норвежские фиорды. В ливийские пески. В "hiwi" -- Нilfswilligе --
добровольных помощников немецкого вермахта (12 hiwi было в каждой немецкой
роте). Наконец, еще -- в деревенских полицаев, гоняться и ловить партизан
(от которых Родина тоже откажется от многих). Куда б ни звал он, куда угодно
-- только б тут не подыхать, как забытая скотина.
С человека, которого мы довели до того, что он грызет летучих мышей --
[[мы сами]] сняли всякий его долг не то что перед родиной, но -- перед
человечеством!
И те наши ребята, кто из лагерей военнопленных вербовались в
краткосрочных шпионов, еще не делали крайних выводов из своей брошенности,
еще поступали чрезвычайно патриотически. Они видели в этом самый ненакладный
способ вырваться из лагеря. Они почти поголовно так представляли, что едва
только немцы перебросят их на советскую сторону -- они тотчас объявяться
властям, сдадут свое оборудование и инструкции, вместе с добродушным
командованием посмеются над глупыми немцами, наденут красноармейскую форму и
бодро вернутся в строй вояк. Скажите, ДА ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ КТО МОГ ОЖИДАТЬ
ИНОГО? КАК МОГЛО БЫТЬ ИНАЧЕ? Это были ребята простосердечные, я многих их
повидал -- с незамысловатыми круглыми лицами, с подкупающим вятским или
владимирским говорком. Они бодро шли в шпионы, имея четыре -- пять классов
сельской школы и никаких навыков обращаться с компасом и картой.
Так, кажется, единственно-верно они представляли свой выход. Так,
кажется, расходна и глупа была для немецкого командования вся эта затея. Ан
нет! Гитлер играл в тон и в лад своему державному брату! Шпиономания была
одной из основных черт сталинского безумия. Сталину казалось, что страна
кишит шпионами. Все китайцы, жившие на Дальнем Востоке, получили шпионский
пункт 58-6, взяты были в северные лагеря и вымерли там. Та же участь
постигла китайцев-участников Гражданской войны, если они заблаговременно не
умотались. Несколько сот тысяч корейцев были высланы в Казахстан, сплошь
подозреваясь в том же. Все советские, когда-либо побывавшие за границей,
когда-либо замедлившие шаги около гостиницы "Интурист", когда-либо попавшие
в один фотоснимок с иностранной физиономией, или сами сфотографировавшие
городское здание (Золотые Ворота во Владимире) -- обвинялись в том же.
Глазевшие слишком долго на железнодорожные пути, на шоссейный мост, на
фабричную трубу -- обвинялись в том же. Все многочисленные иностранные
коммунисты, застрявшие в Советском Союзе, все крупные и мелкие коминтерновцы
сподряд, без индивидуальных различий -- обвинялись прежде всего в шпионстве.
*(6) И латышские стрелки -- самые надежные штыки ранних лет революции, при
их сплошных посадках в 1937 году обвинялись в шпионстве же! Сталин как бы
обернул и умножил знаменитое изречение кокетливой Екатерины: он предпочитал
сгноить девятьсот девяносто девять невинных, но не пропустить одного
всамделишного шпиона. Так как же можно было поверить русским солдатам,
действительно побывавшим в руках немецкой разведки?! И какое облегчение для
палачей МГБ, что тысячами валящие из Европы солдаты и не скрывают, что они
-- добровольно завербованные шпионы! Какое разительное подтверждение
прогнозов Мудрейшего из Мудрейших! Сыпьте, сыпьте, недоумки! Статья и мзда
для вас давно уже приготовлены!
Но уместно спросить: всё-таки были же и такие, которые ни на какую
вербовку не пошли; и нигде по специальности у немцев не работали; и не были
лагерными орднерами; и всю войну просидели в лагере военнопленных, носа не
высовывая; и всё-таки не умерли, хотя это почти невероятно! Например, делали
зажигалки из металлических отбросов, как инженеры-электрики Николай
Андреевич Семёнов и Фёдор Фёдорович Карпов, и тем подкармилвались. Неужели
им-то не простила Родина сдачи в плен?
