хочешь, а тоже крутись. Зато четвертое взошло с грехом пополам и выдало ни с
того ни с сего урожай непомерный -- сто зерен. Почитал я ту книгу охотникову
и осознал: перемелется. Не волнуйтесь, наблюдается посреди нас и созвездие
Пожилых. Если снизу смотреть, два локтя Вы повыше располагаетесь
Зимарь-Человека звезды. Словно пригоршня светляков Вы. Тот же светит, как
крупный фингал впотьмах, хоть на поверку и мухортный. Егерь данный как
личность в обычных летах, но сам собою видный, заметный. Оспа портрет ему
слегка изменила, еще -- дробью охота его потратила, нос -- морозом, вином
нажгла, а лис ему бешеный ухо отгрыз: понимаем ту бабушку. Вижу -- Зимарь
супругу теперь губить повез, не вытерпел, Даниилы мои с Гурием-звероловом
под городом воскурили, беседуют, а Илья Дзынзырэлла в отхожей местности
старшой объявил: жадаю ракушек твоих, мне их побольше давай, соль и спички
имеются. Всюду сумерки, всюду вечер, везде Итиль. Но там, где Зимарь-Человек
телегой скрипит -- заосеняло с небес, у коллег в Городнище завьюжило, а на
моей Волка-речке -- иволга да желна. Поступаю, как старшая велит, и вступаю
по колено в волну. Набиваю суму переметную я битком и развожу костерок.
Слышу -- мастера в декабре под горой гудят. Речь у них, главным образом, про
Петра, недостаточно ясно точильщикам, что с ним такое. Возвратился тогда
Егор к сидням на косу и сказал им, что нету ему после той дамы развеянья от
бытия ни в чем, хоть вешайся. Те утешать: повеситься ты всегда успеешь,
спорить лучше давай. Спорить так спорить, Петр, заядлый, согласился тотчас.
Знаешь ли селение Вышелбауши? Знаю, завод лесопильный там, как бы, работает.
Верно, давай мы, значит, спорить пари, что не спроворить тебе оттуда хотя бы
одну балясину, а когда и спроворить, то слабо тебе на ней удавиться, слабо,
вряд ли, пожалуй, удушишься ты на ней, запасуешь, кишка тонка, и так далее.
Это сидни Петру на косе говорили, это они, сидни, твердили Федору, а у Ильи
дело к ужину, ракушки на угольях пеку. Скис ветерок и рябь на воде ли, в
душе ли на место вся улеглась, и соловей тут в ужовниках пули льет. Кто про
завод -- я про фабричку. Голос был мне: имей в виду, учредят в грядущие
сроки фабричку при устье Жижи-ручья, не какую-авось, так себе, а пуговичную.
Как учредят, как запустят, да как пойдут пуговицы изготовлять -- так сразу
застегнутые все станут ходить наглухо. И потребуются перламутры в
количествах -- только подтаскивай. И откроют при фабричке точку, но не
коньков, а приемную, и начнут от населения всей державы ракушки брать, ибо
довольно-таки в них перламутров скрывается. А кто более остальных полезного
сдаст, того фабричка челноком подарит. По-хорошему тебе говорю, голос был,
не ленись, собирай сокровища. Много бродил я и много ужинал, ракушек
опустошил -- несть числа. Створок порожних, благоустроенных ладошек
нищенских на манер, створок бесценных, с исподу матовых, припрятал --
страсть. Прятал открыто, разбрасывая по земле, потому что вещь, на виду
лежащая, -- она укромней всего лежит. Так что Вы, эту тайну выведав,
чур-чура, не приходуйте перлы мои, буде обрящете. Ну, в руках повертеть --
повертите, запрещать не хочу, но повертели -- и кладите назад, где взяли,
иначе Карл у Клары украл кораллы получится. Настоящее прошу передать по
команде, чтобы усвоили, табакуры же в первый ряд. А то моду взяли -- все под
пепельницы приспосабливать. Ужо им, настанет, знаете, ли, некоторый день.
