путейскому кровельщику соответствующей дистанции, бубня и долдоня одно и то
ж, и -- как нетрезвый стекольщик той же дистанции, неся околесицу, осколками
полную всклянь, застеклять зияющие провалы перспектив -- и длиться,
усугубляя кутерьму перепутий, проволок и портя вид старомодных -- некогда
бальных, а ныне присутственных -- фраков и шляп огородных чучел, вороньих
пугал и остальных персонажей.
-==17. ПОСЛЕДНЕЕ==-
Гражданин Пожилых. По истечении дней, синим часом, прохлаждаемся кое с
кем на портомойных мостках -- сумерничаем. И, как правило, проступают через
туманы, из-за реки, пресловутые присной памяти. То Алладин Рахматулин
залыбится невзначай, то Угодников Коля ненавязчиво подмигнет, то этот
долгий, который со слегой краденой и с нее же длиной, возникает -- старуху
заплаканную с туеском ведет: разрешите рекомендовать, моя вдова, чуть не век
без мужика мыкалась, спасибо -- Зимарь-Человек, наконец, ей встретился. И
выдвигается из-за реки Крылобыл, выступает, как по суху: что сидите? Да так.
Царствия Небесного дожидаемся, -- а тебя какая нелегкая принесла?
Ободритесь, располагаю благим известием. Что ж, выкладывай, если не лень.
Начинает. Гурия как хоронили -- помните? Гурия, не Гурия, говорю, а лично я
порожнее погребение это присутствием пропустил как неверное, но упаковку
пустую, по мнению скорбевших печальников, зарыли с почестями. Точно так,
объездчик рассказывает, а еще перед самым выносом ради солидности вящей
предприняли мы что-нибудь подобное посунуть во внутрь, а буде объявится сам,
то заменим. На беду ни подобного, ни бесподобного не выяснилось ничего и ни
у кого бы то ни было -- все, чертяки, свояк свояку проспорили, каждый
каждого по миру пустил. Но случись во светелке на лежаке один недоподлинный
гость из приблудных, которому с перебору вступило в речь и сделалось
нехорошо и расслабленно. Личностью, дабы не беспокоила, обратили его к
стене, на восток, принакрыли рогожею, и ответить, кто есть таков -- со
стороны бывало бы затруднительно; да никто особенно и не вдавался, у нас
ведь попросту: отрубился, сопишь в обе дырки -- ну и соизволь почивать, кто
бы ни был, лишь бы не озорничай. Инвентарь же -- его, не его -- как
докажешь? -- торчал непотребно в красном углу, под Скорбящей. Значит,
снасти-то эти и сунули, и снесли -- как в назидание, так и в виду их не
слишком, но на безрыбьи -- подобности. Теперь на досугах невольных мозгую:
не из-за тех ли опор егеря Илюху-то ухайдокали, а он -- гончаков, и не он
ли, следственно, на лежанке тогда почивал. Так мозгую и перетак, а все
сходится: не иначе -- точильщиковы клюшки в тот раз погребли, пойти,
вероятно, сказать. Вон как славно все обустраивается, Крылобылу я говорю,
стало быть, завтра же надо бы их и отрыть. Стало быть, завтра же и отроем.
Только как это я после тризны без них в Городнище попал, чем чекала,
спрашивается, перемог и восвояси взошел? Это забота твоя, Петрикеич, нас в
свои безобразия соблазнительные не впутывай. И линяет в дымах, погибает в
маревах, но на завтра тревожит сызнова. Исполать тебе, душа-человек, Федот
Федоров, да зачтется где следует добро твое, да оставлены будут твои все
долги, а мое утопленье особенно. Ободритесь, глаголет, располагаю благим
известием. Точно, старый, зарей и отправимся, правда, заступы наточить бы,
неточеными до Судилища проковыряемся: задернело, поди. Вот такие у нас
новинки, Фомич. Извиняйте, оказывается, за зряшное беспокойство, бывайте,
являйтесь себе кем являетесь, и -- счастливого Вам воскресения, так сказать.
И последнее. Что об Илье болтают -- тому не верьте, одергивайте злых языков.
Ишь -- разохотились, всех собак на меня склонны вешать, я ж единственно пару
выжловок в отмщенье из берданы успел порешить, но и те бестолковые. Одна
все, слышно, глухой прикидывалась, вторая -- немой, на гоне голоса не
подавала намеренно. Ну-ка, псина несчастная, поди сюда, полижи мне струпья
мои незлопамятно, поврачуй, когда хочется. И чего это ты крупом столь
перепала тут, в бытии не такая была дохлятина. Верю, скажи, зарей, скажи, и
отправимся -- выручим свои принадлежности. Ну, давай покалякаем, зачем
напрасно в молчанку играть да кукситься. Или сокровенны тебе слова мои?
-==18. ЗАПИСКА, ПОСЛАННАЯ ОТДЕЛЬНОЙ БУТЫЛКОЙ==-
-==ЗАПИСКА XXXVII==-
*Post scriptum*
Увы нам, наш климат для нас нездоров,
Тут тянутся тучи цепочкой.
Нашедший Записки, на розе ветров
Пожги и развей мои строчки.
Как сгинула некогда Амзтаракань,
Татарской оравы столица;
Как вымрет когда-нибудь таракан,
Что пасся у хана в косицах;
Как в сильную оттепель тают следы
Полозьев и лосей наброды;
Как -- столь же бесследно -- пропали труды
Народов и сами народы;
Как после бутылки минует тоска,
Нам душу шершаво потискав,
Так -- столь же бесславно -- исчезнут пускай
С чекушкою вместе Записки.
Кому это нужно все -- вот в чем вопрос,
Зачем я, охотник-лохмотник,
На лоне бытья заскорузлый нарост,
Срамник, выпивоха и сводник,
Записки в верховьях реки сочинил
И сплавил в низовья куда-то...
Напрасная трата свечей и чернил
И силы теченья растрата.
Какая досада: лета напролет
Гуляешь, колядуешь лишку;
Посмотришься в кружку -- а ты уж удод.
Хреново, худые делишки.
Предзимье застало за штопкой мешка,
Починкой мережи и бочки,
Но знаю -- набухнут исподтишка
И лопнут настырные почки!
Попробуй пожги только, дурья башка,
Мои гениальные строчки.
