близ самого дворца цепь автоматчиков начала теснить толпу назад, к решётке
сквера, (Разные свидетели в один голос говорят, что [[эти]] солдаты были --
нацмены, кавказцы, свежепривезённые с другого конца военного округа, и ими
заменили стоявшую перед тем цепь из местного гарнизона. Но показания
разноречат: получила ли перед тем стоявшая цепь солдат приказ стрелять, и
верно ли, что приказ был не выполнен из-за того, что капитан, принявший его,
не скомандовал солдатам, а кончил с собой перед строем. *(3) Самоубийство
офицера не вызывает сомнения, но не ясны рассказы об обстоятельствах и никто
не знает фамилии этого героя совести.) Толпа пятилась, однако никто не ждал
ничего дурного. Неизвестно, кто отдал команду, *(4) -- но [[эти]] солдаты
подняли автоматы и дали первый залп поверх голов.
Может быть, генерал [Плиев] и не собирался сразу расстреливать толпу --
да события развились по себе: данный поверх голов залп пришелся по деревьям
сквера и по мальчишкам, которые стали оттуда падать. Толпа видимо взревела
-- и тут солдаты, по приказу ли, в кровяном ли безумии или в испуге -- стали
густо стрелять уже по толпе, [притом разрывными пулями]. *(5) (Кенгир
помните? Шестнадцать на вахте?) Толпа в панике бежала, теснясь в обходах
сквера -- но [стреляли и в спины бегущих]. Стреляли до тех пор, пока
опустела вся большая площадь за сквером, за ленинским памятником -- через
бывший Платовский проспект и до Московской улицы. (Один очевидец говорит:
впечатление было, что всё завалено трупами. Но, конечно, там и раненых было
много. По разным данным довольно дружно сходится, что убито было человек
70-80. *(6) Солдаты стали искать и задерживать автомашины, автобусы, грузить
туда убитых и раненых и отправлять в военный госпиталь, за высокую стену.
(Еще день-два ходили те автобусы с окровавленными сиденьями.)
Так же, как и в Кенгире, была применена в этот день кино-фотосъёмка
мятежников на улицах.
Стрельба прекратилась, испуг прошёл, к площади снова нахлынула толпа и по
ней [снова стреляли].
Это было от полудня до часу дня. Вот что видел внимательный свидетель в
два часа дня: "На площади перед горкомом стоят штук восемь танков разных
типов. Перед ними -- цепь солдат. Площадь почти безлюдна, стоят лишь кучки,
преимущественно молодёжь и что-то выкрикивают солдатам. На площади во
вмятинах асфальта -- лужи крови, не преувеличиваю, до тех пор я не
подозревал, что столько крови вообще может быть. Скамьи в сквере перепачканы
кровью, кровавые пятна на песчаных дорожках сквера, на побеленных стволах
деревьев. Вся площадь исполосована танковыми гусеницами. К стене горкома
прислонён красный флаг, который несли демонстранты, на древко сверху
наброшена серая кепка, забрызганная бурой кровью. А по фасаду горкома --
кумачёвое полотнище, давно висящее там: "Народ и партия -- едины!"
Люди ближе подходят к солдатам, стыдят и проклинают их: "Как вы могли?!"
"В кого вы стреляли?" "В народ стреляли!" Они оправдываются: "Это не мы! Нас
только что привезли и поставили. Мы ничего не знали".
Вот расторопность наших убийц (а говорят -- неповоротливые бюрократы):
[[тех]] солдат уже успели убрать, а поставить недоумевающих русских. Знает
дело генерал Плиев...
Постепенно, часам к пяти-шести, площадь снова наполнилась народом.
(Храбрые новочеркассцы! По городскому радио всё время: "граждане, не
поддавайтесь на провокацию, расходитесь по домам!" Тут автоматчики стоят, и
кровь не смыта -- а они снова напирают.) Выкрики, больше -- и снова
стихийный митинг. Уже известно, что в город прилетело (да наверно -- еще к
первому расстрелу?) шесть высших членов ЦК, в том числе, конечно, Микоян
(специалист по будапештским ситуациям), Фрол Козлов (остальных называют
неточно). Они остановились, как в крепости, в здании КУККС, бывшего
кадетского корпуса. И делегация молодых рабочих НЭВЗа послана к ним
рассказать о происшедшем. В толпе гудят: "Пусть Микоян приедет сюда! Пусть
сам посмотрит на эту кровь!" Нет, Микоян не приедет. Но вертолёт-дозорщик
низко облетает площадь часов около шести, рассматривает. Улетел.