Нет, не простила! И с Семёновым и с Карповым я познакомился в Бутырках,
когда они уже получили свои законные... сколько? догадливый читатель уже
знает: [десять] и [пять намордника]. А будучи блестящими инженерами они
ОТВЕРГЛИ немецкое предложение работать по специальности! А в 41-м году
младший лейтенант Семёнов пошел на фронт ДОБРОВОЛЬНО. А в 42-м году он еще
имел [пустую кобуру] вместо пистолета (следователь не понимал, почему он не
застрелился из кобуры). А из плена он ТРИЖДЫ бежал. А в 45-м, после
освобождения из концлагеря, был посажен как штрафник на наш танк (танковый
десант) -- и БРАЛ БЕРЛИН, и получил орден [Красной звезды] -- и уже после
этого только был окончательно посажен и получил [срок]. Вот это и есть
зеркало нашей Немезиды.
Мало кто из военнопленных пересек советскую границу как вольный человек,
а если в суете просочился, то взят был потом, хоть и в 1946-47-м годах.
Одних арестовывали в сгонных пунктах в Германии. Других будто арестовывали,
но от границы везли в товарных вагонах под конвоем в один из многочисленных,
по всей стране разбросанных Проверочно-Фильтрационных лагерей (ПФЛ). Эти
лагеря ничем не отличались от ИТЛ кроме того, что помещенные в них еще не
имели срока и должны были получить его уже в лагере. Все эти ПФЛ были тоже
при деле, при заводе, при шахте, при стройке, и бывшие военнопленные, видя
возвращенную родину через ту же колючку, как видели и Германию, с первого же
дня могли включиться в 10-часовой рабочий день. На досуге -- вечерами и
ночами -- проверяемых допрашивали, для того было в ПФЛ многократное
количество оперативников и следователей. Как и всегда, следствие начинало с
положения, что ты заведомо виноват. Ты же, не выходя за проволоку, должен
был доказать, что [не] виноват. Для этого ты мог только ссылаться на
свидетелей -- других военнопленных, те же могли попасть совсем не в ваш ПФЛ,
а за тридевять областей, и вот оперативники кемеровские слали запросы
оперативникам соликамским, а те допрашивали свидетелей и слали свои ответы и
новые запросы, и тебя тоже допрашивали как свидетеля. Правда, на выяснение
судьбы могло уйти и год, и два -- но ведь Родина ничего на этом не теряла:
ведь ты же каждый день добывал уголёк. И если кто-нибудь из свидетелей
что-нибудь показал на тебя не так или уже не оказалось свидетелей в живых,
-- пеняй на себя, тут уж ты оформлялся как изменник родины, и выездная
сессия трибунала штемпелевала твою [десятку]. Если же, как ни выворачивай,
сходилось, что вроде ты действительно немцам не служил, а главное -- в глаза
не успел повидать американцев и англичан (освобождение из плена не нами, а
ИМИ, было обстоятельством сильно отягчающим) -- тогда оперативники решали,
какой степени изоляции ты достоин. Некоторым предписывали смену места
жительства (это всегда нарушает связи человека
жением, делает его более уязвимым). Другим благородно предлагали идти работать в [Вохру], то есть военизированную лагерную охрану: как будто оставаясь вольным, человек терял всякую личную свободу и уезжал в глушь. Третьим же жали руки и, хотя за чистую сдачу в плен такой человек всё равно заслуживал расстрела, его гуманно отпускали домой. Но преждевременно такие люди радовались! Еще опережая его самого, по тайным какналам спецчастей на его родину уже пошло его [дело]. Люди эти всё равно навек оставались [не нашими], и при первой же массовой посадке, вроде 48-49 годов, их сажали уже по пункту агитации или другому подходящему, сидел я и с такими.
"Эх, если б я знал!.." -- вот была главная песенка тюремных камер той
весны. Если б я знал, что так меня встретят! что так обманут! что такая
судьба! -- да неужели б я вернулся на Родину? Ни за что!!! Прорвался бы в
Швейцарию, во Францию! ушел бы за море! за океан! за три океана. *(7)
Более рассудительные поправляли: ошибка раньше сделана! нечего было в
41-м году в передний ряд лезть. Знать бы знать, не ходить бы в рать. Надо
было в тылу устраиваться с самого начала, спокойное дело, они теперь герои.
