочка "т"
очень утяжеляла жизнь зэка в лагере)
-- ПШ -- Подозрение в Шпионаже (шпионаж, выходящий за подозрение
передавался в трибунал)
-- СВПШ -- Связи, Ведущие (!) к Подозрению в Шпионаже
-- КРМ -- КонтрРеволюционное Мышление
-- ВАС -- Вынашивание АнтиСоветских настроений
-- СОЭ -- Социально-Опасный Элемент
-- СВЭ -- Социально-Вредный Элемент
-- ПД -- Преступная Деятельность (её охотно давали бывшим лагерникам,
если ни к чему больше придраться было нельзя)
И, наконец, очень ёмкая
-- ЧС -- Член Семьи (осужденного по одной из предыдущих литер)
Не забудем, что литеры эти не рассеивались равномерно по людям и годам, а
подобно статьям кодекса и пунктам Указов, наступали внезапными эпидемиями.
И еще оговоримся: ОСО вовсе не претендовало дать человеку [приговор]! --
оно не давало приговора! -- оно [накладывало административное взыскание],
вот и всё. Естественно ж было ему иметь и юридическую свободу!
Но хотя взыскание не претендовало стать судебным приговором, оно могло
быть до двадцати пяти лет и включать в себя:
-- лишение званий и наград;
-- конфискацию всего имущества;
-- закрытое тюремное заключение;
-- лишение права переписки -и человек исчезал с лица земли еще надежнее,
чем по примитивному судебному приговору.
Еще важным преимуществом ОСО было то, что его постановления нельзя было
обжаловать -- некуда было жаловаться: никакой инстанции ни выше его, ни ниже
его. Подчинялось оно только министру внутренних дел, Сталину и сатане.
Большим достоинством ОСО была и быстрота: её лимитировала лишь техника
машинописи.
Наконец, ОСО не только не нуждалось видеть обвиняемого в глаза (тем
разгружая межтюремный транспорт), но даже не требовало и фотографии его. В
период большой загрузки тюрем тут было еще то удобство, что заключённый,
окончив следствие, мог не занимать собою места на тюремном полу, не есть
дарового хлеба, а сразу -- быть направляем в лагерь и честно там трудиться.
Прочесть же копию выписки он мог и гораздо позже.
В льготных случаях бывало так, что заключённых выгружали из вагонов на
станции назначения; тут же, близ полотна, ставили на колени (это -- от
побега, но получалось -- для молитвы ОСО) и тотчас же прочитывали им
приговоры. Бывало иначе: приходящие в Переборы в 1938 году этапы не знали ни
своих статей, ни сроков, но встречавший их писарь уже знал и тут же находил
в списке: СВЭ -- 5 лет (это было время, когда требовалось срочно много людей
на канал "имени Москвы").
А другие и в лагере по много месяцев работали, не зная приговоров. После
этого (рассказывает И. Добряк) их торжественно построили -- да не
когда-нибудь, а в день 1 мая 1938 года, когда красные флаги висели, и
объявили приговоры тройки по Сталинской области (всё-таки ОСО
рассредотачивалось в натужное время): от десяти до двадцати лет каждому. А
мой лагерный бригадир Синебрюхов в том же 1938 году с целым эшелоном
неосужденных отправлен был из Челябинска в Череповец. Шли месяцы, зэки там
работали. Вдруг зимою, в выходной день (замечаете, в какие дни-то? выгода
ОСО в чём?) в трескучий мороз их выгнали во двор, построили, вышел приезжий
лейтенант и представился, что прислан объявить им постановления ОСО. Но
парень он оказался не злой, покосился на их худую обувь, на солнце в
морозных столбах и сказал так:
-- А впрочем, ребята, чего вам тут мерзнуть? Знайте: всем вам дало ОСО по
десять лет, это редко-редко кому по восемь. Понятно? Р-разой-дись!..
Но при такой откровенной машинности Особого Совещания -- зачем еще суды?