Скоро из КУККСа возвращается делегация рабочих. Это согласовано:
солдатская цепь пропускает делегатов и в сопровождении офицеров их выводят
на балкон горкома. Тишина. Делегаты передают толпе, что были у членов ЦК,
рассказывали им про эту "кровавую субботу", и [Козлов плакал], когда
услышал, как от первого залпа посыпались дети с деревьев. (Кто знает Фрола
Козлова -- главу ленинградских партийных воров и жесточайшего сталиниста? --
он плакал!..) Члены ЦК пообещали, что расследуют эти события и сурово
накажут виновных (ну, так же и в Особлагах нам обещали), а сейчас необходимо
всем разойтись по домам, чтобы не устраивать в городе беспорядков.
Но митинг не разошёлся! К вечеру он густел еще более. Отчаянные
новочеркассцы! (Есть слух, что бригада политбюро в этот вечер приняла
решение [выселить всё население города поголовно!] Верю, ничего б тут не
было дивного после высылок народов. Не тот же ли Микоян и тогда был около
Сталина?)
Около 9 вечера попробовали разогнать народ танками от дворца, Но едва
танкисты завели моторы, люди облепили их, закрыли люки, смотровые щели.
Танки заглохли. Автоматчики стояли, не пытаясь помочь танкистам.
Еще через час появились танки и бронетранспортёры с другой стороны
площади, а на их броне сверху -- прикрытие автоматчиков. (Ведь у нас какой
фронтовой опыт! Мы же победили фашистов!) Идя на большой скорости (под свист
молодёжи с тротуаров, студенты к вечеру освободились), они очистили проезжую
часть Московской и б. Платовского.
Лишь около полуночи автоматчики стали стрелять трассирующими в воздух --
и толпа стала расходиться.
(Сила народного волнения! Как быстро ты меняешь государственную
обстановку! Накануне -- комендантский час и так страшно, а вот весь город
гуляет и свистит. И неужели под корою полустолетия так близко это лежит --
совсем другой народ, совсем другой воздух?)
3 июня городское радио передало речи Микояна и Козлова. Козлов не плакал.
Не обещали уже и искать виновников (верхо'вых). Говорилось, что [события
спровоцированы врагами] и [враги будут сурово наказаны]. (Ведь с площади
люди уже разошлись.) Еще сказал Микоян, что [разрывные пули не приняты на
вооружение советской армии -- следовательно их применяли враги].
(Но кто же эти враги?.. На каком парашюте они спустились? Куда они
делись? -- хоть бы увидеть одного! О, как мы привыкли к дурачению! --
"враги", и как будто что-то понятно... Как бесы для средневековья...) *(7)
Тотчас же обогатились магазины сливочным маслом, колбасой и многим
другим, чего давно здесь не было, а только в столицах бывает.
Все раненые пропали без вести, никто не вернулся. Напротив, [семьи]
раненых и убитых (они же искали своих!..) были [высланы в Сибирь]. Так же и
многие причастные, замеченные, сфотографированные. Прошла серия закрытых
судов над участниками демонстрации. Было и два суда "открытых" (входные
билеты -- парторгам предприятий и аппарату горкома). На одном судили 9
мужчин (к расстрелу) и двух женщин (к пятнадцати годам).
Состав горкома остался прежним.
В следующую субботу, после "кровавой", радио объявило: "рабочие
электровозостроительного дали обязательство досрочно выполнить семилетний
план".
...Если б не был царь слаба'к, догадался бы и он 9-го января в Петербурге
ловить рабочих с хоругвями и лепить им бандитизм. И никакого бы
"революционного движения" как не бывало.