Как завижу -- баржи с пилильщиками поволокли бревенчук пилять, то хватаю
мешок поуемистей да поцелей и чешу торопливым аллюром по бивуакам
старопрежних пиров. Соберу, сдам по адресу -- ладья моя. Не худой, все
заметят, Илья себе челночек прикукобил, не так себе. А вы как думали, я
скажу, полагали -- лыком я шит, дулей делан? надеялись -- мякина у
точильщика в котелке? Нет, завистники, нет, нехалявые, это лишь с виду я
юноша немудрой, понарошке только к навозу жмусь. Светлое будущее у меня
настанет тогда с яликом личным. Вот когда мы за ягодами лесными в Заволчье
повадимся, грибники ль записные. А то я приглашаю радушно, а с транспортом
напряженка. Все же верю -- в свое время и на ту сторону попадем, давайте
лишь выдержку отработаем. Сапоги, повторяю, достаньте -- кровь из носу,
крапивой щиколки обстрекать по лощинам -- пара пустяков, да и змея в
буераках держится. Да, и дождевик прихватите, вдруг дождь. Здравия желаем,
долговязый Вы мой в макинтоше и в кепаре, залезайте, корма скучает по Вас.
Мяты, медуницы, болиголова я там подстелил, чтобы Вам пахло недурно, чтоб
ненужный запах отбить. И отчаливаем, наконец, с прибаутками и с козьими
ножками на губах. Верней, Вы в последний момент закапризничали, отказались
-- и я в одиночестве отвалил. Отвалил я пошляться в свои мировые орешники,
которые завещал мне однажды осенью один старожил. Завещал, показал, а к
весне отойти предпочел он к умершим. Но орешники действительно хоть куда, в
гранке каждой орехов, что у приблудной козы, не в обиду ей будет сказано,
под хвостом катяхов. Правда, к стыду моему ни разу я после имение это
недвижимое не навестил. Что за притча, зачем я туда не направлюсь уже на
артельском челне ? А затем, что пропили мы артельский артельным же способом
раз двадцать пять. Пареной репе подобен, но всякую снасть или живность
дозволяет пустить в оборот не единожды. Нету денег порой; ничего, дело
ихнее, зато есть кот. Не у нас, понятно, точильщиков, нам ни к чему, мышь
железа пока не кушает, у мельника, видите ли, имеется кот. И прикидывается
один из шатии перехожим каликою и переходит к мельнику на бугор: какое это
село тут будет у вас? Не обессудь, Малокулебяково, мол. А я думал --
Мыломукомолово тут будет у вас. Нет, Мыкомулоломово -- песня давняя,
Мыкомулоломовым мы прежде звались. Хм, а Милокурелемово в таком варианте
где? Малокулелемово, рече, в другой стороне совсем, у нас мало никогда не
кулемали. И покуда он с мельником чепуховину эту мелют, пролазы наши за
амбаром кота караулят с мешком. Кличет мельник на туманной заре ангорца
сибирского, бродит, зычный, по-над Итиль-рекой, а тот -- далече. Не дрейфь,
растяпа, в добрые руки починщики его сбудут с рук. Сразу и новая смена
рукава засучает. Верю, и сотрудники не подведут, мурлыку у покупателя со
двора сведут тем же способом. Сходственная катавасия наблюдалась и с
челноком. Не скажу теперь, у кого мы его впервой утянули, слишком событие
удалено, да и не суть это важно. Замечу только -- сплавляли затем многажды и
регулярно и тоже всенепременно понятливым. Напоследок, однако, срезались,
осрамились, загнали весьма безответственному. По совершению купчей, после
заката, в куриную слепоту возникаем как тать у прибрежных колов, где по
сведениям прогнозов сударь сей лодку нашу намеревался держать. Смотрим --
нет плоскодонки, лишь груда щепы лежит. Выясняется. Меж тем, как мы с
беднягой торговлю вели, у него как раз баньку обчистили. Ковш забрали,
мочало, обмылок и казанок. И сетку заодно выдрали из ручья, поскольку баня
та при ручье. Егерята промыслили, сомнений на этот счет не лелеем. И когда
покупатель приплыл на обнове домой и обнаружил ущерб -- он тогда весь
затрясся. Зачем смеешься, черемисы одни спросили, посиживали невдалеке, за
воротник закладывая: что ли весело? Как же мне не смеяться, Вася этот --
потому что это был он -- отвечал. Как же мне не смеяться, он отвечал,
сквозил мне в буреломе судьбины разъединственный огонек -- мережа дыра на
дыре, и мечтал в рыбаки податься, дощеник все желал прикупить. И проследите:
то челн уке -- снасть э-э, а то челн э-э -- снасть уке, ее выкрали. Нет,
неправильно Михей Марафетин учил, будто всякий ставит брату своему сеть;
здесь картина обратная: ты, брат, ставишь, а брат твою сетку тащит. И
сотвори Василий топор и поруби наш струг за ненадобностью в ликованьи
сердешном. Вот и обезлодили мы на старице лет, прогуляли ушкуй свой
артельным путем безвыгодно. Как же, говорит, не смеяться.