А еще, мол, вернее было дезертировать: и шкура наверняка цела, и десятки им
не дают, а восемь лет, семь; и в лагере ни с какой должности не сгонят --
дезертир ведь не враг, не изменник, не политический, он свой человек,
[бытовичёк]. Им возражали запальчиво: зато дезертирам эти все годы --
отсидеть и сгнить, их не простят. А на нас -- амнистия скоро будет, нас всех
распустят. (Еще главной-то дезертирской льготы тогда не знали!..)
Те же, кто попал по 10-му пункту, с домашней своей квартиры или из
Красной армии, -- те частенько даже завидовали: черт его знает! за [те же
деньги] (за те же десять лет) сколько можно было интересного повидать, как
эти ребята, где только не побывать! А мы так и околеем в лагере, ничего,
кроме своей вонючей лестницы не видав. Впрочем, эти, по 58-10, едва скрывали
ликующее предчувствие, что им-то амнистия будет в первую очередь!)
Не вздыхали "эх, если бы я знал" (потому что знали, на что шли), и не
ждали пощады, и не ждали амнистии -- только власовцы.
Еще задолго до нежданного нашего пересечения на тюремных нарах я знал о
них и недоумевал о них.
Сперва это были много раз вымокшие и много раз высохшие листовки,
затерявшиеся в высоких, третий год не кошенных травах прифронтовой орловской
полосы. В них объявлялось о создании в декабре 1942 года какого-то
смоленского "русского комитета" -- то ли претендующего быть подобием
русского правительства, то ли нет. Видно, этого еще не решили и сами немцы.
И оттого неуверенное сообщение казалось даже просто вымыслом. На листовках
был снимок генерала Власова и изложена его биография. На неясном снимке лицо
казалось сыто-удачливым, как у всех наших генералов новой формации.
(Говорили мне потом, что это не так, что Власов имел наружность скорей
западного генерала -- высок, худ, в роговых очках). А из биографии эта
удачливость как будто подтверждалась: не запятнала служба военным советником
у Чан-Кай-Ши. Первое потрясение его жизни только и было, когда его 2-ю
ударную армию бездарно покинули умирать от голода в окружении. Но каким
фразам той биографии вообще можно было верить? *(8)
Глядя на этот снимок, невозможно было поверить, что вот -- выдающийся
человек или что вот он давно и глубоко болел за Россию. А уж листовки,
сообщавшие о создании РОА -- "русской освободительной армии" не только были
написаны дурным русским языком, но и с чужим духом, явно немецким, и даже
незаинтересованно в предмете, зато с грубой хвастливостью по поводу сытой
каши у них и веселого настроения у солдат. Не верилось и в эту армию, а если
она действительно была -- то уж какое там веселое настроение?.. Вот так-то
соврать только немец и мог. *(9)
Что русские против нас вправду есть и что они бьются круче всяких
эсэсовцев, мы отведали вскоре. В июле 1943 года под Орлом взвод русских в
немецкой форме защищал, например, Собакинские Выселки. Они бились с таким
отчаянием, будто эти Выселки построили сами. Одного загнали в погреб, к нему
туда бросали ручные гранаты, он замолкал; но едва совались спуститься -- он
снова сек автоматом. Лишь когда ухнули туда противотанковую гранату, узнали,
еще в погребе у него была яма, и в ней он перепрятывался от разрыва
противопехотных гранат. Надо представить себе степень оглушенности, контузии
и безнадежности, в которой он продолжал сражаться.
Защищали они, например, и несбиваемый днепровский плацдарм южнее Турска,
там две недели шли безуспешные бои за сотни метров, и бои свирепые и морозы
такие же (декабрь 43-го года). В этом осточертении многодневного зимнего боя
в маскхалатах, скрывавших шинель и шапку, были и мы и они, и под Малыми
Козловичами, рассказывали мне, был такой случай. В перебежках между сосен