Вот и в г. Александрове в 1961 г., за год до Новочеркасска, милиция
забила насмерть задержанного и потом помешала нести его на кладбище мимо
своего "отделения". Толпа разъярилась -- и сожгла отделение милиции. Тотчас
же были аресты. (Сходная история, в близкое время -- и в Муроме.) Ка'к
теперь рассматривать арестованных? При Сталине получал 58-ю даже портной,
воткнувший иголку в газету. А теперь рассудили умней: разгром милиции не
считать политическим актом. Это -- будничный бандитизм. Такая была
[инструкция спущена]: "массовые беспорядки" -- политикой не считать. (А что
ж тогда вообще -- политика?)
Вот -- и не стало [политических].
А еще ведь льётся и тот поток, который никогда не иссякал в СССР. Те
преступники, которых никак не коснулась "благодетельная волна, вызванная к
жизни..." и т. д. Бесперебойный поток за все десятилетия -- и когда
"нарушались ленинские нормы", и когда соблюдались, а при Хрущеве -- так с
новым остервенением.
Это -- верующие. Кто сопротивлялся новой жестокой волне закрытия церквей.
Монахи, которых выбрасывали из монастырей (здесь многое сообщил нам
Краснов-Левитин). Упорные сектанты, особенно кто отказывался от военной
службы -- уж тут не взыщите, прямая помощь империализму, по нашим мягким
временам на первый раз -- 5 лет.
Но эти уж -- никак не политические, это -- "религиозники", их надо же
[воспитывать]: увольнять с работы [за веру одну]; подсылать комсомольцев
бить у верующих стёкла; административно обязывать верующих являться на
антирелигиозные лекции; автогеном перепиливать церковные двери, тракторными
тросами сваливать купола, разгонять старух из пожарной кишки. (Это и есть
[диалог], товарищи французские коммунисты?)
Как заявили почаевским монахам, в Совете Депутатов Трудящихся: "[если
исполнять советские законы, то коммунизма придется долго ждать]".
И только в крайнем случае, когда [воспитание] не помогает -- ну, тогда
приходится прибегать к [закону].
Но тут-то мы и можем блеснуть алмазным благородством нашего сегодняшнего
Закона: мы не судим закрыто, как при Сталине, не судим заочно -- а даже
полупублично (с присутствием полупублики).
Держу в руках запись: процесс над баптистами в г. Никитовка, Донбасс,
январь 1964 г.
Вот как он происходит. Баптистов, приехавших поприсутствовать, -- под
предлогом выяснения личности задерживают на трое суток в тюрьме (пока суд
пройдёт и напугать). Кинувший подсудимым цветы (вольный гражданин!) получил
10 суток. Столько же получил и баптист, ведший запись суда, запись его
отобрали (сохранилась другая). Пачку избранных комсомольцев пропустили через
боковую дверь прежде остальной публики -- чтобы они заняли первые ряды. Во
время суда из публики, выкрики: "Их всех облить керосином и запалить!" Суд
не препятствует этим справедливым крикам. Характерные приёмы суда: показания
враждебных соседей; показания перепуганных малолетних: выводят перед судом
девочек 9 и 11 лет (лишь бы сейчас провести процесс, а что потом будет с
этими девочками -- наплевать). Их тетрадки с божественными текстами
фигурируют как вещественные доказательства.
Один из подсудимых -- Базбей, отец [девяти] детей, горняк, никогда не
получивший от шахткома никакой поддержки именно потому, что он баптист. Но
дочь его Нину, восьмиклассницу, запутали, купили (50 рублей от шахткома),
обещали впоследствии устроить в институт, и она дала на следствии
фантастические показания на отца: что он хотел отравить её прокисшим ситро;
что когда верующие скрывались для молитвенных собраний в лес (в посёлке их
преследовали) -- там у них был "радиопередатчик -- высокое дерево, опутанное
проволокой". С тех пор Нина стала мучиться от своих ложных показаний, она
заболела головой, её поместили в буйную палату психбольницы. Всё же её
выводят на суд в надежде на показания. Но она всё отвергает! "Следователь
мне сам диктовал, как нужно говорить". Ничего, бесстыжий судья утирается и
считает последние показания Нины недействительными, а предварительные --