Все-таки, положим, Фомич, промыслили мы с Вами посудину. Снарядились,
достали и сапоги, и лукошко, и плащ; и что характерно -- я отвалил, а Вы
воздержались. Я всполошился: загрипповали, хвораете? Нет, здоровье по норме,
хлопоты просто по службе наметились -- с письмишком твоим спешу
ознакомиться, а грибы мои, к сожалению, меня подождут. Истина Ваша, синица
верней журавля; ознакомьтесь, вселите надежды великодушно. Отпихнулся чем
водится -- и пошел жуком-водомером безвредным рывками ширь мерить. Точно как
чибисы уключины плачут, ничуть не смазаны. Замечаете, погодка установилась
-- шепчет, давешней не чета. Не стрельнуть ли у Вас по этому случаю двоечку
папирос, одну в зубы, вторую за ухо, про запас. Лепота невозможная. Бор --
красный, лес -- лис с подпалинами, Итиль -- медом потек перламутровым --
ложкой ешь. И вода просвечена, что луной, и ведомо-неведомо пустылок на дне,
и нашлепку любую читаешь ярлычную запросто, как сквозь прилавка стекло.
Поднырнуть бы, собрать бы сосуды бесхозные -- да в Слободу. А? Что Вы,
пустые мечтания, глубоко непомерно, а вовсе не водолазы мы. Вот пиявкам --
доступно, сосут. А караси-то здесь где, ерши эти самые? Пригляделся --
кемарили в ямах, в тени берегов, под корягами, и Орина плыла надо мной,
ляжки ее разводя по-лягушьи, совсем. Будто в зеркале плыла она наверху,
будто блазнилась, и волосы длинные тянулись, как тина вдоль боков и спины,
груди же -- чтоб не соврать -- ходили парой крупных линей меж рыб. Из
далекой близи моей мог без зазрения совести впечатление от женщины получить,
и рассматривал всю, поскольку хватало воздуху, а когда не хватало --
выплыву, подышу и назад. Статью своей разбитной нарочито гусей дразнила в
Илье, но характер держал, не давая нервам амнистии, и терпенье хранил
горделиво -- дразни-дразни, нам, сиротам, не привыкать, мы вытерпим. Но
поимей в виду: как набью я оскомину долгой мольбой, как принужу тебя,
курносую, по всем статьям -- уж попарю я, паря безродный, корягу плоти моей
бессовестно, поманежу, как следует быть. Что ракушек касается, то и они, они
тоже там были раскиданы. Эти просто раскиданы, лежали, отсвечивая, иные
ползли старательно, не известно куда, и при том оставляли на грунте
податливом, зыбком такие следы, будто Горыныч наползал их, тонины небольшой.
Спички и соль, намекаете, имел ли я при себе? Не совсем: в числе остальных
специальностей находились в одеждах, а те, в свой черед, в скабиозах, в
чапыжниках. До искалеченья -- и даже поздней -- до той бобылочки вплоть,
которая пистоны позастрочила намертво, дабы руками я попусту в карманах не
шуровал, все достоянье хранил я обычай прадедов там содержать. Ныне манатки
складирую частью в суму, частью в пустую штанину подвязанную -- комфорт. Не
было бы, говорит, удачи, да неудача была. Ну и вот. Что предсказывал я Орине
в уме -- то и сделалось. Навещаю по старому стилю того же июля числа,
понимаете ли, двадцатого, у Ильи именины, а у нее выходной отгул. Неужели в
апартаментах торчать -- айда пошляемся. Пятый час. Воздух стыл его слабый,
трогательный, но ляги, поди ж ты, расквакались, как ненормальные, зачуяли
настроенье мое. Было мелочью рублей при себе четырнадцать, на станции с утра
насшибал. Из них под платформой только обрел до рубля -- растереха еще у нас
пассажир. И вообще красота под перроном, уютно -- коптишь, покашливаешь, и
всем на тебя наплевать, где ты есть, или, может быть, кто. Наоборот, ты
сквозь щели меж досками любопытствуешь и провидишь все досконально;
